Маделин Уикхем - Коктейль для троих
Почувствовав, что к глазам подступают жгучие слезы, Кэндис несколько раз глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки. Обычно она старалась не думать об отце. Он умер, и Кэндис твердо решила, что должна вычеркнуть его из жизни, забыть, словно он никогда не существовал. Такая позиция выработалась у нее давно. Она хорошо помнила, как в самый разгар того давнишнего кошмара отправилась в парикмахерскую и попросила остричь ее как можно короче. У нее были чудесные длинные волосы, которые очень нравились отцу, и, глядя, как они падают на пол, Кэндис чувствовала, как одна за другой рвутся связывавшие ее с отцом невидимые нити.
Так, во всяком случае, ей тогда казалось. В действительности же Кэндис оставалась дочерью своего отца: она продолжала жить в том же доме носить ту же фамилию и – самое страшное – пользоваться деньгами, которые он приобрел нечестным путем. Вся ее одежда, небольшой автомобиль, подаренный отцом на семнадцатилетие, и даже дорогостоящий курс истории искусств, который она прослушала во Флоренции,– все было оплачено чужими деньгами. То, что другие зарабатывали трудом, отец с легкостью тратил на ее удовольствия, и если раньше Кэндис просто не приходило в голову, откуда у него такие средства, то теперь она не могла вспоминать о своей беспечной юности без чувства вины.
Но откуда ей было знать? Ведь она была совсем ребенком, не знавшим ни в чем отказа, и потому – легкомысленным и эгоистичным. Гуляка Гордон обманул всех и, если бы не его внезапная гибель в автокатастрофе, продолжал бы обманывать и дальше…
Почувствовав, что кровь снова прихлынула к щекам, Кэндис крепче сжала пластмассовый поручень сиденья. Впервые ей пришло в голову, что она никогда не горевала об отце как о дорогом и любимом человеке, которого потеряла. Вместе с ним она оплакивала свое детство, свою веру в добро, свою наивность и подспудно тосковала по тем невозвратимым временам, когда мир еще не утратил смысла и она могла любить отца и высоко держать голову, гордясь тем, что носит его фамилию.
После смерти Гордона Брюина довольно скоро выяснилось: им не хватит денег, чтобы возвратить все его долги. К счастью, большинство заимодавцев махнули рукой, отступились, поняв, что дело безнадежное; нашлось всего несколько человек, которые подали в суд на ее мать. Прошло много лет, прежде чем все более или менее забылось, успокоилось. Остались только боль и стыд, которые – как твердо знала Кэндис – не затихнут никогда, да разрушенные судьбы тех, кого Гуляка Гордон пустил по миру.
Мать Кэндис Диана в конце концов переехала в Девон, где никто никогда не слышал про Гордона Брюина. В настоящее время она старательно делала вид, будто ничего не произошло и ее муж был честным, во всех отношениях достойным человеком, которого после смерти оболгали злые языки. Похоже, она и сама в это поверила, так как никогда не вспоминала о прошлом и не испытывала ни вины, ни стыда. Когда Кэндис пыталась поговорить с ней по душам, Диана ее не слушала. Она упорно отказывалась признать, что Гордон мог совершить хотя бы один бесчестный поступок.
А лет через семь после переезда в Девон у Дианы завязался роман с мягким, тихим человеком по имени Кеннет Дорт, который с успехом исполнял роль буфера между ней и Кэндис. Каждый раз, когда она приезжала навестить мать, он неизменно оказывался дома, что само по себе служило достаточной гарантией того, что разговор не примет нежелательный для Дианы оборот.
В конце концов Кэндис махнула рукой, решив, что нет смысла ворошить прошлое. По крайней мере, ее матери удалось сохранить о муже счастливые воспоминания. Впрочем, в последнее время Кэндис бывала в Девоне достаточно редко – уж больно двусмысленным и шатким представлялось ей нынешнее спокойствие Дианы. Кроме того, ей было обидно, что мать не хочет признать правду даже в разговоре с ней – своей единственной дочерью. Кэндис считала, что из-за этого весь груз вины приходилось нести ей одной. Сама же она чувствовала себя не вправе что-то забыть или простить. Она научилась жить с постоянным ощущением вины и стыда, которые с годами лишь немного ослабели.
«Но сегодня,– решила Кэндис,– мне удалось преодолеть свой перевал».
Разумеется, ей было не под силу исправить все зло, которое причинил отец другим людям, но по крайней мере Хизер Трелони помочь она могла – помочь если не деньгами, то рекомендацией или связями в мире журналистики. И эта помощь должна была стать ее личным искуплением отцовского греха.
