Грэм Грин - Монсеньор Кихот
– О, когда человек отчаивается, – это я понимаю. Я тоже иной раз отчаиваюсь, Санчо. Разумеется, не окончательно.
– Я тоже не окончательно, отче. Иначе я не сидел бы тут рядом с вами.
– А где же вы были бы?
– Лежал бы в неосвященной земле. Как положено самоубийцам.
– Выпьем в таком случае за надежду, – сказал отец Кихот и поднял свой стакан.
Они выпили.
Просто удивительно, как быстро опустошается бутылка за беззлобным спором. Мэр вылил последние несколько капель на землю.
– Это богам, – сказал он. – Заметьте, я сказал – богам, а не богу. Боги – они крепко пьют, а ваш господь бог, который пребывает в одиночестве, наверняка трезвенник.
– Вы же знаете, что это не так, Санчо. Ведь вы учились в Саламанке. И вы прекрасно знаете, что господь бог – во всяком случае, я в это верю, и вы, возможно, тоже когда-то верили – каждое утро и каждый вечер во время мессы превращается в вино.
– Значит, давайте пить, больше пить вина, раз его одобряет ваш господь бог. Уж во всяком случае это ламанчское лучше того, что дают в церкви. Куда это я засунул штопор?
– Вы сидите на нем. И не отзывайтесь с таким презрением о церковном вине. Не знаю, что будет покупать отец Эррера, а я давал своим прихожанам доброе ламанчское вино. Конечно, если папа разрешит причастие двумя видами, мне придется покупать что-то подешевле, но я уповаю на то, что он учтет бедность священников. Булочник, к примеру, всегда страдает от жажды. Он способен вылакать всю чашу.
– Давайте выпьем еще по стаканчику, отче. Снова за надежду.
– За надежду, Санчо. – И они чокнулись.
Ночная прохлада уступила место холоду, но вино продолжало их согревать; к тому же у отца Кихота не было ни малейшего желания спешить в ненавистный ему город или дышать отработанными газами грузовиков, которые вереницей огней продолжали мчаться по шоссе.
– У вас пустой стакан, отче.
– Спасибо. Еще капельку. Вы славный малый, Санчо. Насколько я припоминаю, наши с вами предки не раз проводили ночь под деревьями. Здесь нет деревьев. Но есть стена замка. Утром мы попросим, чтобы нас впустили, а сейчас… Дайте-ка мне еще немножко сыра.
– Я счастлив лежать под великим символом – серпом и молотом.
– Вам не кажется, что в России несколько позабыли про бедный серп, иначе не пришлось бы им покупать столько пшеницы у американцев?
– Это временная нехватка, отче. Мы еще не умеем управлять климатом.
– А вот господь умеет.
– Вы в самом деле этому верите?
– Да.
– Ах, слишком вы перебираете опасного наркотика, отче, – не менее опасного, чем рыцарские романы старого Дон Кихота.
– Какого же это наркотика?
– Опиума.
– А-а, ясно… Вы имеете в виду известное изречение вашего пророка Маркса: «Религия есть опиум народа». Но вы вынимаете его из контекста, Санчо. Вот так же наши еретики переиначивали слова господа нашего.
– Я что-то не понимаю вас, монсеньор.
– Когда я учился в Мадриде, мне порекомендовали заглянуть в ваше священное писание. Надо же знать своего противника. Вы не помните, как Маркс защищает монашеские ордена в Англии и осуждает Генриха Восьмого?
– Конечно, нет.
– Так загляните еще раз в «Капитал». Там и речи нет ни о каком опиуме.
– Но все равно он это написал – только сейчас не помню, где.
– Да, но он это писал в девятнадцатом веке, Санчо. А в ту пору опиум не считался чем-то зловредным – лауданум применяли как успокаивающее, и только. Успокаивающее для людей богатых – для бедных он был недоступен. Значит, Маркс хотел сказать, что религия – это валиум для бедняка, и ничего больше. Словом, пусть лучше народ ходит в церковь, чем в питейное заведение. Для бедняка это несомненно лучше, чем пить такое вино. Человек ведь не может жить без чего-то успокаивающего.
– В таком случае, может, раздавим еще бутылочку?
– Скажем, полбутылочки, если хотим благополучно прибыть в Мадрид. Перебрать опиума – это тоже опасно.
– Мы еще сделаем из вас марксиста, монсеньор.
– Я там положил в ящики несколько поллитровых бутылок, чтобы заполнить углы.
Мэр пошел к машине и вернулся с полбутылкой.
– Я никогда не отрицал, что Маркс был хороший человек, – сказал отец Кихот. – Он стремился помочь беднякам, и в его смертный час это, конечно, ему зачлось.
– Ваш стакан, монсеньор.
– Я же просил вас не называть меня монсеньером.
– Тогда почему бы вам не называть меня товарищем – все лучше, чем Санчо.
