Грэм Грин - Монсеньор Кихот
– А мне казалось, вы говорили, что там не было партийной ячейки и он чувствовал себя крайне одиноко.
– Да, но я несколько сгустил краски. У него все-таки был один друг, и он запомнил слова того бородатого старика крестьянина, который предложил ему носить пойло свиньям; он начал думать о них – о словах, не о свиньях, – лежа в роскошной постели и всем телом тоскуя по жесткому земляному полу своей хижины на ферме. В конце концов, три тысячи верблюдов вполне могут вызвать у человека чувствительного желание взбунтоваться.
– У вас поразительное воображение, Санчо, даже когда вы трезвы. И что же тот старик крестьянин сказал?
– Он сказал Блудному сыну, что государство, в котором существует частная собственность на землю и на средства производства и где господствует капитал, каким бы это государство демократическим себя ни считало, – является государством капиталистическим, механизмом, изобретенным и используемым капиталистами, чтобы держать в подчинении рабочий класс.
– Ваша история стала не менее скучной, чем мой молитвенник.
– Скучной? Вы называете это скучным? Да я же привел вам слова самого Ленина. Неужели вы не видите, что тот старик крестьянин (а мне он представляется с бакенбардами и бородой, вроде Карла Маркса) впервые заронил в уме Блудного сына мысль о классовой борьбе?
– И как же ведет себя дальше Блудный сын?
– Пробыв неделю дома и окончательно разочаровавшись, он на рассвете (красном рассвете) снова уходит на свиную ферму к бородатому старику крестьянину, решив отныне принять участие в борьбе пролетариата. Бородатый старик крестьянин издали видит, как он приближается, выбегает ему навстречу, обнимает его и целует, а Блудный сын говорит: «Отец, я согрешил, я недостоин называться твоим сыном».
– Конец истории кажется мне знакомым, – сказал отец Кихот. – И я рад, что вы сохранили свиней.
– Кстати, о свиньях, не могли бы вы ехать побыстрее? По-моему, мы делаем не более тридцати километров в час.
– Это любимая скорость «Росинанта». Он ведь старенький – нельзя перетруждать его в такие годы.
– Но нас же обгоняют все машины.
– Какое это имеет значение? Его предок никогда и тридцати километров в час не делал.
– А ваш предок никогда дальше Барселоны не ездил.
– Ну и что? Он действительно не удалялся от Ламанчи, но в мыслях своих совершал далекие странствия. Как и Санчо.
– Насчет мыслей моих ничего не могу сказать, а вот в желудке у меня происходит такое, точно мы уже неделю едем. Колбаски и сыр отошли ныне в область воспоминаний.
В самом начале третьего они поднялись по ступенькам ресторана «У Ботина». Санчо заказал две порции молочного поросенка и бутылку красного вина «Маркес де Мурьета» ["Маркиз де Мурьета" (исп.)].
– Удивительно, что вы предпочитаете аристократию, – заметил отец Кихот.
– Ради блага партии можно временно примириться с существованием аристократов – как и священников.
– Даже священников?
– Да. Некий бесспорный авторитет, которого мы не будем называть, – и он окинул быстрым взглядом столики по одну и по другую сторону от них, – писал, что пропаганда атеизма в определенных обстоятельствах может быть не только не нужна, но и вредна.
– Неужели Ленин действительно написал такое?
– Да, да, конечно, но лучше не произносите это имя здесь, отче. Кто его знает. Я ведь говорил вам, какие люди бывали здесь во времена нашего горячо оплакиваемого лидера. А леопард не меняет своих пятен.
– В таком случае зачем же вы меня сюда привели?
– Потому что нигде так не готовят молочных поросят. К тому же ваш воротничок может служить вам в известной мере защитой. А еще большую защиту вы получите, когда наденете пурпурные носки и пурпурный…
Появление молочного поросенка прервало его речь, и они какое-то время обменивались лишь знаками, которые едва ли могли быть неверно истолкованы тайным полицейским агентом, кто бы он ни был, – к примеру, когда в воздух взлетала рука с вилкой во славу «Маркеса де Мурьеты».
Мэр издал удовлетворенный вздох.
– Вы когда-нибудь ели более вкусного молочного поросенка?
– Я вообще никогда еще не ел молочных поросят, – не без стыда ответил отец Кихот.
– А что вы едите дома?
– Обычно бифштекс – я ведь говорил вам, что Тереса великолепно готовит бифштексы.
– Мясник у нас реакционер и бесчестный человек.
– Но бифштексы из конины у него отличные. – Отец Кихот не успел сдержаться, и запретное слово сорвалось у него с языка.
