Харуки Мураками - Радио Мураками
Конечно, я человек довольно странный, но, по-моему, среди продавцов старых пластинок навалом куда более странных типов. Хозяин стокгольмского магазина, лысый мужик диковатого вида, поначалу был очень неприветлив со мной. Но на третий раз (в его магазине было так много пластинок, что я ходил туда ежедневно, как на работу) он, видно, мной заинтересовался.
— Эй, парень, хочешь, покажу тебе по-настоящему хорошие диски?
— Конечно хочу, — не задумываясь, ответил я.
Тогда он отвел меня в соседнюю, похожую на склад комнату, в которой пластинок было уж точно не меньше, чем там, откуда мы только что ушли. Смех, да и только.
Еще в этой комнате стояла кровать, а сбоку было что-то вроде кухонного угла, в котором, кроме кофе, ничего толком и не сваришь. Вот так он здесь и живет, один-одинешенек, не расстается со своими пластинками ни ночью, ни днем, сортирует их, определяет состояние, подписывает цены.
У стены громоздилась гора еще не разобранных пластинок. На полках стояли особо ценные экземпляры, которые жалко было выставлять в магазине, на всеобщее обозрение — эти хозяин рассортировал по именам исполнителей. Было видно, что он умеет обращаться с пластинками и для него все это очень важно. Конечно, такой образ жизни меня несколько ужаснул, но не в моих правилах судить малознакомых людей. Так что я воспользовался неожиданным расположением хозяина и целый день просидел в его берлоге, копаясь в дисках. Это было здорово! Я считаю, чем тупо бродить по туристическим местам, уж лучше день провести в магазине подержанных пластинок. В результате гораздо острее ощущаешь, что вот, не зря съездил за границу. Шекспир заметил однажды, что «весь мир — театр». Но у Мураками свое мнение. «Мир, — говорит он, — это магазин старых пластинок».
Если вы много лет провели в магазинах старых пластинок, то стоит вам прикоснуться к конверту, вдохнуть его запах — и вы сразу понимаете, когда пластинка была выпущена. Вес диска, плотность бумаги — этого достаточно, чтобы понять, первопресс у вас в руках или допечатка.
Наверное, я вас совсем уже заболтал. Эх, вот бы научиться с тем же жаром предаваться какому-нибудь хоть чуточку более полезному занятию.
Щенок под пальто
В мире есть множество неприятных и ненавистных мне вещей, но больше всего я не люблю, когда меня фотографируют крупным планом. Сколько себя помню, я всегда недолюбливал свои фотопортреты. (Хотя, когда меня совсем не фотографируют, мне это тоже не нравится и я еще больше раздражаюсь.) В общем, если мне предлагают работу, для которой надо специально сфотографироваться, я, как правило, отказываюсь с самого начала. Но жизнь наша длинна и замысловата, как творческая карьера Пола Маккартни, и бывают случаи, когда отказаться просто невозможно.
Отвечаю на вопрос, почему мне не нравится мое собственное лицо на фотографиях. Потому что стоит мне посмотреть в объектив или даже в сторону фотоаппарата, как я — это происходит на уровне рефлекса — становлюсь невероятно серьезным и буквально застываю. «Расслабьтесь, — кричит мне фотограф. — Улыбнитесь!» Но я настолько напряжен, даже плечи напряжены, что улыбка, которую мне удается из себя выдавить, больше всего напоминает разминку актера, готовящегося изображать окоченевший труп.
Когда Трумен Капоте дебютировал как писатель, его фотопортрет на задней обложке был настолько (хочется сказать — патологически) красивым, что многие люди — особенно люди определенного склада — не оставили этого без внимания. Кто-то попросил Капоте поделиться секретом искусства красиво получаться на фотографиях. На что тот ответил: «Ну, в этом нет ничего сложного. Просто нужно быть прекрасным внутренне. Любой человек, полностью отдавшийся мыслям о прекрасном, выйдет на фотографии красавцем». Но в действительности это вовсе не так просто. Я сам не раз пробовал, и ничего у меня так и не получилось. Наверное, мистер Капоте в этом смысле человек исключительный.
Тем не менее, когда меня фотографируют с животными, даже я — весь из себя скованный и напряженный — получаюсь на снимке удивительно расслабленным. Кошка ли, собака, кролик или лама — это не имеет значения. Если животное находится от меня на расстоянии не дальше вытянутой руки, я способен на вполне естественную улыбку. Обнаружил это я совсем недавно. Представляете, один и тот же человек, — но в зависимости от того, есть рядом животные или нет, выражение лица у него кардинально меняется.