– В новейшей истории, Санчо, слишком много товарищей было убито товарищами. Но я не возражаю называть вас другом. Друзья как-то меньше склонны убивать друг друга.
– А «друг» – это не будет чересчур в отношениях между католическим священником и марксистом?
– Вы же сказали несколько часов тому назад, что нас, несомненно, что-то объединяет.
– Возможно, нас объединяет пристрастие к этому ламанчскому вину, друг.
Оба чувствовали себя все раскованнее, по мере того как сгущалась темнота, и продолжали подтрунивать один над другим. Когда по шоссе проносились грузовики, их фары на секунду выхватывали из темноты две пустые бутылки и полбутылку с остатками вина.
– Вот что удивляет меня, друг мой: как это вы можете верить в совершенно несуразные вещи. К примеру, в троицу. Это же посложнее высшей математики. Можете вы объяснить мне троицу? В Саламанке не смогли.
– Могу попытаться.
– Тогда попытайтесь.
– Вы видите эти бутылки?
– Конечно.
– Две бутылки одинаковы по размеру. Вино, которое в них хранилось, было одинаковой субстанции и одного урожая. Вот вам Бог-Отец и Бог-Сын, а та полбутылка – Дух Святой. Одинаковая субстанция. Одного и того же урожая. Провести между ними грань невозможно. Кто вкусит от одной – вкусит от всех троих.
– Я никогда, даже в Саламанке, не мог понять, зачем нужен Святой Дух. Он всегда казался мне несколько лишним.
– Но мы же с вами не удовольствовались двумя бутылками, верно? Эта полбутылка дала нам необходимый дополнительный заряд жизненных сил. Без этого нам не было бы так хорошо. Быть может, у нас не хватило бы мужества продолжить наше путешествие. Даже наша дружба могла бы оборваться, не будь Святого Духа.
– Вы очень изобретательны, мой друг. Теперь я хоть начинаю понимать, как вы представляете себе троицу. Меня, учтите, вы не убедили. Я никогда в это не поверю.
Отец Кихот сидел молча, уставясь на бутылку. Мэр чиркнул спичкой, закуривая сигарету, и увидел склоненную голову своего спутника. Точно от него отлетел тот самый Святой Дух, которого он так высоко ставил.
– В чем дело, отче? – спросил мэр.
– Да простит меня господь, – сказал отец Кихот, – ибо я согрешил.
– Но это же была только шутка, отче. Наверняка ваш бог понимает шутки.
– Я повинен в ереси, – возразил отец Кихот. – Я думаю… наверное… недостоин я быть священником.
– Что же вы такое натворили?
– Я дал неверное толкование. Святой Дух во всех отношениях равен Отцу и Сыну, а я изобразил его в виде полбутылки.
– И это серьезная промашка, отче?
– Это подлежит анафеме. Это было специально осуждено, забыл, на каком соборе. Каком-то очень раннем. Возможно, на Никейском.
– Не волнуйтесь, отче. Это дело легко поправимое. Выкинем сейчас эту полбутылку и забудем о ней, а я принесу из машины полную.
– Я выпил больше, чем следовало. Если бы я столько не пил, я бы никогда, никогда не совершил такой промашки. А нет хуже греха, чем погрешить против Святого Духа.
– Забудьте об этом. Мы все сейчас исправим.
Вот как получилось, что они выпили еще бутылку. Отец Кихот успокоился, а кроме того, его глубоко тронуло сочувствие мэра. Ламанчское вино – легкое, и тем не менее обоим показалось разумным растянуться на траве и провести тут ночь, а когда взошло солнце, отец Кихот уже с улыбкой вспоминал о пережитом огорчении. Ну какой же это грех – просто легкая забывчивость и непреднамеренная оговорка. Всему виной ламанчское вино: оно в конечном счете оказалось совсем не таким легким, как они полагали.
Когда они тронулись в путь, отец Кихот сказал: – Я вчера вечером вел себя немного глупо, Санчо.
– По-моему, вы говорили очень хорошо.
– Значит, я хоть немного разъяснил вам, что такое троица?
– Разъяснили – да. Но чтоб я поверил – нет.
– В таком случае сделайте одолжение: забудьте, пожалуйста, про полбутылку! Это была ошибка, которую мне ни в коем случае не следовало допускать.
– Я буду помнить только о трех полных бутылках, мой друг.
ГЛАВА IV
О том, как Санчо, в свою очередь, пролил новый свет на старое верование
Хотя вино и было легкое, однако, пожалуй, именно эти три с половиной бутылки и привели к тому, что на другой день они какое-то время ехали молча. Наконец Санчо заметил:
– Мы определенно лучше себя почувствуем после хорошего обеда.
– Ах, бедная Тереса, – сказал отец Кихот. – Надеюсь, отец Эррера оценит ее бифштексы.
