Харуки Мураками - Радио Мураками
Я иногда пользуюсь электробритвой этой фирмы, но не в той последовательности, которая предписывается рекламой, а совсем наоборот. То есть сначала я бреюсь машинкой, а потом снова повторяю всю процедуру, но уже с помощью обычной безопасной бритвы. Многие скажут: и как это ему не лень — сначала так, а потом еще эдак? Но, во-первых, у меня много свободного времени, а во-вторых, я это делаю отчасти из любопытства. В конце концов, именно праздные и любопытные типы вроде меня — и я об этом уже не раз писал — становятся писателями.
Сразу оговорюсь, что мой метод тоже не безупречен и после бритья все равно тут и там остаются недобритые места. Уж не знаю почему. Наверное, отчасти потому, что и у той и у другой бритвы есть свои ограничения, свои слабые места. И та и другая что-то сбривают, а что-то оставляют. К тому же в утренней спешке, в какой последовательности ни брейся, идеал все равно недостижим, по крайней мере для большинства из нас. (С этой, и только этой, точки зрения вышеупомянутая реклама выглядит достоверной, а во всем остальном, по моему скромному мнению, с достоверностью как-то не очень. А жаль. В таких делах нужно все продумывать тщательно и даже незначительные мелочи рассматривать под разными углами.)
Обычно я бреюсь только утром, но бывают дни, когда вечером я тоже бреюсь. Например, если собираюсь на вечерний концерт или в ресторан, поужинать с дорогим мне человеком. Или что-нибудь в этом роде. Вообще-то я, подобно древним земледельцам, практически не живу ночной жизнью. Вечерние выходы у меня случаются не чаще одного-двух раз в месяц. И хотя, конечно, возиться с бритьем не особо хочется, но это неотъемлемая часть светской атмосферы. Вот приступаешь к бритью, и сразу появляется такое свежее, «выходное» настроение. И уж точно это не имеет ничего общего с рутинной утренней процедурой, «бритьем по привычке». Прямо-таки начинаешь чувствовать вкус к жизни.
Сначала согреваешь щеки теплым влажным полотенцем, потом наносишь крем для бритья и тогда уже, без спешки и нервов, начинаешь работать бритвой.
Идеально! Потом аккуратно смываешь пену и смотришь на себя в зеркало — проверяешь, не осталось ли где ненужных волос. Затем приходит очередь лосьона после бритья. Пока он деликатно пощипывает мои щеки, надеваю свежевыглаженную рубашку, поверх нее — любимый твидовый пиджак и в завершение обуваюсь. И если после этого на площади рядом со станцией ко мне подойдет человек и скажет: «Добрый вечер. Не могли бы вы уделить несколько минут и попробовать вот эту электробритву», то я, человек по натуре незлобивый, рявкну в ответ: «Знаешь что? Отвали-ка!» Наверное, как-то так.
Пончики
Сегодня мы будем говорить о пончиках. Тех, кто сидит на диете, сразу предупреждаю — лучше не читайте. Потому что на этот раз речь действительно пойдет о пончиках.
Я никогда не любил сладкое. Единственным исключением были и остаются американские пончики [26]. Непреодолимое желание съесть пончик иногда накатывает на меня, и я сам не понимаю — с чего это вдруг? Но ведь, если вдуматься, в современном обществе пончик — это не просто жареный пирожок, а скорее целая совокупность «околопончиковых» факторов, диалектически подвергнутых гегелевскому «снятию», для того чтобы на новом витке быть собранными в единую кольцеобразную структуру… Э-э-э, короче, я хотел сказать, что из сладкого я люблю только американские пончики.
Когда я в качестве «придворного писателя» (writer-in-residence) преподавал литературу в университете Тафта, расположенном в пригороде Бостона, я часто покупал пончики по дороге на работу. Я ставил машину на парковке у саммервильского «Dunkin Donuts» [27], заходил в закусочную, заказывал себе парочку тамошних пончиков с дыркой, наполнял горячим кофе специально взятый для этого из дома маленький термос, потом запихивал все это в бумажный пакет и отправлялся на работу, в свой университетский кабинет. В кабинете я, попивая кофе и закусывая пончиками, отрабатывал свои полдня: читал, писал, беседовал с навещавшими меня студентами. Бывали дни, когда, проголодавшись в пути, я ел пончики прямо в машине. Поэтому на полу моего «фольксвагена-коррадо» постоянно валялись крошки. А на сиденье — вы только не подумайте, что я хвастаюсь или еще что-нибудь подобное, — были пятна от пролитого кофе.
