Иван Дроздов - Суд идет
Не поручусь за точность диалога, но из рассказа мужа именно так он мне запомнился. Так вот оно в чём дело: и там русские люди, и Филимонов русский человек. Да только в деревне живут люди, которые чувствуют над собой злую волю Антихриста, но в глаза его не видят. Антихрист не сеет и не пашет, и в деревне он не живет. Там нет газа, теплой воды, нет театров и картинных галерей. Раньше-то он и в местечках обитал, а после революции во дворцы больших городов переселился. Антихрист по асфальту ходит. Он удобства любит, а теперь вот после перестройки и з, амки начал строить. Так вот Филимонова судьба поместила в среду, где обитает Антихрист. И Филимонов поначалу видел в нём человека, долго к нему присматривался и понял, что от Антихриста всё зло на свете, и что он же, Антихрист, погубить русскую землю вознамерился. Тогда-то и вступил с ним в борьбу русский человек Николай Авдеевич Филимонов. И весь рассказ писателя об этой борьбе. Такие-то книги зело как не любил Чаковский, командарм армии советской литературы. Вот этот-то Антихрист и не ночевал в книге Юрия Сбитнева. И не только в его книге он не был прописан, упоминать его остерегались многомудрые русские писатели.
Прописку он получил в лежащей перед нами книге Ивана Дроздова «Филимон и Антихрист».
Кстати, здесь же и лежит объяснение тому позорному факту, что русская литература второй половины двадцатого столетия стала наполняться книгами писателей, чернивших русского человека. Хитроумный литератор все больше и больше глумился над простым людом, особенно деревенским. Армянина — нет, не трогал, грузина тоже, и чеченца не задевал, и уж совсем не прикасался к еврею… Нельзя! У нас интернационализм. И весь критический пыл этого литераторишки вскинулся на русского. Его-то уж можно. Кто ж защитит? Наоборот, «Литературка» с бандой Чаковского заметит, фимиам воскурит, а там и до лауреата недалеко, секретарем союза писателей назначат. Нашёл золотую жилу подленький бумагомаратель и ну чернить своего кормильца! Каких только злодейств он в нём не открыл! Если, скажем, склад загорелся, все жители поселка ворами вдруг оказались; товары по домам растащили. Если женщину вздумает показать — она и мальца растлит, и деда угарным газом на тот свет отправит, а пьяниц сколько! Дебоширов, развратников!.. И до того уж дошел такой критикан… — матерщину в свои книги потащил!
Читают такую книгу ученики и студенты и думают: какой народ у нас плохой, как стыдно называться русским.
Когда ещё Иван Владимирович работал в «Известиях», у него среди приятелей было много евреев: их-то, евреев, было девяносто процентов в той газете. Случалось, по пьяному делу, — а пили там часто, почти каждый день, забудется кто-то из евреев, станет выбалтывать свои секреты. Однажды они теплой компанией в бане мылись, пили много — пиво, водку, коньяк. Один еврей Максим Золотов, работавший в отделе литературы и искусства, зная, что мой муж балуется писательством и уже имел несколько книг, тихонько со злорадством ему сообщил:
— В ЦК совещание было, инструктировали, кого из вашего брата на щит поднимать. Пушкиных будем делать и Толстых.
— Треплешься ты, Максим, не могут таких инструкций давать, нечестно это.
— Не-че-е-стно!.. Захотел честности. Да читатель глуп как пробка, он и всегда был таковым. Чего ему полячишка несчастный Белинский или еврей Нордау в голову положили, в то он и поверит. И теперь будет так. Но ты не беспокойся, тебя в обойму не возьмут, ты хоть алмазами выложи свои страницы, всё равно останешься безвестным. А вот Белочку Ахмадулину, твою сокурсницу по институту, выше облаков поднимут. Евтушенко там нравится, а еще Вознесенский; тоже, кажется, в твоём потоке учились. А из русских всего четырёх возьмут. Только четырёх! — понял? И уж, конечно, тебя среди них не будет. Поднимать таких начнем, кто пороки вскрывает, колхозы с грязью месит, а того лучше, если пьяниц на свет божий тащит, темную душу русского человека бичует. Русский человек спился и работать перестал, в разврат ударился — его исправлять надо, вот ты о чём пиши. Я тогда первый тебя на щит подниму. А «Известия» — сам знаешь: тираж! Мы уж к десяти миллионам подбираемся. Две-три статьи тисну, и ты — знаменит!
— Ну, а кто же — эти четверо из русских?
