Маргарита Меклина - Моя преступная связь с искусством

Вверху страницы стояло его имя: «Бернард». Его статья, опубликованная в годы студенчества; скаредная скверная полиграфия, нечто высохшее, плоское, хлипкое, как комариная смерть. А он и забыл, как строчил в юности памфлеты о поднадоевшей, надсаживающейся о правах смуглых народов Европе, как засылал свою неприкаянность в канадское и южноафриканское консульства, взыскуя въезд в иной мир.

Но зачем мать ворошила кочергой потухшее прошлое сына? Зачем, сидя у своей паучихи-подруги, заставляла его надеть только что подаренный Ирмой галстук от «Гуччи» и пыталась сосватать ему ирмину дочь? Он чуть не задохнулся, когда мать, затягивая на нем галстук, спросила: «ну что, забыл уже свою блядь?» Непонятно было, кого она имела в виду: бывшую жену Бернарда Валентину Вторую? Аннелизу? Изетту? или мошенницу из Краснотуринска, Валентину номер один?

Сначала была кроткая, хрупкая Аннелиза, с которой поцеловались два раза, когда ему исполнилось двадцать: она не покидала своего городка, опасалась визитов в столицу, в метро пряталась подмышкой Бернарда, сложив тело в вопросительный знак и ожидая подвоха, и единственным важным событием считала недавнее землетрясение (разбилось стекло). В открытом миланском кафе Бернард навел на нее объектив, а павлин, бродивший по саду, вдруг распустил хвост и получилось, будто над головой Аннелизы, уже успевшей выйти замуж за другого Бернарда, «мороженую рыбу», как она его называла, — сказка, любовь, радужный нимб, неожиданно напомнивший Бернарду те два поцелуя. В тридцать у него появилась Изетта, отвергнутая лидером партии пресноватая девушка, верившая в то, что коммунизм — это кубинский курорт (там он и бросил ее, сразу после фуршета с Фиделем, а Бернард потом подобрал). Как-то она заявила некому господину: «как я завидую, ты жил в СССР», не ведая, что тот был диссидентом, вынужденным бежать из страны. А затем, когда Бернарду стукнуло тридцать семь, появилась первая Валентина.

Он до сих пор помнил, как разглядывал валентинины васильковые фото, надеясь, что дипломантка скрипичного конкурса сойдет, как с котурн, с доски объявлений и привезет с собой изголодавшуюся по зарубежной шоколадности и гладкости дней трехлетнюю дочь, чей отец — прекрасный принципиальный принц, как Валентина писала — был взорван своим беспринципным конкурентом в новогоднюю ночь.

Ожидая приезда будущих дочки с женой, Бернард наполнял ванну надувными мячами, дельфинами, манной небесной, выстраивал медвежат на диване, высылал деньги на сборы — и наконец: Бернард, аэропорт, преддверие блаженства, букет. Так и не дождавшись своего скрипичного счастья, он поехал домой, отстраненно положив руки на руль, туда, где на часах располагаются десять и два (расписание рейса). Дома принялся вызванивать Краснотуринск, стряхивая комочки пепла с шерсти медведей, с толстой морской свинки из плюша, лежа на кушетке с болью в паху, больше не в силах прошептать все те нежности, которые, глядя на ее податливый, потертый портрет, выкрикивал уже несколько раз.

Когда через месяц пришло сообщение («Валька собралась ехать, а на вокзале ее обокрали и все деньги забрали, а потом она хату сняла и ждала, что сеструха ей подбросит капусты, но утром хозяйка принялась вещи ее вышвыривать из фатеры так Валька восстала и набросилась на шалаву со стулом и менты ее повязали, а теперь ей нужны баксы на подмащение прокурорши, а счет банка такой»), мать, поясняя ему какую-то непонятную фразу, сказала: «мне она сразу показалась знакомой, а вчера видела ее в новостях», и Бернард догадался, что ему было выслано фото первой ракетки, которая только что вышла в финал.

После fiasco con fiancee, как на чудовищной смеси французского с нижегородским окрестила его матримониальное приключение мать, Бернард замкнулся в себе и, придя с работы, сразу же погружался в инет, определяя по снимкам объявленных в розыск людей, кто жив, а кто мертв, или зачитываясь «жизненными историями», которыми кишмя кишели газеты. Загружая файлы в отдельную папку, он будто составлял из них бессвязный роман: особо запомнилась «глава» о страдающей Альцгеймером лесбиянке, которая начинала биться в истерике и рыдать при попытках облачить ее в больничный халат — доктор, полагая, что болезнь прогрессирует, исправно фиксировал все обострения, пока навестившая больную подруга не сообщила ему, что Лидия предпочитала носить мужскую одежду и теперь встревожена тем, что ее принуждают быть кем-то другим. И еще были рельефные репортажи, позже вошедшие в брошюру по охране труда, которую Бернарду поручил написать босс: один повествовал о мексиканце, на молочной ферме в Калифорнии прочищающем трубы и утонувшем в навозе, а другой — о засыпанном заживо в строительной яме рабочем, жена которого отказалась хоронить его под землей, где он «достаточно натерпелся» и возвела для него мавзолей.