На станции Хайбери Кэндис вышла из поезда с необычайно легким сердцем. Будущее рисовалось ей в самых радужных красках. Поднявшись со станции на верх она быстро зашагала к дому, где жила вот уже больше двух лет. Открыв подъезд своим ключом, Кэндис стремительно взлетела по лестнице на второй этаж и уже собиралась отпереть дверь квартиры, когда кто-то окликнул ее:
– Привет, Кэндис!
Обернувшись, она увидела Эда Армитеджа – соседа, который жил в квартире напротив. Подпирая плечом косяк собственной двери, он жевал истекающий кетчупом «Бигмак».
– Я хотел вернуть тебе упаковочную ленту, если она тебе нужна,– сказал Эд.– Помнишь, я брал у тебя моток?
– О да, спасибо,– рассеянно отозвалась Кэндис.
– Это тебе спасибо. Подождешь минуточку? Я быстро.
Он исчез в квартире, а Кэндис прислонилась спиной к своей двери. Ей не хотелось открывать ее сейчас, так как Эд мог расценить это как приглашение зайти и выпить по стаканчику. Кэндис было не жалко виски, просто сегодня вечером ей было не до Эда.
Эд Армитедж работал консультантом по корпоративному праву в крупной юридической фирме в Сити. Денег он зарабатывал столько, сколько Кэндис и не снилось, зато и пропадал на службе днями и ночами. Кэндис часто слышала, как рано утром или поздно вечером под ее окнами фырчало мотором такси, увозившее Эда на работу и привозившее обратно. Время от времени Эд не возвращался домой вовсе, но это отнюдь не значило, что он загулял. Как-то он признался Кэндис, что у него в кабинете за вешалкой стоит складная походная кровать, на которой можно прекрасно выспаться, не тратя драгоценное время на то, чтобы ехать домой. Кэндис, однако, не разделяла его трудового энтузиазма, полагая, что соседом движет не что иное, как самая обыкновенная патологическая жадность.
– Вот и я! – Эд вручил ей моток клейкой ленты и откусил еще кусок от своего «Бигмака».– Хочешь такой же? У меня есть.
– Нет, благодарю, я только что поела,– вежливо отказалась Кэндис.
– Ага, понятно,– протянул Эд насмешливо.– Предпочитаем здоровую, естественную пищу, так, что ли? Интересно, чем ты питаешься? Спаржей и артишоками?
Он снова откусил от своего бутерброда. Кэндис не была уверена, знает ли Эд, что такое артишоки, но спорить ей не хотелось.
– В основном да,– сказала она коротко.
Интересно, почему Эд не может разговаривать, как все воспитанные люди, почему ему обязательно надо ее поддевать или смеяться над ее привычками? Беседуя с ним, расслабляться не рекомендовалось: любое, самое невинное замечание Эд мог обратить против нее же.
– Одному богу известно, на чем их выращивают – на каких опилках,– заметил Эд с глубокомысленным видом, и Кэндис догадалась, что он действительно путает артишоки с шампиньонами.– Уж лучше старый добрый «Бигмак»: мясо есть мясо, к тому же и салат тут тоже присутствует.
Он взмахнул бутербродом, и из него выпал измазанный соусом листик салата. К ужасу Кэндис, Эд преспокойно поднял его с пола и отправил в рот.
– Видала? – спросил он.– Я тебя не обманываю.
Кэндис закатила глаза. Ей было жаль Эда, который не видел в жизни ничего важнее работы. У него не было ни друзей, ни любовницы, ни даже мебели. Когда-то давно она зашла к нему, чтобы наладить добрососедские отношения и выпить по стакану пива, и была неприятно поражена тем, что из обстановки в квартире Эда имелось только древнее раскладное кресло, телевизор последней модели и гора коробок из-под пиццы в углу.
– Слушай, ты почему дома? Тебя что, уволили? – спросила Кэндис.– Ведь сейчас только десять вечера. Обычно в это время ты еще на работе – куешь презренный металл, обсасывая с клиентами очередную сделку.
– Раз уж ты заинтересовалась, так и быть, отвечу.– Эд самодовольно ухмыльнулся.– Со следующей недели я официально нахожусь в отпуске.
– В каком таком отпуске?
По уходу за комнатными растениями! – Он улыбнулся еще шире.– Я перехожу на другую работу, поэтому, хочешь не хочешь, три месяца мне придется плевать в потолок. Так записано в моем контракте.
– Целых три месяца? – Кэндис нахмурилась – Почему так много?
– А ты как думаешь? Конечно, потому, что у себя на службе я – не последний человек.– Эд вскрыл жестянку с кока-колой и шумно отхлебнул.– Видишь ли, я знаю слишком много служебных тайн и секретов, так что три месяца – это минимальный карантинный срок. Нужно же дать этим тайнам время устареть!