Быть может, именно вино дало отцу Кихоту силы противостоять мэру, а мэр вздумал за свой счет снять номера в отеле «Палас». Однако отцу Кихоту достаточно было увидеть сверкающий, заполненный шумной толпою холл.
– Да как вы можете – вы, коммунист?..
– Партия никогда не запрещала нам пользоваться буржуазным комфортом, пока он существует. Ну и потом здесь, безусловно, легче изучать наших противников. Кроме тоге, как я понимаю, этот отель – сущая ерунда по сравнению с новым отелем, который построили в Москве на Красной площади. Коммунизм ведь не против комфорта, даже не против так называемой «роскоши», если пользуются ею трудящиеся. Но, конечно, если вы предпочитаете ночевать без комфорта и умерщвлять свою плоть…
– Как раз наоборот. Я готов пользоваться комфортом, но здесь я не смогу им насладиться. Ведь чувство комфорта зависит от умонастроения.
Они отправились наугад на розыски более скромного квартала. Внезапно «Росинант» встал, и ничто уже не могло сдвинуть его с места. На улице, ярдах в двадцати от них, виднелась надпись «Albergue» [гостиница (исп.)] и выцветшая дверь под ней.
– «Росинант» все правильно чует, – сказал отец Кихот. – Здесь мы и остановимся.
– Но здесь такая грязища, – сказал мэр.
– Тут явно живут люди очень бедные. Так что, я уверен, они охотно нас приютят. Они же в нас нуждаются. А в отеле «Палас» никто в нас не нуждался.
В узком коридоре их встретила старуха и с изумлением уставилась на них.
Хотя никаких признаков других постояльцев заметно не было, она сказала им, что у нее свободна всего одна комната – правда, там две кровати.
– А ванна там есть?
Нет, ванны нет, сказала она, но этажом выше есть душ, а в комнате, которую они будут делить, есть умывальник с холодной водой.
– Что ж, мы согласны, – сказал отец Кихот.
– Вы с ума сошли, – сказал ему мэр, когда они очутились одни в комнате, которая, как не мог не признать отец Кихот, выглядела весьма мрачно. – Мы приехали в Мадрид, где десятки хороших недорогих гостиниц, и вы селите нас в этом немыслимом месте.
– «Росинант» устал.
– Нам еще повезет, если нас тут не прирежут.
– Нет, нет, старуха – женщина честная, я это знаю.
– Откуда вы это можете знать?
– По глазам видно.
Мэр в отчаянии воздел руки к небу.
– После того, как мы выпили столько доброго вина, – сказал отец Кихот, – сон у нас где угодно будет крепкий.
– Я, к примеру, ни на секунду глаз не сомкну.
– Но она же из ваших.
– Ни черта не понимаю!
– Из бедняков. – И поспешно добавил: – Конечно, и из моих тоже.
Отцу Кихоту сразу стало легче, когда он увидел, что мэр лег на кровать в одежде (а мэр боялся, что, если разденется, его легче будет прирезать), ибо отец Кихот не привык раздеваться при других, а до наступления темноты, подумал он, мало ли что, ну мало ли что может случиться и вывести его из затруднительного положения. Он лежал на спине, прислушиваясь к мяуканию кошки, прогуливавшейся по черепичной крыше. Может, подумал он, мэр забудет про мои пурпурные носки, и предался мечтаниям о том, как они будут ехать дальше и дальше, как будет крепнуть их дружба и углубляться взаимопонимание, и даже наступит такой момент, когда их столь разные веры придут к примирению. Может, мелькнуло у него в голове перед тем, как он погрузился в сон, мэр и не совсем не прав по поводу Блудного сына – насчет счастливого конца, радостной встречи, которую устроил ему дома отец, заколов откормленного тельца. Правда, конец притчи представлялся ему несколько неправдоподобным…
– Я недостоин называться твоим монсеньором, – пробормотал отец Кихот, погружаясь в сон.
Разбудил его мэр. Отец Кихот не узнал его при слабом свете угасающего дня и с любопытством, но без страха, спросил:
– Кто вы?
– Я – Санчо, – сказал мэр. – И нам пора идти за покупками.
– За покупками?
– Вы же произведены в рыцари. Так что мы должны купить вам меч, шпоры, шлем – пусть даже это будет тазик цирюльника.
– Тазик цирюльника?
– Пока вы почивали, я целых три часа глаз не сомкнул, чтобы они нас не прирезали. А ночью вы будете нести вахту. В этом грязном приюте, куда вы нас поместили. Будете нас охранять с помощью вашего меча, монсеньор.
– Монсеньор?
– Да-а, крепенько же вы поспали.
– Я видел сон – страшный сон.
– Что вам перерезали горло?
– Нет, нет. Много хуже.
– Ну, хватит. Вставайте. Пошли искать ваши пурпурные носки.
