Патрик Модиано - Кафе утраченной молодости

Патрик Модиано

Кафе утраченной молодости

На середине жизненного пути нас охватывала мрачная меланхолия, что выражалось в горьких и одновременно насмешливых разговорах в кафе утраченной молодости.

~~~

Из двух дверей, ведущих в кафе, она всегда выбирала самую узкую, ту, что называлась «темной». Садилась она за один и тот же столик в глубине зала. Поначалу она ни с кем не разговаривала, но потом познакомилась с завсегдатаями «Конде», большинство из которых было одного возраста, где-то от девятнадцати до двадцати пяти лет. Иногда она подсаживалась к их столикам, но чаще всего оставалась на своем месте.

Приходила она в разное время. Вы могли увидеть ее рано утром. В другой раз она появлялась около полуночи и сидела до самого закрытия. Во всем районе это кафе закрывалось позже других, за исключением разве что «Букета» или «Ла Пергола», а таких странных посетителей не было больше нигде. Теперь, когда прошло время, мне кажется, что одно лишь ее присутствие делало это место и его обитателей такими необычными, словно все вокруг было пропитано ароматом ее духов.

Представим, что вас привели туда с завязанными глазами, посадили за столик, сняли повязку и через пару минут спросили: в каком месте Парижа вы сейчас находитесь? Вам достаточно было бы взглянуть на своих соседей, послушать их разговоры, и, может быть, вы бы догадались: неподалеку от «Одеона», который в дождливую погоду представляется мне таким мрачным.

Однажды в «Конде» заявился фотограф. В его облике не было ничего такого, что отличало бы его от других посетителей кафе. Тех же лет, небрежно одетый. Куртка не по росту, полотняные брюки, тяжелые армейские ботинки. Он сделал массу снимков постоянных клиентов. Да и сам он вскоре стал таким же, так что для всех эти фото стали чем-то вроде семейного альбома. Много позже фотографии попали в какой-то альбом, посвященный Парижу, и под каждой были указаны имена или прозвища запечатленных. Ее можно было увидеть почти на каждой. Как говорят киношники, она лучше всех притягивала свет. Ее замечаешь сразу. Внизу страницы, где располагаются примечания, она значится как Луки. «Слева направо: Закария, Луки, Тарзан, Жан-Мишель, Фред и Али Шериф». «Спереди, за стойкой: Луки. Позади нее: Аннет, Дон Карлос, Мирей, Адамов и доктор Вала». На фото она держится прямо, тогда как остальные принимают расслабленные позы. Например, тот, кого звали Фред, спит, положив голову на сиденье, обтянутое «чертовой кожей», и к тому же видно, что он не брился уже много дней. Необходимо упомянуть: прозвище Луки она получила уже после того, как стала посещать «Конде». Я был там, когда она пришла к полуночи. Из всех посетителей оставались только Тарзан, Фред, Закария и Мирей, сидевшие за одним столиком. И Тарзан закричал: «Смотрите, вот Луки!» Сперва она оторопела, но потом улыбнулась. Закария приподнялся со своего места и молвил с преувеличенной важностью: «Я совершаю обряд крещения. Отныне тебя зовут Луки». И по мере того как шло время, а они все продолжали обращаться к ней по имени, я увидел, что ей становится легче. Да, легче. В самом деле, чем больше я думаю об этом, тем больше склоняюсь и к своему первому впечатлению: она искала убежища здесь, в «Конде», словно спасаясь от какой-то опасности. Эта мысль пришла ко мне, когда я увидел ее одну, сидевшую в глубине зала, где никто не мог ее видеть. Да и в компании она привлекала к себе мало внимания. Она оставалась молчаливой, сдержанной и довольствовалась ролью слушателя. И еще я подумал, что шумные компании, «луженые глотки», она предпочитала ради вящей безопасности, иначе ни за что не села бы за столик к Закария, Жан-Мишелю, Фреду, Тарзану и Хупа… Среди них она была всего лишь декорацией, безымянным статистом; в примечаниях под фотографиями о таких обычно пишут: «Неизвестный» или просто: «X». Да, поначалу я ни разу не видел ее с кем-либо наедине. И потом не было ничего такого: все наши горлопаны звали ее за глаза Луки, ведь это было ее ненастоящее имя.

