Олег Лукошин - Коммунизм

Я понимал таких, как они, а потому по-своему жалел. Чего делать, разумеется, нельзя, в чём я через мгновение убедился. Понимание — это путь к капитуляции. Выжигать из сердца надо понимание и жалость, не должно им быть там места!

Оказывается, их не пятеро было. И не только спереди они нарисовались. Кто-то и сзади подкрался. Потому что едва я принялся совершать обход, как тут же получил по затылку приличный удар. Видимо, битой. Они неслабо разжились: две биты на бригаду — это круто. Или даже не две?

Гандончик в общем и целом башку защитил, но чёртики перед глазами всё же принялись отплясывать развесёлый рок-н-ролл. Видать, меня чуток повело, потому что линии стен как-то исказились вдруг, не в том ракурсе предстали, а в довершение всего на меня посыпался град новых ударов. Я пригнулся и закрыл руками голову.

— Тормознули, тормознули! — ещё пытался кричать. — Амба, всё! Денег дам, гадом буду. Просто так дам.

Пацанята не останавливались, продолжали с остервенением прикладываться к моему телу своим орудием. Деньги им нужны, да, но что деньги, если вдруг появилась возможность выместить всю свою злобу и ярость на каком-то случайном прохожем, чёрте, которого никогда и нигде больше не увидишь. Его и замочить не западло.

Меня сбили с ног. Удары не прекращались и, несмотря на то, что я закрывал голову, многие из них пробивались сквозь защиту, не говоря уже о других частях тела. Я вдруг понял, что вот-вот могу потерять сознание.

Да что за день такой неудачный! Поделом тебе, лоху, за то, что с маршрута сбился. За то, что в неосуществимое уверовал. Наказание это.

Гниды малолетние, у меня ведь тоже злоба имеется! Да такая, что ваша и рядом не валялась.

Я припал правым боком к стене и сумел просунуть руку за пазуху. Нащупал рукоятку пистолета. Потянул — он не вытаскивался. Я взревел, заурчал, заорал что-то, дёрнул руку — она, наконец, освободилась. Пистолет покоился в ладони.

Глаза застилала кровь, на ощупь я передёрнул затвор и выстрелил, стараясь никого из пацанят не задеть — хотя и хотелось — выстрелил куда-то в потолок. Удары не прекратились — я выстрелил ещё. А потом для верности и третий раз.

— Всех замочу! — заорал.

Разглядел — пацанва разбегалась. Бежала по коридору к выходу. Один только не двигался. Лежал на бетоне лицом вверх и держался за шею.

Я сумел подняться, растёр глаза, склонился над ребёнком. Предварительно затолкал пистолет обратно в кобуру. У пацана было прострелено горло. Кровь струилась меж пальцев, взгляд был жалостливый, слезливый. Что же ты, сучонок, слёзы пускаешь? Не думал, что так всё закончится?

Мне и самому было хреново. Я не хотел никого убивать, они просто заблудшие зверята, я в потолок направлял дуло.

Что делать, куда его теперь?

Засунул ствол в кобуру, нагнулся, поднял пацанёнка на руки — тот застонал громко и отчаянно. Я побежал по тоннелю к входу в метро. Ребёнок же затрясся вдруг, заурчал, по телу пошли какие-то болевые судороги.

Чёрт, подыхает.

Я остановился и опустил его на бетон. Нельзя его никуда тащить. Потому что это провал. Только за владение оружием статья, а тут и много чего другого потянется. Нельзя. За мной организация. Я себе не принадлежу. Он сам виноват.

Вдалеке, в самом начале туннеля кто-то спускался под землю. И не один. Весёлая компания — смех, возгласы. Всё, ноги.

Торопливо я зашагал к видневшимся впереди стеклянным дверям, уводившим в подземное царство электричек. На ходу засунул руку в карман брюк, достал носовой платок и принялся вытирать от крови лицо.

Так и не понял — вытер, нет. Но вроде никто не косился. Хотя и людей в вагоне почти не оказалось.

Глава третья: Советское, только советское

— Я в «Прожекторе»! — стараясь перекричать музыку, гундосил в трубку Костиков. — Приходи, Виталя!

Честно сказать, желания тащится в «Прожектор» в себе я не обнаружил. Ещё голова гудела, да и вообще никакого настроения не было. Ну вот просто никакого.

— Да приходи, — настаивал Никита. — Тут мужик меня какой-то одолевает. Чешет, чешет бредятину. Сил уж нет с ним базарить. Он в туалет отошёл, сейчас опять вернётся. Приходи, вдвоём хоть отобьёмся от него.

Я насторожился.

— Что за мужик, чего хочет?

— Да обыкновенный мужик. Датый. Базарит, базарит.

— Агрессивный что ль?

