Нагиб Махфуз - Зеркала
— Надеюсь, у тебя все в порядке.
— Слава аллаху, — ответила она, не останавливаясь.
Она показалась мне чрезмерно располневшей, а замешательство ее убедило меня в том, что она оберегает свою репутацию и не склонна на улице здороваться за руку с «незнакомым» мужчиной.
Анвар аль-Хульвани
Это имя воскрешает в памяти целый мир. Маленькая площадь Бейт аль-Кади, зажатая между кварталами Гамалийя, Хан-Гаафар и Наххасии. Деревья, отягощенные птичьими гнездами. Старое здание полицейского участка Гамалийи. Фонтан посреди площади — место водопоя для мулов. Общественная водоразборная колонка. Тут прошли мое детство и отрочество.
Не помню дня, чтобы я не провожал внимательным, долгим взглядом Анвара Хульвани, когда тот выходил из соседнего дома или возвращался обратно. Это был незаурядный юноша, и его, студента Школы прав, считали одним из первых образованных людей в нашем квартале. Меня приводили в восхищение его высоченный тарбуш[22], густые усы и элегантный костюм. Несмотря на молодость, ходил он размеренной походкой степенного человека, и мне страшно нравилось ее копировать. Я хорошо помню, как по случаю успешной сдачи Анваром экзаменов на степень бакалавра меня угощала шербетом его мать, простая деревенская женщина. Ее манеру говорить я тоже с удовольствием копировал.
И вот пока я, ничего не ведая, беззаботно играл в тени деревьев, на нас тем временем надвинулись грозные события. Однажды рано утром меня разбудили громкие голоса, доносившиеся из дома соседей. У нас тоже царило смятение. Причиной его было известие, что наш молодой сосед Анвар аль-Хульвани убит во время демонстрации пулей английского солдата. Мне впервые довелось услышать слово «убийство» не в сказке, а в жизни и узнать о таком детище цивилизации, как пуля. Новым для моего слуха было и слово «демонстрация». Не приходилось мне еще слышать и о представителе человеческого рода, именуемом «англичанин». Потом в разговорах у нас дома и в квартале эти слова часто повторялись вместе с другими: «революция», «народ», «Саад Заглул». Они обрушились на меня, словно поток, породив множество вопросов, которые я настойчиво задавал взрослым. Убийство… что такое убийство? Куда делся Анвар? Что ожидает его в том, другом мире? Кто такой «англичанин»? И почему он его убил? Что значит революция? Народ? Кто такой Саад Заглул? И все в том же духе.
Между тем события с головокружительной быстротой вторглись на самую площадь. Спрятавшись за деревянной решеткой окна, я во все глаза смотрел на густую толпу людей в костюмах, джуббах, кафтанах, галабеях[23]. На повозках и в машинах сидели женщины, они размахивали флагами и что-то выкрикивали. И тут я услышал, как свистят пули, — услышал первый раз в жизни. Стреляли сверху — из грузовиков и с лошадей. Увидел я и англичан в высоких шлемах, с пышными усами на странных, чужих лицах. На площади повсюду лежали трупы. Кровь заливала землю, в крови была одежда людей. «Да здравствует родина!», «Умрем за Саада!» — громко выкрикивали голоса.
Бадр аз-Заяди
Он был моим одноклассником в средней школе. Веселый толстяк, Бадр любил хорошо поесть, любил девушек. И был настоящим патриотом. Отец его работал классным надзирателем в нашей школе. Мы учились при отце Бадра лишь два года, а потом его, не помню уж, при каких обстоятельствах, обвинили в оскорблении личности короля и отдали под суд. Суд приговорил его к шести месяцам тюремного заключения условно. С должности его сняли. Бадр страшно гордился смелостью отца и его патриотизмом. Мы разделяли эти чувства — в те времена оскорбление личности короля воспринималось как своего рода подвиг, и совершивший его мог претендовать на почетное место в ряду героев-патриотов. В классе Бадр считался средним и довольно ленивым учеником, но на школьном дворе популярность его была велика. Он как магнит притягивал к себе ребят из нашего и других классов. А когда оказывался в центре внимания, то необыкновенно оживлялся и был неистощим на выдумки. Декламировал патриотические стихи, рассказывал забавные анекдоты, отпускал соленые шуточки. Однажды он спросил нас, какое место больше всего годится для любви. Каждый отвечал, что на ум приходило. Но Бадр лишь насмешливо качал головой; когда же наше воображение иссякло, сказал:
— Кладбище!