— А вот этого я тебе не скажу. Гоголи они все будут да Щедрины. Только у тех идиотами все больше генералы да помещики, вроде Чичикова, выступали, а теперь помещиков нет, идиотами простые люди будут. Словом, идиотизм русской жизни нужен. Горький-то не дурак был; он вашего брата к соцреализму тащил, то бишь к лакировке, но заметь: лакировать призывал не человека, а систему и вождей. А сам кого показывал?.. У него что ни персонаж, то самодур или мерзавец, а то барон, ставший босяком, а то Челкаш — вор и разбойник, а то проститутка с провалившимся носом. Ты-то всех гладишь по головке, а он язвы проклятой жизни вскрывал. Потому он великим пролетарским писателем стал, Буревестником революции. «Над седой равниной моря ветер тучи собирает…» — помнишь?.. Кругом мрак, грязь, а он к революции призывает. На том и карьеру сделал. Сейчас тоже мрак сгустился — к топору звать надо. Учись, старик, понимать, где что лежит. Тогда и тебя поднимать станем.
Не однажды слышала, как после подобных его рассказов о нравах литературного мира, — а он в литературе полстолетия работал, и немалые посты занимал, — кто-нибудь из его слушателей скажет:
— Вы бы мемуары написали. Сколько бы в них интересного вывернулось.
Иван Владимирович две мемуарные книги написал: «Оккупацию» и «Последнего Ивана». Жанр обозначил по-своему: «Роман-воспоминание». О них я надеюсь написать особые статьи, но здесь скажу: не один только литературный мир изобразил он в этих книгах, — в них нам Русский человек, живший в двадцатом столетии, явился, и, как сказал протоиерей Алексий Аверьянов из Подольска, «роман получился значительным, подобным византийской мозаике, что собирается из многочисленных деталей, и лик нерукотворный высветился вашим пером — Христовой нетленной Правды».
А читатель из Америки написал: «Ваша книга — художественная энциклопедия по еврейству. Жаль, что Америка не имеет такого литературного произведения, она бы тогда, может быть, не опустилась так глубоко во мрак бездуховности и сатанизма».
И тут мы видим второе новаторство автора «Филимона и Антихриста»: люди-то русские, оказывается, и хорошими бывают! Для русской литературы середины нашего столетия хороший русский человек — это открытие, откровение, это, наконец, отчаянная смелость. Представим картину: с гор со страшной скоростью несется поток грязи, он рушит всё: скалы, камни, деревья. И вдруг на его пути, пытаясь его задержать, заслонить от него жилища людей, деревья, поля, встает человек. Картина гипотетическая, но она с точностью до мельчайших математических величин отражает правду жизни. Запущенный Лениным-Бланком и агрессивным космополитом Горьким поток охаивания русского человека принимает в середине века характер селевой лавины и грозит затопить весь русский народ. Хромой дьявол, вскинутый силами зла на командную высоту нашей духовной жизни, включает сатанинские механизмы, поощряющие хулителей и огрязнителей всего русского: истории, материальной культуры, характера и даже внешнего облика славян. Героем времени становится вор, насильник, пьяница и дебошир. У кого в книгах больше такого самоедства, тому все почести, тиражи, золотые и серебряные медальки. Из русских авторов избирается команда особенно ретивых огрязнителей и поднимается на щит славы. Их делают пушкиными, тургеневыми, чеховыми.
Один такой «Чехов» является в «Современник». Заходит к Ивану Владимировичу. Вид у него независимый, даже начальственный. Милостиво тянет руку:
— Привет, старик. Как вы тут?.. Я, видишь ли, хотел бы напечататься: на хорошей бумаге, с картинками, в супере. Надеюсь, не откажешь?
— Конечно. Мы с удовольствием. Ставьте свою рукопись на поток.
— На какой поток?
— Обыкновенный. Он в каждом издательстве — технологический поток. В нашем — тоже.
— А-а?.. Сдавать рукопись в редакцию, а там рецензенты, консультанты… Ну, нет. Ты меня обижаешь. Я всё-таки… не новичок в литературе. В некотором роде… Ну, да сам понимаешь. Вот тебе рукопись, прочти и — печатай.
Автор этот известный, он пока не классик, но дело к тому идет. Его в каждом номере «Литературная газета» поминает. Хвалит, конечно. По его произведениям два фильма сняли, а теперь он и сам режиссёром заделался. И он в самом деле талантлив, и пишет хорошо, — можно даже сказать, красочно. Но так же хорошо пишут и многие другие авторы, и даже встречаются из молодых посильнее его, но у них нет такого лихого критиканства и осмеяния. У этого всё это есть: у него что ни рассказ, то и пьяницы, идиоты, лодыри. На него не нарадуется «Литературная газета». Там вся редакция — диссиденты, они на всё советское, особенно русское, яд источают. Им такой автор, да ещё из деревни, из глубин народа — сущая находка. Они, когда их в нелюбви к людям упрекают, на него пальцем показывают. Когда писателя Войновича спросили, где же вы такого урода, как солдат Чонкин, нашли, он ответил: вы на своих писателей посмотрите, у них ещё и не таких уродов найдёте.