— Не, дружелюбный. Да нормальный мужик, не в нём дело. Просто я кое-что рассказать тебе хочу.

Наконец-то я разобрал песню, которую играли в баре. «Желанная», вокально-инструментальный ансамбль «Камертон». Ну, в своё время «Камертон» играл, сейчас-то — хрен его знает. Лабухи какие-то, их там полно друг друга сменяет. Редкая песня. Классная.

— Знаешь, ты уж там разберись как-нибудь со своим мужиком. Меня ломает. Болею, нет желания из дома выбираться.

Я уже хотел отрубиться, но Костиков торопливо заверещал:

— Погоди, Виталь, погоди! Хрен с ним, с мужиком, не для этого тебя зову. Я кое-что тебе про наше дело хочу рассказать. Информация есть интересная. Про наше дело, сечёшь?

Я на такие позывные оживился, но выбираться на улицу — погода, кстати, дрянная, мороз — всё равно не желал.

— Чего уж за информация прям такая?

— Охренительная информация! Шок и трепет — вот ей название. Опупеешь просто. Сам не ожидал такого поворота. Я бы и по телефону мог, но сам знаешь.

— Не надо, не надо по телефону.

Ну, блин, придётся-таки прокатиться.

— Ладно, еду. Жди.

Бар, или чёрт там знает как он сам себя официально определял, «Прожектор перестройки» располагался от меня недалеко, в двух остановках метро. Я там частенько зависал. Хоть и нэпманский очаг, но лучше уж в него, чем в какую-нибудь псевдокупеческую срань. Здесь хоть советская музыка звучала.

С открытием параллельного СССР мода на всё советское, и так никогда не прекращавшаяся, вспыхнула с новой силой. Кабаки — так каждый второй пытался сыграть на советских символах. «Прожектор перестройки» заведением был пролетарским, за вход там денег не требовали, весь вечер можно было и с кружкой пива просидеть, да и обстановка демократичная. Разные ансамбли выступают с хорошими советскими песнями, официантки в пионерских галстуках, на стенах — фотографии комсомолько-молодёжных строек и генеральных секретарей ЦК КПСС, при открытии входной двери запись включается с голосом Горбачёва: «Перестройка. Гласность. Новое мышление». Нормальный кабак.

Его владельцы, конечно, чуток в концептуальном плане ошиблись — телепередача с таким названием существовала на телевидении в годы заката советского строя, а по заведению можно было судить, что он воссоздавал самый расцвет советской эпохи — ну да ладно, кто к таким мелочам придирается.

Народу в «Прожекторе» оказалось далеко не битком, что хорошо. Видимо, погода повлияла. Обычно по субботам тут аврал и дым коромыслом. По крайней мере, Никита с бородатым мужиком — видать, тем самым, они с Костиковым органично на пару смотрелись, оба с бородами, в свитерах несуразных, ну вчистую научные сотрудники советского НИИ — сидели за столиком вдвоём.

Никита хороший друг, но и с ним я был во многом осторожен. Он не выдержит допросов с пристрастием.

Вперемежку с музыкальными номерами в «Прожекторе» проходил конкурс на знание советских реалий. Ведущий в стройотрядовской спецовке зачитывал вопрос:

— Какой видный политический деятель советской эпохи родился 21 февраля 1904 по старому стилю, в партию вступил в двадцать три года, а в тридцать пять стал народным комиссаром текстильной промышленности СССР?

— Черненко! — крикнул кто-то.

— Нет, не Черненко, — радостно замотал головой ведущий.

— Микоян! — тут же раздалась другая версия, а сразу вслед за ней и третья: — Молотов!

Я, здороваясь с Никитой и игнорируя сидевшего рядом с ним мужика, который, судя по движению и заинтересованному взгляду, тоже горел желанием поручкаться, лишь поморщился на такое удручающее незнание биографий советских руководителей. Ни в каком конкурсе участвовать не желал, но не сдержался и крикнул:

— Алексей Николаевич Косыгин!

— Правильно! — воскликнул ведущий. — Девушки, официантки, передайте этому молодому человеку пионерский значок. Напоминаю, дорогие друзья, что тот, кто выиграет наибольшее количество значков, получит сегодня приз от нашего заведения — бутылку «Советского шампанского».

Одна из официанток положила передо мной на стол вырезанный из картона, многократно увеличенный и на скорую руку раскрашенный фломастерами значок пионера. Суровый и целеустремлённый Ленин в языках пламени и с надписью «Всегда готов!» даже в таком приблизительном воспроизведении вселял задор и оптимизм, звал в светлое будущее и наставлял на борьбу.

— Конкурс мы продолжим через пару-тройку песен, — объявил ведущий, — а пока ребята из ВИА «Весна на Заречной улице» сыграют нам ещё несколько замечательных ретро-шлягеров.