Удивленные, мы засмеялись, а он пояснил:
— В праздники много народу остается ночевать возле могил своих родственников, и женщин бывает в несколько раз больше, чем мужчин. А в темноте иной раз такое случается!..
— Не очень-то подходящее место для любви, — возразил кто-то.
— Любовь сладка в любом месте! — убежденно заявил Бадр.
И рассказал нам, как он подмял служанку в пустой комнате, а в соседней — лежало уже облаченное в саван тело его тетки, и во дворе рыдали плакальщицы. У него было в запасе множество историй такого рода. Но подлинной ареной его славы было футбольное поле. Он был центром нападения в школьной команде и, несмотря на полноту, отличался быстротой и легкостью движений. Резвость Бадра, столь неожиданная при его весе, всегда вызывала взрывы смеха на стадионе. Он умел к тому же необычайно искусно обводить игроков противника и подолгу держать мяч, словно тот был приклеен к его ногам. Проделки Бадра выводили соперников из себя, а от его ловких подножек они валились наземь. Удар его был необычайно силен. Бадр готовился играть за какой-нибудь спортивный клуб и мечтал об участии в Олимпийских играх. Мистер Симпсон, главный тренер при министерстве просвещения, восторгался им и однажды после школьных соревнований посоветовал ему чуточку сбросить вес. В ответ на это Бадр во время чаепития, которое устраивалось обычно после соревнований, один съел весь торт, не считая несметного числа бутербродов и пирожков.
Однажды утром Бадр аз-Заяди вышел вместе с другими на демонстрацию в защиту конституции 1923 года[24] и против диктатуры.
Король Фуад уволил в отставку Мустафу Наххаса и назначил премьер-министром Мухаммеда Махмуда[25], который объявил о приостановке действия конституции на три года с правом продления этого срока. Все школы, в том числе и наша, объявили забастовку. Были присланы полицейские, они окружили школу, преградив выход ученикам на улицу. С целью самозащиты мы вооружились палками, ими служили стволы вырванных во дворе деревцев, выломанные рамы и доски дверей, запаслись в столовой тарелками, кастрюлями, черпаками, вилками и ножами. Наши воинственные крики неслись по всей округе, достигая стен королевского дворца. Однако полицейские атаковали внезапно, сразу из всех дверей, и обрушили на нас свои длинные дубинки, в то время как унтер-офицеры, англичане, стреляли для устрашения в воздух. Бой был неравным. Ни один из нас не избежал ударов, многие были ранены, двое — убиты, один из них сторож. Убит был Бадр аз-Зияди — удар дубинкой пришелся ему по затылку. Мы решили на следующий день устроить ему торжественные похороны, но полиция окружила госпиталь Каср аль-Айни, куда доставили трупы погибших учащихся из разных школ. Из госпиталя их под охраной полиции перевезли на кладбище. Мы по одному пробирались в дом нашего старого классного надзирателя, чтобы выразить ему свои чувства скорби и участия. Он жив и по сей день. Ему, наверное, около семидесяти пяти. Иногда, когда мне случается быть в Аббасии, я вижу его сидящим в маленькой кофейне неподалеку от дома. Старость и невзгоды сделали свое дело. Трудно узнать в этом изможденном старике человека передовых взглядов, смело глядевшего когда-то в лицо жизни и поплатившегося за это потерей должности и гибелью сына. Из окна кофейни наблюдает он за проносящимися мимо машинами, в которых, развалясь, горделиво восседают преуспевшие в жизни люди, не принесшие себя в жертву высоким идеалам. О чем думает он? А может, возраст и время стерли в его памяти былое, и он живет лишь нынешней минутой?..
А Бадр запечатлен на фотографии нашей школьной футбольной команды. Стоит посредине, у ног его мяч, и веселым, уверенным взглядом смотрит в объектив,
Биляль Абдо аль-Басьюни
Встретился я с ним случайно на вилле Гадда Абуль Аля в начале 1970 года. Хотя встреча эта была единственной, она оставила след в моей душе и заслуживает упоминания. Придя на виллу в тот вечер, я застал в гостиной хозяина дома и моего старого приятеля Абдо аль-Басьюни. С ними был красивый молодой человек, очень похожий на Абдо, которого тот сразу мне представил:
— Мой сын, доктор Биляль.
Я тут же вспомнил историю сына и дочери, о которых шла речь во время тех памятных разговоров между мной и Абдо, а потом между мной и Амани Мухаммед лет пять назад. Старое чувство вины всколыхнулось во мне, мешая сосредоточиться на беседе, что велась в гостиной.
— Доктор собирается эмигрировать! — сказал вдруг Абдо Басьюни, указывая на сына.
