Патрик Модиано - Горизонт
Босмансу почудилось, будто и его жена смотрит на них благожелательнее.
— Нет, что вы… Ничуть, — отозвалась Маргарет с широкой улыбкой.
Профессор обернулся к Босмансу:
— Вы, вероятно, учитесь?
Босманс ответил не сразу, он замер, онемев от робости. Боялся, что скажет не то и мгновенно сам устыдится своих слов.
— Нет, я работаю в одном издательстве.
— Неужели? В каком же?
И Босманс почувствовал, что профессор с женой проявили заботу о них лишь из вежливости. Остановились побеседовать с ним и Маргарет просто по пути в свою комнату.
— В издательстве «Песочные часы».
— Не знаю такого издательства, — отрезала мэтр Ферн — Босманс и раньше замечал, что она резковата.
— На самом деле не в издательстве даже, а в книжном магазине…
И сразу понял, что подробности ни к чему. Профессор с супругой мгновенно утратили к нему интерес. Именно такие мелочи они считали несущественными. Наверное, следовало сообщить им нечто более определенное. Маргарет в этом на него похожа: никак не подберет нужных слов, не поговорит с ними доверительно; только молча улыбается или изредка отвечает на вопросы о детях.
— И какого рода сочинения продаются у вас в магазине? — благовоспитанно поинтересовалась жена профессора.
— Ну… В основном книги по оккультизму и алхимии.
— Мы не слишком сведущи в этой области, — заметила жена профессора, поджав губы.
Босманс вдруг осмелел:
— Полагаю, на юридическом факультете вам было просто некогда увлечься оккультизмом…
Он неуверенно указал на фотографию между окон, на них, юных студентов в адвокатских мантиях.
— У нас другая сфера увлечений, — веско произнесла жена профессора, и Босманс пожалел о своей бестактности.
Повисло неловкое молчание. Маргарет, в свою очередь, попыталась заговорить с ними по-человечески:
— У Андре скоро день рождения… Я подумала, нельзя ли подарить ему щенка…
Она предложила это с детской непосредственностью. Но профессор с супругой были ошеломлены, будто услышали непристойность.
— В нашем доме никогда не держали собак, — изрек профессор Ферн.
Маргарет опустила глаза, Босманс заметил, что она смешалась и покраснела. Ему хотелось защитить ее. Он только боялся, что не сумеет сдержать себя и впадет в ярость, — всех неизменно изумляли его приступы гнева, ведь обычно Босманс бывал так деликатен, хотя обладал внушительным ростом и богатырским сложением.
— Вы не любите собак?
Профессор с женой молча глядели на него, будто не поняли вопроса.
— Вообще-то, детям с собаками веселее, — смущенно пролепетала Маргарет.
— Не думаю, что Андре понравится, если какая-то собака станет отвлекать его от любимой математики, — безапелляционно заявила жена профессора.
Глядя на ее посуровевшее лицо, Босманс поразился, до чего же оно напоминало мужское: обрамленное темными короткими волосами, с мощной нижней челюстью и набрякшими веками. Рядом с ней профессор Ферн, наоборот, казался женственным и хрупким. Из-за светлых рыжеватых волос? Или из-за прозрачной бледности? Еще, по наблюдениям Босманса, мэтр Сюзанна Ферн улыбалась одними губами. Глаза оставались холодными.
— Забудем о недоразумении с собакой, — примирительно и ласково сказал профессор Ферн.
«Действительно, забудем», — согласился про себя Босманс. В аскетической обстановке, в чопорной семье, среди людей, из поколения в поколение посвящавших все силы правосудию и правоведению, чьи отпрыски всегда опережали по интеллектуальному развитию одноклассников года на два, в самом деле собаке не место. Но, заметив, что чета Ферн уходит из гостиной, как всегда оставляя их с Маргарет одних, он решил предпринять последнюю отчаянную попытку.
— Я хотел бы попросить у вас совета. Для храбрости он снова бросил взгляд на фотографию, на юношу и девушку в черных мантиях.
Вряд ли Ферны его услышали. Он говорил слишком тихо… Босманс поспешно прибавил:
— Но задерживать вас не стану… Если можно, как-нибудь в другой раз…
— Как вам угодно, — отозвался профессор Ферн, — я всецело в вашем распоряжении.
Выходя из гостиной, они с женой улыбнулись им на прощание с одинаковой безупречностью.
— О чем ты собираешься советоваться с ними? — спросила Маргарет.
Босманс уже и сам не знал. Действительно, о чем? Ему почудилось, что можно обратиться за помощью к профессору и его жене, когда он увидел их на фотографии в адвокатских мантиях. Однажды он решился войти в зал для публики Дворца правосудия и видел собственными глазами, как величественно и грациозно вышагивают служители Фемиды в мантиях, иногда даже отороченных горностаем. К тому же в детстве его поразил снимок в газете: на скамье подсудимых юная женщина, а за ее спиной — одна из фигур в черном. И надпись внизу: «Рядом с обвиняемой ее защитник, главная опора, строгий, но отечески заботливый».