Между прочим, вы знаете, кто и когда придумал дырку в пончике? Наверняка не знаете. А я вот знаю. Впервые в мире дырка в пончике появилась в 1874 году в городке Кэмден, расположенном в американском штате Мэн. Была в городке одна пекарня, в которой обучался пекарскому мастерству пятнадцатилетний Грегори Хэнсон. Каждый день в этой пекарне выпекалось множество пышек, но, чтобы они как следует пропеклись, приходилось очень подолгу оставлять их на огне, так что КПД был невелик. И вот в один прекрасный день Хэнсон подумал, что, если бы в середине была дырка, дело пошло куда быстрее. Подумал и воплотил — вынул из всех пышек середку. В результате время готовки сократилось, да и колечки получились что надо: форма интересная, и есть приятно.
— Эй, Хэнсон, поздравляю с пончином! — (Прошу заметить, это каламбур, а не опечатка.)
— Спасибо, хозяин, кажется, вышло неплохо.
Вот так на свете появились первые пончики с дыркой. Я допускаю, что в таком изложении история выглядит весьма сомнительной, и морально готов к репликам типа: «Ты нам тут не заливай». Но оставьте ваши сомнения — я прочитал об этом в одной солидной книжке, вполне заслуживающей доверия.
Свежеиспеченный пончик, с его цветом-ароматом, с приятной для зуба упругостью — квинтэссенция всего того, что придает людям силу и смелость. Давайте же прямо сейчас съедим пончик и почувствуем себя хорошо. А диету можно отложить до завтра. Разве не так?
Эстампы
У Клода Дебюсси есть фортепианный цикл под названием «Эстампы». Он состоит из трех частей: «Пагоды», «Сады под дождем» и «Вечер в Гренаде», каждая из которых — в импрессионистической манере — подробно живописует иноземные ландшафты. Это прекрасное произведение, и если представится возможность, обязательно его послушайте.
Будучи старшеклассником, я без конца слушал «Эстампы», записанные на пластинку, в исполнении Святослава Рихтера. Слушал снова, и снова, и снова. Так что в конце концов окончательно заездил пластинку, но зато запомнил цикл наизусть. Рихтер — пианист-призрак времен холодной войны — жил в Советском Союзе и на Западе практически не выступал. В первый раз он попал туда в 1960 году или что-то вроде того. Концерт, данный им в Италии, был целиком записан на пластинку. В том числе и мои любимые «Эстампы». Впрочем, все остальные вещи он тоже исполнил потрясающе.
В его манере исполнения, жесткой, но в то же время очень чувственной, присутствует потаенная тяжеловесная страсть. Такая, от которой даже становится жутко. В общем, эта манера не совсем подходит для произведений Дебюсси, но лично мне «Эстампы» больше всего нравятся именно в исполнении Рихтера.
Кстати, так как запись концертная, под конец слышны аплодисменты публики. Эти аплодисменты сами по себе произведение искусства. Сразу понятно, что имеешь дело с итальянцами: отзвук последней ноты еще едва уловимо витает над залом, он медленно тает и вот-вот исчезнет, и тут — великолепным откликом, достойным оперной арии, — воздух взрывают бешеные овации. Они — яркое свидетельство того, как глубоко и тонко почувствовала публика гениальность исполнителя. Это то, что можно назвать настоящими, образцовыми аплодисментами. Для меня они были неотделимы от «Эстампов», и моя память сохранила их наравне с музыкой.
И вот представьте, как-то раз наш класс повели на концерт одной известной японской пианистки. В программу, между прочим, входили и «Эстампы» Дебюсси. Прямо скажем, ее исполнение очаровывало не так, как рихтеровское, но была в нем своего рода элегантная прелесть. И вот, когда пианистка закончила играть, я, конечно же, зааплодировал. А так как я с головой был погружен в музыку, то — о ужас! — мои аплодисменты раздались именно в тот момент, в который они раздаются на пластинке с записью итальянских гастролей Рихтера. То есть тогда, когда «отзвук последней ноты еще едва уловимо витает над залом, медленно тает и вот-вот исчезнет». К тому же аплодировал я образцово, как в итальянской опере. И здорово опозорился. Это ведь не Италия, а Япония, так что, кроме меня, не нашлось ни одного человека, которому бы пришло в голову начать аплодировать именно в этот момент. Я чуть сквозь землю со стыда не провалился.
«Эстампы» в исполнении Рихтера я, бывает, слушаю и теперь и каждый раз, когда слышу аплодисменты в конце записи, вспоминаю тот ужасный случай и сгораю от стыда. В жизни есть множество восхитительных моментов, но и постыдных ничуть не меньше. И хорошо, что так. Ведь если бы наша жизнь была сплошным восхищением, мы бы очень быстро от нее устали. Правда-правда.