Тем не менее, если присмотреться, можно было заметить некоторые особенности, отличавшие ее от других. Она внимательно следила за одеждой, что было не в правилах завсегдатаев «Конде». Однажды вечером в компании Хупа, Тарзана и Али Шерифа она прикуривала сигарету, и я был поражен тонкостью ее пальцев. Ногти ее, покрытые бесцветным лаком, блестели. Это может показаться пустяками. Хорошо, будем более основательными. Но для этого необходимо как-то охарактеризовать основное население «Конде». Ну-с, возраст их был где-то между девятнадцатью и двадцатью пятью, за исключением разве что Адамова, Бабилэ и доктора Вала, которые приближались к полтиннику. Об этом, впрочем, никто и не помнил. Бабилэ, Адамов и доктор не старели, так что к ним вполне можно было бы применить звучное и старомодное определение «богема». Я ищу в словаре статью «богема» и читаю: «Человек, ведущий бродячую, беспорядочную жизнь, не заботящийся о завтрашнем дне». Да, вот определение, которое прекрасно подходило ко всем обитателям «Конде». Некоторые из них, как, например, Тарзан, Жан-Мишель или Фред, в юности неоднократно попадали в полицию, а Хупа в шестнадцать лет сбежал из исправительного дома Бон-Пастер. Но они жили на Левом берегу, и большинство из них было причастно к миру искусства и литературы. Сам я еще учился. Я не осмеливался говорить им все это, да, по сути, и не принадлежал к их компании.

Я видел, насколько она не похожа на других. Где была она, пока не стала Луки? Посетители кафе имели привычку ходить с книгой, которую небрежно бросали на стол, отчего обложка всегда была покрыта пятнами от вина. «Сказания Мальдорор», «Озарения», «Таинственные преграды»… Она же поначалу приходила с пустыми руками. Конечно же, потом ей захотелось быть как все, и однажды я заметил ее одну, читающей. С тех пор книга стала ее постоянным спутником. Сидя с Адамовым или с кем-нибудь еще, она выкладывала книгу на стол так, словно это был ее паспорт или карточка постоянного клиента, которая подтверждала ее право находиться в их обществе. Но никто — ни Адамов, ни Бабилэ, ни Тарзан, ни Хупа — не обращал на это никакого внимания. Книга была карманного формата, в засаленной обложке, из тех, что покупаешь по случаю на перроне. Заглавие было набрано огромными красными буквами: «Потерянный горизонт». Мне это название ни о чем не говорило. Неплохо было бы спросить ее о сюжете, но я по глупости решил, что она только делает вид, будто читает, и что «Потерянный горизонт» не больше чем принадлежность, делающая ее своим человеком в «Конде». Если бы какой-нибудь прохожий украдкой заглянул бы через окно — и даже прижался бы на мгновение лбом к стеклу, — он увидел бы людей, которые ничем не отличались от обычных студентов. Но тотчас же изменил бы свое мнение, если бы обратил внимание на количество выпивки, потребляемое за столиком, где собирались Тарзан, Мирей, Хупа и Фред. В тихих кафе Латинского квартала никогда не пили столько. Конечно, в дневные часы «Конде» могло сбить с толку кого угодно. Но с наступлением вечера сюда начинали подтягиваться те, кого некий сентиментальный философ назвал «утраченной молодостью». Но почему же именно в это кафе, а не в какое-нибудь другое? Да потому, что хозяйка заведения, мадам Шадли, никогда ничему не удивлялась и проявляла особое расположение к постоянным посетителям. Много лет спустя, когда на улицах квартала не осталось ничего, кроме модных бутиков, а на месте «Конде» оказался кожгалантерейный магазин, на другом берегу Сены я случайно встретил мадам Шадли, поднимавшуюся по улице Бланш. Узнала она меня не сразу. Мы долго шли с ней рядом и вспоминали «Конде». Ее муж, алжирец, купил это заведение после войны. Мадам Шадли помнила нас всех по именам. Она часто задумывалась о наших судьбах, но не питала по этому поводу иллюзий. Она знала с самого начала, что для нас все это может плохо закончиться. «Бездомные собаки», — сказала она мне. И когда мы уже прощались у дверей аптеки на площади Бланш, мадам Шадли вдруг произнесла, глядя мне прямо в глаза:

— Больше всех мне нравилась Луки.

А когда она сидела в компании Тарзана, Хупа и Фреда, пила ли она наравне с ними, или же только делала вид, чтобы их не раздражать? Но как бы то ни было, пить она умела; сидела всегда прямо, жесты ее оставались неспешными и плавными, а на губах играла едва заметная улыбка. За стойкой проще — вам нужно только улучить момент, когда ваши подвыпившие друзья отвернутся, и выплеснуть свой стакан в мойку. Но там, за столиками «Конде», это было куда более сложной задачей. Вы были обязаны принимать участие в попойке. Ваши товарищи проявляли крайнюю обидчивость, и если вы не следовали за ними до самого конца, то считались недостойными их общества. Что же до иной отравы, то я вполне могу предположить, что Луки употребляла ее кое с кем из ребят. Однако ни в ее взгляде, ни в поведении ничто не свидетельствовало о переживаемых ею «путешествиях».