Нагиб Махфуз - Зеркала
— Нынешним молодым людям совсем нельзя доверять. Да убережет аллах мою дочь…
Я понимал, что взял на себя большую ответственность. Это ощущение особенно усиливалось при мысли о том, что наша связь не имеет под собой реальной основы и недолговечна. Для прочных отношений одной физической близости мало.
Однажды в конце лета или в начале осени того же года меня посетил в моем служебном кабинете Абдо аль-Басьюни. Он сильно изменился, но я узнал его сразу и встретил как своего доброго старого знакомого, словно и не было тех двадцати пяти, по меньшей мере, лет, пролетевших со дня нашей последней встречи. Я подумал: почему же он так переменился, ведь он старше меня всего на несколько лет.
— Что поделываешь? — спросил я.
— Хочешь узнать, — вместо ответа задал он мне вопрос, — что привело меня к тебе после такого долгого перерыва?
— Надеюсь, дружище, ничего плохого не случилось? — еще ни о чем не подозревая, простодушно воскликнул я.
— Я пришел к тебе как муж Амани Мухаммед[19], — проговорил он, спокойно глядя мне в глаза.
Не сразу я уловил смысл сказанного, а когда уловил, меня будто током ударило. На какое-то мгновение я оказался в состоянии полной отрешенности, потеряв всякое представление о времени и пространстве. Видел перед собой лишь смуглое круглое лицо Абдо Басьюни, не сознавая при этом, кому оно принадлежит. Оно казалось мне застывшим ликом статуи. Я молча глядел на него. Не знаю уж, какое выражение было в этот миг на моей собственной физиономии, но Абдо покачал головой и благодушно сказал:
— Не пугайся. — И, улыбнувшись, добавил: — Ты ведь ничего не знал. Успокойся. Я не собираюсь мстить.
Я постепенно приходил в себя, но все вокруг продолжало казаться мне нереальным, готовым в любой момент исчезнуть, растаять как туман.
— К счастью, время, которое я провел в Париже, не пропало даром, — донесся до меня голос Абдо.
— Может быть, ты имеешь в виду другую женщину? — спросил я упавшим тоном.
— Я имею в виду женщину, у которой ты был вчера.
— Но она разведена!
— Клянусь совестью, я ее муж!
— Вот незадача, — пробормотал я.
— Но я пришел к тебе не за тем, чтобы поссориться или мстить.
— Клянусь аллахом, я глубоко сожалею о случившемся.
— Твоей вины тут нет. Ведь и ты — всего-навсего одна из ее жертв.
— Что?!
— А то, что ты не первый и не последний. Всякий раз я вмешиваюсь, чтобы удержать ее от окончательного падения, спасти будущее сына и дочери.
— Все это ужасно. Но… я не понимаю, зачем ты взвалил на себя эту ношу?
Другого выхода нет. Я не даю ей развода, хотя она и настаивает на нем.
— Но почему?
— Она мать моих детей, стоящих сейчас на пороге юности. Развод привел бы ее к окончательному падению. Она превратилась бы в профессиональную проститутку.
— Может быть, она вышла бы замуж вторично?
— На это она уже не способна.
— Да, сложная ситуация.
— Поэтому я и настаиваю на ее возвращении в семью. Хочу спасти то, что еще можно спасти. К счастью, мое пребывание в Париже оказалось не напрасным.
— Тяжелая штука жизнь! — произнес я с грустью.
— То-то и оно. Наверное, она говорила обо мне. Мне тоже есть что сказать. И все же я намерен спасти то, что можно спасти.
— Вот уж не предполагал, что могу оказаться перед тобой в таком положении.
Абдо ничего не ответил, взял сигарету и, прикурив, задумался. Он казался старым и утомленным. Взглянув на меня, он вдруг спросил:
— Ты, конечно, помнишь мою прошлую жизнь?
Конечно, я помнил. Годы, проведенные нами в университете. Поездка Абдо в Париж за свой счет для завершения образования. Бесславное возвращение через два или три года. Избрание в парламент. Прекрасное положение, занятое им благодаря семейным и партийным связям и депутатскому званию.
— Когда произошла июльская революция, — продолжал Абдо, — я воспринял ее как нечто неизбежное. Она не противоречила моему свободному образу мыслей. Я честно служил ей, но был несправедливо обвинен в участии в заговоре вместе с группой партийных лидеров. Меня арестовали, какое-то время держали в тюрьме, а на имущество наложили секвестр. Я оказался буквально на улице. — Не зная, что сказать, я молчал.
— Но у жены твоей есть средства!
— Она беднее бедного, — рассмеялся он. — Богата ее тетка, но у той есть наследник. Очевидно, и тут она тебе солгала.
Мы помолчали.
— Это и испортило вашу совместную жизнь? — спросил я.