В каком же преступлении, в каком проступке виновен он сам, Босманс? Ему часто снился один и тот же сон: он замешан в каком-то прескверном деле, похоже, всего лишь сообщник, и его еще не заподозрили, однако соучастие налицо, а в чем именно, — никак не вспомнит. Над ним постоянно нависала угроза, по временам он забывал о ней, но она неотвязно преследовала его во сне, да и после пробуждения тоже.
Какого совета, какой помощи он ожидал от профессора и его жены? В ту ночь, едва за ними закрылась дверь профессорской квартиры, Босманс так и покатился со смеху. Он сидел рядом с Маргарет на диванчике в лифте со стеклянными дверцами, медленно везущем их вниз, и больше не сдерживал дикого хохота. Глядя на него, засмеялась и Маргарет. Он просил, чтобы адвокаты защитили его от чего? От жизни? Трудно себе представить, что он будет исповедоваться перед профессором Ферном и мэтром Сюзанной, попытается растолковать им, что с детства мучается необъяснимым чувством вины и неприятным ощущением, будто идет по зыбучим пескам, а они выслушают его в торжественном молчании. Во-первых, он никогда ни с кем не делился своими переживаниями; во-вторых, ни разу не прибегал ни к чьей помощи. Нет, от четы Ферн ему было нужно другое: его потрясла их очевидная несокрушимая вера в собственную интеллектуальную и нравственную непогрешимость и захотелось узнать секрет подобной уверенности в себе.
В ту ночь не заперли ограду сквера на улице Обсерватории. И они с Маргарет сидели там на скамейке. Было тепло. Память подсказывала ему, что Маргарет работала у профессора и его жены с февраля до середины марта. Наверное, все-таки весна тогда пришла очень рано, иначе не высидеть бы им так долго на скамье. Они глядели на полную луну. Видели, как в окнах профессорской квартиры погас свет.
— Так когда же ты попросишь у них совета и помощи? — спросила она у него.
И снова их стал душить неудержимый смех. Они старались вести себя потише, перешептывались, боялись, что их здесь обнаружат. В столь поздний час публике запрещено находиться в скверах. Маргарет рассказала ему, что по приезде в Париж поселилась в гостинице, неподалеку от площади Звезды. Она никого здесь не знала. По вечерам гуляла одна по окрестным улицам. Нашла сквер, но не такой большой, как здесь, на улице Обсерватории, а поменьше, просто садик, — несколько деревьев, какая-то скульптура, — и сидела там на скамейке, «как мы сейчас».
— Где же этот садик?
Возле станции метро «Буасьер». Какое совпадение… В тот год он часто выходил на «Буасьер» около семи вечера.
— Я жила на улице Беллуа, в гостинице «Севинье», — уточнила Маргарет.
Они вполне могли встретиться там в то время. Выйдя из метро, пройдя чуть вперед и свернув налево, он оказывался на узенькой улочке Беллуа. В сумерках Босманс запирал книжный магазин исчезнувшего издательства «Песочные часы». Ехал на метро до станции «Монпарнас», делал пересадку. А дальше по прямой до «Буасьер».
Ему нужна была машинистка, чтобы перепечатать содержимое двух тетрадей фирмы «Клерфонтен», исписанных мелким убористым почерком, полных исправлений и помарок. В одной газете, в рубрике «Ищу работу», он заметил строку петитом: «Бывшая секретарь-референт. Печатаю на машинке в любом объеме. Симона Кордье. Улица Беллуа, дом № 8, Шестнадцатый округ. Звонить по вечерам, с семи часов, телефон: ПАССИ 63 04».
Зачем же было ездить так далеко, на другой берег Сены? С тех пор как мать с расстригой узнали его адрес и нагрянули к нему за деньгами, он всего боялся. Расстрига в молодости опубликовал подборку стихов и вдруг пронюхал, что и Босманс балуется сочинительством. Когда они, на беду, случайно встретились на улице, он извел его насмешками. Надо же, Босманс у нас писатель… Да он ничегошеньки не смыслит в литературе… Много званых, мало призванных… Мать слушала с одобрением, надменно вздернув подбородок. Босманс пробежал бегом всю улицу Сены, спасаясь от них. На следующий день расстрига прислал ему одно из своих юношеских стихотворений, чтобы показать, каких высот достиг в его годы. И преподать урок поэтического мастерства. «Нет, никогда июнь не полыхал так ярко, / Как в год сороковой, в солнцестоянья день, / Пускай отцы в войне терпели пораженье, / Ты убежал один на пустошь по стерне, / Ты об осоку ободрал колени, / О, чистый мальчик, необуздан, смел, / Далек от похотливых поселянок. / А небеса сияли синевой неистовой. / И ты увидел: по дороге / Колонна танков двигалась, и ты / Заметил мальчика, немецкого танкиста. / На солнце волосы сияли, будто нимб. / То брат твой был. Такое же дитя».