Я не хочу, чтобы меня считали симпатичным (а даже если бы и хотел, все равно непонятно, как это сделать), но, думаю, я бы не отказался прожить всю жизнь с таким спокойным выражением лица и с таким приятным настроением, которое у меня бывает, если рядом со мной есть какой-нибудь зверек. Есть такая детская песенка (ее исполняет Киоко Кисида), называется «Почему щеночек теплый». Я эту песню очень люблю. Стихи для нее написала Эрико Кисида.
Почему, почему щеночек мягкий?
Давай его спрячем под пальто.
Щеночек, крошечный щеночек.
Почему он мягенький такой?
Да. Было бы неплохо, если б я всегда мог чувствовать себя так, будто у меня под пальто спрятан маленький теплый щен. Но ежедневно носить щенка под пальто — это на самом деле испытание не из легких.
Я испугался Вирджинии Вульф
Вы знаете актрису Салли Келлерман? В «Военно-полевом госпитале» [24] Роберта Олтмена она играла красавицу медсестру по прозвищу Хотлипс — Горячие Губки. Это очень яркая характерная актриса, и ужасно жаль, что фильмов с ее участием теперь почти и не встретишь.
Когда я жил в Бостоне, там шел спектакль «Кто боится Вирджинии Вульф?» с Салли Келлерман в главной роли. «Ой, как хочется снова на нее посмотреть», — подумал я и отправился в театр. Если американский актер вдруг перестал сниматься в фильмах, значит, он стопроцентно посвятил себя театру — по крайней мере, мне кажется, что в Америке это происходит именно так.
В этой постановке действующие лица бесконечно много говорят, и разговоры эти большей частью представляют собою скандалы и ругательства, так что на слух это все воспринимать не больно-то легко. Но, во-первых, я когда-то давно смотрел одноименный фильм с Элизабет Тейлор в главной роли, а во-вторых, читал пьесу Олби на английском, поэтому по идее должен был все понять. Спектакль шел в «The Hasty Pudding» — небольшом театре при Гарвардском университете [25]. Я сидел в десятом ряду, в самой середине. Сидел и ждал начала. Почти все места были заняты.
Вот наконец действие началось, но я никак не мог сосредоточиться на происходящем на сцене. Ерзал, вертелся в кресле. А все потому, что меня не покидало ощущение, будто каждый раз, когда Салли Келлерман поворачивается к залу, она смотрит именно на меня, прямо-таки заглядывает мне в глаза. То есть сначала я решил, что это мне мерещится, и попытался на этом не зацикливаться, но чем дальше, тем сильнее становилась моя уверенность в том, что я не ошибся. Стоя лицом к залу и произнося слова своей роли, Салли буквально не сводила с меня глаз. Все ее слова были обращены лично ко мне и только ко мне одному.
Я никогда не играл на сцене и ничего в этом не понимаю, но вполне возможно, что у некоторых актеров есть такой профессиональный прием — они смотрят со сцены в зал, выбирают кого-нибудь из зрителей и фиксируют на нем взгляд. Ну, такая специальная техника игры. Вокруг меня все были как на подбор белокожие интеллектуалы, в тот день я оказался единственным азиатом в зале. Вот она меня и выбрала — как самого необычного, выделяющегося. А почему бы и нет? По-моему, вполне правдоподобное предположение.
В общем, я, весь замученный и с растрепавшейся прической, еле-еле досидел до конца спектакля, не оценив толком мастерства ни актеров, ни режиссера. Конечно, не исключено, что все это плод моего больного воображения, что на самом-то деле Келлерман вообще не могла видеть моего лица, потому как ужасно близорука и на расстоянии пяти метров не отличает, скажем, черношерстного зайца с островов Амами от мяча для боулинга. Возможно. Но в любом случае мне было уже не до спектакля. Я неимоверно устал. Уф.
Спектакль с живыми актерами, которые играют прямо у тебя на глазах, — это невообразимый сгусток жизненной энергии. Я вообще-то не отношусь к страстным поклонникам театрального искусства, но иногда ноги сами несут меня в театр. Здесь испытываешь тот особый вид нервного возбуждения, который не пережить ни в кино, ни на концерте. Бывает, правда, что нервы не выдерживают, но на что только не согласится человек ради еще одного интересного воспоминания.
Вечернее бритье
Было время (возможно, нечто подобное случается и теперь), когда одна фирма по производству электробритв в рамках рекламной кампании посылала по утрам своих представителей отлавливать и брить прямо на улице офисных служащих, спешащих на работу. «Вот это да, — громко удивлялись служащие, глядя на то, что бритвам удавалось снять с их щек, — вроде бы только перед выходом из дома побрился, а вон сколько всего осталось…» Такая вот реклама. Разумеется, служащие были подставные, но все равно это выглядело довольно убедительно.
