Вильям Козлов - Брат мой меньший

Вильям Козлов

Брат мой меньший

1

Случилось так, что я остался один. Вернулся из командировки, а в дверях моей квартиры — лаконичная, но выразительная записка: «Квартира обменена. Твой чемодан у соседей. Лина». Лина — это моя бывшая жена. Почерк торопливый, небрежный. Поглазев на столь знакомую, обитую коричневым дерматином дверь — мы прожили в этой квартире пять лет, — я, отныне бывший муж, сунул в карман смятый обрывок какой-то квитанции с запиской на обороте и направился к соседям, которые жили этажом ниже.

Не скажу, чтобы я особенно удивился тому, что произошло. Наша семейная жизнь давно развалилась, и мы, уже разведенные, жили рядом по инерции, дожидались, пока кто-нибудь первым положит конец этому безрадостному существованию. И вот это сделала Лина. Подивился я только одному: почему она, провожая меня в командировку, не сказала, что будет заканчивать дела с обменом квартиры именно в мое отсутствие? И даже на пороге нежно поцеловала — наверное, тоже по привычке, по инерции…

Впрочем, это рассказ не о моей неудавшейся семейной жизни, а совсем о другом. О другой жизни — и тоже, можно сказать, неудавшейся.

Еще подходя к двери соседей, я услышал лай. Это был голос Карая. Я всегда удивлялся его поразительной способности учуять меня сквозь толстые кирпичные стены. Стоило мне в любое время дня или ночи подняться на свою лестничную площадку, Карай заливался радостным лаем. Справедливости ради надо сказать, что бывали исключения: например, когда я возвращался домой из гостей в подпитии, Карай не только не лаял, но и не встречал меня на пороге, не прыгал на грудь. Почему-то в такие моменты он предпочитал вообще не показываться мне на глаза. Не из-за того, упаси бог, что я, допустим, мог ударить его или обидеть — наоборот, я его еще больше любил и пытался ему это доказать словами и лаской, но он, очевидно, все эти знаки внимания не принимал всерьез, как трезвый человек не принимает всерьез пьяную болтовню приятеля, вроде «Ты меня уважаешь?…» Карай не переносил даже запаха спиртного.

Впрочем, это мелочи. За все те годы, что Карай прожил с нами, он по самым разным поводам не переставал меня удивлять.

…Карай — чистопородный эрдельтерьер. У меня до сих пор хранится его родословная, которой мог бы позавидовать любой аристократ. В родословной прослеживалось что-то около пятнадцати поколений. Все предки моего Карая были медалистами и чемпионами в своих собачьих делах. Дед его — Зайсан — был чемпионом Советского Союза, а отец — Самбо — чемпионом Ленинграда. Мать же, Цыганка, отличалась великолепным экстерьером и красотой, за что на каждой выставке получала медали.

Карай, надо полагать, пошел в своих родителей, но, на его беду, хозяин ему попался не слишком тщеславный. Должен признаться, что грудь этого благородного отпрыска столь достославных родителей не украшала ни одна завалящая медаль. И виноват в этом был, конечно, только я один.

Когда Караю исполнилось два года и он прошел со мной на собачьей площадке обычный курс подготовки, я повел его на городскую выставку, где надеялся вместе с моим талантливым песиком завоевать все золотые и серебряные медали. Подобную непростительную самоуверенность внушила мне его великолепная родословная…

Помнится, был конец мая. На зеленом стадионе, где открылась выставка служебных собак, стоял длинный судейский стол, за которым восседали весьма солидные и серьезные специалисты-собаководы. Они негромко переговаривались между собой и без всякого интереса поглядывали на хозяев собак: по-моему, нас они вообще не замечали, как не замечает цыган телегу и сбрую, сосредоточив все свое внимание на лошади. Интерес появлялся в глазах судей, только когда они осматривали собак.

Сражение за медали началось довольно нудно и примитивно: мы, владельцы собак, ходили с ними по лужайке вокруг длинного стола, а суровые судьи, посовещавшись между собой, просили то одного, то другого из нас перейти с такого-то места на такое-то. Я, почему-то оказавшийся в самом конце этой странной процессии, медленно продвигался вперед. Грузный генерал-майор в отставке (по этому случаю он надел форму с многочисленными орденскими колодками) солидно, как на параде, вышагивал передо мной. Кокарда на его обшитой золотым шнуром фуражке пускала ослепительных зайчиков. У ноги его рассеянно семенил поджарый худосочный эрдельтерьер. В отличие от генерала, полностью проникнувшегося ответственностью за все происходящее, пес его вел себя не совсем прилично. Он вертел топорикообразной головой с тощей бороденкой, поминутно совался носом в подстриженную траву, что-то вынюхивал, кося коричневым глазом, оборачивался на Карая, явно выказывал желание поближе с ним познакомиться… И все это происходило в то время, когда ему полагалось чинно, с достоинством вышагивать у ноги своего хозяина. Окончательно песик опозорился, когда им велели остановиться. Вместо того чтобы ушастым столбиком присесть подле хозяина, он осатанело рванулся куда-то в сторону, но генерал удержал его, натянув поводок, и тогда возбужденный эрделька изящно задрал мохнатую ногу и, глядя на судей умным, сосредоточенным взглядом, обрызгал хозяину брючину с ярким красным лампасом.

Не оценив по достоинству собачий юмор, судьи попросили генерала передвинуться сразу на два места дальше. Я оказался еще ближе к началу нашей небольшой процессии. До награды, как говорится, оставалось рукой подать: дело в том, что трем первым причитались дипломы и медали. Когда передо мной оказалось всего двое и я уже в волнении предвкушал, как прицеплю к ошейнику Карая первую, пусть даже бронзовую, медаль за экстерьер, случилось непоправимое: судья небрежно подозвал меня к себе и стал придирчиво исследовать Карая. Ни капли не боясь, что тот его цапнет за руку, оттянул губу, обнаружив белые и ровные как на подбор зубы пса. Прикус у Карая был безукоризненный. Затем стал мять мышцы лап, тискать суставы, изучать уши, щупать шерсть… На последнем мы и срезались! Не желая мучить щенка выщипыванием, я всегда подстригал Карая ножницами — в результате шерсть оказалась мягче, чем положено.

Когда судья деловито показал мне, куда надо встать (я снова должен был шагать за генералом), я плюнул на всю эту канитель и ушел со стадиона. Мне надоело ходить по кругу как заведенному, тем более что жара становилась все невыносимее. Почтенные владельцы собак вытирали платками пот с лиц и лысин. Багроволицый генерал в отставке, воспрянувший духом после моего поражения, сделал своему эрделю серьезное внушение, и теперь тот послушно трусил впритирку к окропленной ноге хозяина. На других собак он больше не оглядывался. Кроме того, мне надоело быть «Караем» — судьи всех нас величали кличками наших собак; генерал, например, именовался Тюпой, а солидный гражданин в соломенной шляпе, судя по всему — руководитель какого-нибудь крупного предприятия, Найдой. Да, чего только не натерпишься ради медали для своей любимой собаки!..