— Вовсе нет. С первого же дня я серьезно принялся за работу. Занялся переводами, обратился к старым друзьям-журналистам, чтобы они помогли их опубликовать. Но пережитое сказалось на моем характере. То и дело у нас с женой стали возникать размолвки.
— Такое может случиться в любой семье, и это поправимо, — заметил я.
— Чем дальше, тем хуже становились наши отношения. Амани глупа и не стоила того, чтобы ее удерживать, если б не дети. — Запнувшись на мгновение, он признался: — Однажды меня взяла такая злость, что я поколотил ее, и она не может мне этого простить.
— Да, не повезло тебе в жизни.
— Прошу тебя, порви с ней.
Сам не веря своему избавлению, я поспешно воскликнул:
— Можешь не сомневаться!
— И попытайся убедить ее вернуться в семью.
— Сделаю все, что в моих силах.
— Ну, хватит об этом, — махнув рукой, словно отсекая что-то, сказал Абдо.
Я вздохнул с облегчением, а он принялся вспоминать былые времена и в числе старых знакомых вспомнил доктора Ибрагима Акля и доктора Махера Абд аль-Керима. О последнем он сказал:
— Я не бывал в его салоне с тех пор, как уехал в Париж. Теперь думаю возобновить свои посещения. Семья лишилась земель, и дворец в Мунире продан. Доктор Махер приобрел виллу в Гелиополисе[20] и перевез туда старую мебель из прежней гостиной.
— Мне это известно. Ведь я бываю у него регулярно с тридцатого года.
Абдо Басьюни принялся восторгаться моей деятельностью и успехами.
— Я бьюсь изо всех сил, — сказал он, — чтобы сохранить свое достоинство. У меня обширные планы: буду переводить книги, пьесы, сценарии.
— Ну и отлично.
— Но мне нужно, чтобы со мной заключали договоры.
— У тебя есть что-нибудь уже готовое?
— Мне дали понять, что вопрос не только в том, что я могу предложить. Чтобы заключить договор, нужны деньги. А денег у меня нет!
— Не верь всяким сплетням.
— Или нужно писать хвалебные статьи о тех, от кого это зависит.
— Говорю тебе, не верь!
— Я готов публично утверждать, что любой из этих ослов гениальнее самого Ахмеда Шауки[21], но в этой области слишком много конкурентов, а у меня нет имени. И в довершение всего я не работаю ни на радио, ни на телевидении и никого не могу пригласить участвовать в программе. Остается лишь одно…
Он усмехнулся, а я почему-то почувствовал еще большее облегчение и постарался всячески ободрить его. Напомнив мне о своей главной просьбе, Абдо встал. Я еще раз заверил его, что сделаю все, что от меня зависит.
И выполнил обещание. Не успел я заговорить об этом, как Амани воскликнула:
— Этот зверь уже побывал у тебя!
Глаза ее зажглись злобой. Я напомнил ей о долге по отношению к дочери и сыну.
— Ты не знаешь его! — сказала она.
— Я знаю его с давних пор. Он не такой плохой человек, как ты думаешь. Он куда лучше многих.
— Нет… ты его не знаешь… Хватит, не принуждай меня, — отвечала она на все мои доводы.
— Но я тоже имею право тебя упрекнуть. Почему ты сказала мне, что разведена, если на самом деле муж не дает тебе развода?
— Он не дает развода вовсе не из-за любви ко мне, — возразила Амани.
— Он любит детей.
— Он любит только самого себя.
— Дело в том… — начал я.
— Дело в том, что ты меня не любишь, — перебила она. И, утирая слезы, добавила: — Любовь давным-давно покинула этот мир. Ни разу ты не сказал мне, что любишь. Но я тебя не упрекаю…
— Ты достойна огромной любви, просто я уже не способен на сильные чувства, — пробормотал я, словно оправдываясь.
— Слова, слова, слова…
— Твой долг — вернуться в семью.
Я ушел от нее с ощущением вновь обретенной свободы, испытывая в то же время некоторую неловкость. К этому чувству примешивалась и легкая грусть. Мне было жаль и старого приятеля Абдо Басьюни, и жену его Амани Мухаммед. Я ждал, что Абдо вновь появится у меня, но он не давал о себе знать. Я хотел было связаться с Амани, спросить, чем она занимается, да только случая для этого так и не представилось. Позднее я несколько раз при разных обстоятельствах встречался с Абдо Басьюни и по тому, как он держался, мне стало ясно, что он успешно продвигается к своей цели.
Оказавшись как-то в 1968 или 1969 году на улице Рамзеса, я увидел идущую от здания телефонной станции навстречу мне Амани. Я машинально протянул ей руку, и она в замешательстве пожала ее. Почувствовав, что сделал что-то не так, я смущенно пробормотал: