Агнета Плейель - Пережить зиму в Стокгольме
ВТОРНИК
В ресторане со странным названием — как это по-английски? — Baby Duck, Duckling, — еще никого не было. Столики со скатертями в красную клетку были пусты, но уже красиво накрыты приборами, горели свечи. Официант предложил ей аперитив, но она сочла за лучшее выйти. Зачем она выбрала такое уединенное место? Хоть бы он не пришел, этот незнакомец из прошлого. Встреча не ожидалась ни мистической, ни магической. В центре Европы шла ужасная война. По ТВ показывали гробы и могилы. Сама она чувствовала себя на нуле, и меньше всего ей хотелось с кем-то беседовать.
В ИТОГЕ
Своему мужу, к которому она отнеслась с пониманием и помогла ему завершить брак, она желала боли. Колоть его иглами вуду, изгнать, чтобы он больше не владел ее частью. Она удивилась силе этого желания.
СПРАВЕДЛИВОСТЬ
Она пыталась быть справедливой к другим. Но что это значит? Давать другим то, на что они имеют право с их точки зрения? Стремиться смотреть непредвзято? Значит, нет взгляда, который был бы ее собственным и который она могла бы защищать? Гиблые мысли.
УЛИЦА ХОРНСГАТАН
Как жидкость, расползалась по улице серо-коричневая темнота. Проезжающие машины опускались в нее, и только фары светили из глубины. Седой пенсионер у мусорного бака двигался как в замедленной съемке или как на дне моря, где давление велико. Он нашел какие-то банки и опустил их в свой пакет. Она повернула направо, к Хорнстуллу.
ЛИСА
Много лет назад, на рассвете, когда они с Якобом возвращались через южный пригород в Стокгольм и ребенок спал на заднем сиденье, солнечный шар поднимался и заливал золотом пустынную местность. Тогда они увидели лису, перебегавшую через дорогу. Воздух был легкий, как эфир. Свобода.
ГЛАЗА
светлые, как ей и помнилось. Он идет к ней, распахнув объятия. Это Эмм, она сразу его узнала. Он изменился, одиннадцать лет не прошли бесследно: черты лица стали резче. Он коренастее, чем она помнила, тяжелее. В длинном темном плаще. Слегка влажные волосы спадают на плечи. Он пришел раньше и уже несколько раз обошел квартал. Его плащ пахнет сыростью, а щека колюча. Она не ошиблась, не обманулась. Эмм скромен, интеллигентен, слегка меланхоличен.
ОТЧУЖДЕННОСТЬ
очень относительное чувство.
АПЕРИТИВ?
Почему бы и нет. Виски, сухой мартини? Официант был молод и прыщав, но его глаза, похожие на два облака, вблизи оказались красивыми. Два сухих мартини.
ПРЕДМЕТ БЕСЕДЫ
И о чем говорить? Хотя бы о меню. Официант принес каждому большую папку с листами, исписанными завитушками. Они сели не напротив и не рядом друг с другом, а наискосок, у одного угла — он на диване, она у полустены. Она посмотрела на него поверх меню. Он улыбнулся ей. Вино французское или итальянское? Он оставил выбор за ней.
ЕВРИПИД УЖЕ ЭТО ОПИСЫВАЛ
Они ели. Пили вино. Разговаривали, но ничего личного. О войне, о мирном договоре, не оценивая детали. Он свободно говорил по-английски, образно и быстро. Шутил, и она благодарно смеялась. Говорили о сербах, о хорватах — тут он становился серьезнее. Он сам — серб, по крайней мере по документам, но что это значит? Как и другие протестовавшие против войны и режима, он потерял работу — в университете Белграда, как она узнала. Довольно легкомысленно и мельком он упомянул, что скоро останется без средств к существованию. О других вещах он говорил с волнением — о новых словарях, которые сейчас издают: сербско-хорватский, хорватско-сербский — для людей, которые всегда говорили на одном языке. Как понять эту архаическую ненависть сербов, сжигание национальных библиотек, жилых домов, мечетей? Это уже она так спросила. Он покачал головой. Он выглядел почти оскорбленным и крутил в руках стакан с вином, забыв, что его надо пить. Еврипид уже описал это, почитай «Вакханок». Цивилизация — лишь тонкая пленка на человеческом безумии, на его древнем страхе. Он процитировал Уильяма Батлера Йейтса: THINGS FALL APART; THE CENTRE CANNOT HOLD. (Все рушится, основа расшаталась.) Ни газеты, ни ТВ не сообщают, что происходят убийства. В движениях Эмма чувствовалась нервозность, оно и неудивительно. Но смех был очень светлым, смеялся он по-мальчишески, и выглядел тогда непринужденно
ARE YOU CRASY? Ты сошла с ума?
На ее нелепый вопрос он раскрыл глаза в непритворном изумлении. Его тон был так комичен, что она не выдержала и рассмеялась. Он наклонился и дал ей прикурить.
BUT ZAGREB; MY DEAR; ZAGREB IS DEEP DOWN IN CROATIA! Но Загреб, дорогая, Загреб же в середине Хорватии!
Она знала, где находится Загреб, по крайней мере на карте. Только не знала, была ли она там; оказывается, нет. Трудно вспомнить, что произошло в бывшей Югославии больше десяти лет назад. Эмм молча покачал головой, потеряв дар речи от ее невежества. Потом запрокинул голову и рассмеялся, долго и искренне. Такая география.
TELL ME ABOUT YOUR CHILDREN. Расскажи мне о своих детях.
Он по-домашнему улыбнулся, достал бумажник и показал фотографии. Ресторан с красно-белыми скатертями был уже полон. Маленький мальчик смотрел с фотографии очень серьезно. Он еще не родился, когда они встретились той ночью, не был даже запланирован. Он вытянулся перед камерой, уже осознавая свою значительность и слегка тяготясь ответственностью единственного сына. Старшая дочь, четырнадцати лет, с темными кудрями — несомненно, папина дочка, — улыбалась, кокетливо наклоня голову. Она была очаровательна и слегка нахальна. Средняя дочь, двенадцатилетняя, была блондинкой в очках, интеллектуалкой с трудно уловимым взглядом. Такие у Эмма были дети. Она вернула фотографии. Ее он ни о чем не спрашивал. Возможно, забыл. Официант подошел к их столику убедиться, что все хорошо. Она сама заплатила по счету. Настояла на этом.
ЗАНОЗА
То, что она оплатила счет, вызвало некоторую неловкость. Но он — гость в ее городе. И платить надо кронами. К чему эти оправдания? Эта заноза — когда она появилась? Ясно, что очень давно. Эмм покачал головой. Потом пожал плечами и просто сказал, что в следующий раз будет его очередь. Дал ей прикурить. Шум в зале стихал. Было очевидно, что ему хочется с ней переспать. Одна ночь одиннадцать лет назад ни к чему не обязывает, думала она, она не собирается делать то, чего не хочет. Ей захотелось узнать, сколько точно ему лет, но в последний момент она удержалась от вопроса — смутило воспоминание о предсказании профессора Фалькхома. В первую встречу она не думала о возрасте. Она ничего не знала о нем, его прошлом, его жене — и была благодарна за это незнание. Как продлить нашу невинность? Чем больше мы узнаем друг о друге, тем сильнее люди преображаются в наших глазах, акценты смещаются. Ей не хотелось ничего менять. То, что мы знаем о других, нас ослепляет. Она не очень много знала об Эмме: только его манеру двигаться, цвет глаз, форму тестикул, другое, для чего нет подходящего слова.
Они шли бок о бок через парк. У него не было перчаток, и он спрятал руки глубоко в карманы плаща. Пошел снег, а Эмм был без шапки, и большие мягкие хлопья падали на его волосы. Он попытался поймать снежинки языком и рассмеялся. Он тоже любил ходить быстро, широкими шагами, как и она сама.
ДЕНЬГИ
Заноза — связана в том числе и с деньгами. В родительском доме избегали говорить о деньгах до тех пор, пока не возникала ссора, об этом лучше не вспоминать. Она следит, чтобы у нее были деньги. Не много, но достаточно. Плату за квартиру, счета она берет на себя, и мужчине, живущему с ней, не о чем беспокоиться. Она не может заставить себя заговорить о деньгах, это какой-то комплекс. Но потихоньку накапливается недовольство. Иногда она чувствует себя использованной, но только ли из-за денег? — она не знает. Деньги, вернее неспособность о них говорить, создают реальные проблемы. В конце концов у мужчины появляется бессознательная потребность освободиться от женской опеки. Она понимает, что она никому не дает заботиться о себе. Мужчина просто не может до нее достучаться. Какая может быть забота? Никто не назовет ее мелочной. Просто она отдает себе отчет, куда уходят деньги. Она хочет свободы, в том числе и от денег, а для этого их должно быть достаточно. Ее поведение вызывает у мужчины, с которым она живет, легкое чувство вины: как будто он несерьезен, легкодоступен или транжира. И когда такая сильная женщина неожиданно разражается слезами, говорит, что ее никто не понимает или ее используют, хотя не может сформулировать, почему именно, просит о ребенке, хотя они не планировали его заводить, — мужчине делается дурно: как им жить дальше?
YOU ARE VERY MUCH A WOMAN. YOU KNOW IT, DON’T YOU?
Ты очень женственна. Ты ведь знаешь об этом, да?
Они выпили кофе и коньяка. Эмм с бокалом в руке пристроился в желтом кресле. Его глаза сияют. Когда он говорит, что она очень женственна, она теряется и не знает, что ответить. Но потом ей становится приятно. Любой женщине понравилось бы такое услышать. Под внимательным взглядом Эмма она неожиданно чувствует себя глиняной фигуркой из незапамятных времен, которую он когда-то показал ей на фотографии в книге. Дыхание земли. На секунду она с удовольствием представляет себя частью природы, горой, персидскими холмами, зеленым Индийским океаном, шумом океана. Когда другие люди перестают интересовать, жизнь вянет. Другие. Другой пол. Эмм — мужчина. Он очень мужественный. Она нравится этому мужчине. Влечение — этого она от себя не ожидала, но оно наполняет ее. Мысли исчезают, она благодарна за приятную возможность ни о чем не думать. Человек с момента рождения погружен в попытки познания, в изумрудную воду неизвестности. Губы Эмма мягкие, руки горячие. Она накрывает ладонью его член и чувствует, как он растет.