Истории, вычитанные в интернете, вызывали такое же сильное чувство, как и те, что происходили у него на глазах: когда сосед, по-мальчишески худой пожилой грек, устроив изысканный домашний прием (пришел негр Де Витт, бородато-носатый активист Partito Radicale Джузеппе и потасканный помощник местного мэра, который боролся с бездомностью, приводя к себе молодых обнищавших парней), в конце вечера с грустью поведал, что затеял все из-за неявившегося голубоглазого, как колонна стройного архитектора К., Бернард так растрогался, что втайне от соседа позвонил К. и сообщил, что есть человек, «который вас уважает и любит», но архитектор сказал, что год назад у него умер партнер, с которым они прожили вместе сорок пять лет и он до сих пор не может ему изменять.

А когда хмельной, расхристанный русский столкнул в бассейн свою итальянку-жену, академичного вида аккуратную даму в «индейской», с бахромой, замшевой куртке, обсуждающую с кем-то макет своей книжки-раскраски, Бернард тут же кинулся к ней, но она, не заметив его, убежала, и Бернард принялся вылавливать из воды белый альбом. Просушивая на солнце, раскрыл: «эта сказка посвящена моему дорогому Сереже и вдохновлена тоже им». И это окончательно разорвало сердце Бернарда — сережино равнодушие; ее мокрое, жалкое тело; запечатленная в никому не нужной детской книжке-раскраске любовь.

Бернарда беспокоило все: и сидящий перед «шапочками и тапочками шестерых убитых американской бомбой детей» молодой моджахед, и скрывающийся в грязной дыре от расправы старый правитель: выросший в нищете кровопролитный лютый мужлан, очутившись у власти, начал строить дворцы, все для того, чтобы перед смертью снова стать тем, кем всегда был, кудловатым крестьянином с запущенной бородой и потемневшими, неуклюжими пальцами. Или сообщение о падении пассажирского авиалайнера, которое Бернард (глаза как раскаленные угли, жаровня во лбу) принял один на один со снежным экраном, ежесекундно, будто скаженный, нажимая aggiorna[8] и уточняя постоянно скачущее число потерпевших — а вдруг кто-то может спастись. Той ночью Бернард неожиданно осознал, что он, испещренный заголовками, как тату уголовник, является единственным получателем всех новостей.

Когда на новостном портале появилась заметка о том, что в камере был убит пропесоченный до этого во всех СМИ поп-педофил (убийца накинул на того простыню и повалил, а затем потоптался на шее и пару раз спортивно подпрыгнул), Бернард, остерегаясь подробно представить себе убогость убийства (целеустремленный киллер, голые стены тюрьмы, беззащитный низложенный поп), несколько дней обходил интернет стороной. Затем, решившись, все-таки принялся разглядывать снимки: убийца с волнистыми волосами и мозгами волнистого попугайчика, психопат и расист; его жертва, щуплый священник со сморщенным, зеленоватым, будто заплесневелым лицом; и, наконец, жертва священника, простой как пень работяга, один из тех алтарных, атласных мальчиков, с которыми педофил плавал в бассейне, мальчиков, которые, став никем не любимыми взрослыми в пиджаках, надетых на голое тело, почему-то выглядели теперь неприглядными тенями того, кто, по их словам, насиловал их.

А потом упавший духом Бернард прочитал, что из комы вышел мужчина, находившийся без сознания в течение пятнадцати лет, и ему непременно захотелось узнать, что тот сказал, признал ли дочь и жену, каким было его с трудом вытолканное изо рта первое слово?.. И эти регулярно обновлявшиеся сведения о далеком чужом человеке, заставлявшие апатичного, потерявшего надежду Бернарда подходить к монитору, узнавая о чьем-то пробудившемся счастье, его тогда, после «неудачи с невестой», спасли.

…После общения с матерью, после того, как увидел себя распластавшимся на белом листе, его стало тошнить. Чтобы развеяться, он отправился в лунапарк в Идроскало[9] знакомый со школы, но мутное чувство тревоги никуда не ушло. Было как-то не по себе и когда погнался, бешено педаля, за утками, игнорирующими его одышливый, разлившийся красными пятнами по груди спортивно-счастливый потуг, и когда увидел проплывающий мимо крашеный веселеньким желтым катамаран с четырьмя изваяниями в мрачных черных одеждах, но белых платках: женщины-мусульманки.