Агнета Плейель - Пережить зиму в Стокгольме

Агнета Плейель

Пережить зиму в Стокгольме

Один

Когда он говорил, слова звучали непривычно: нежнее и мягче. Язык проскальзывал через препятствия согласных, а гласные сливались в единый порыв, как ветер, проходящий сквозь крону каштана. Позже она пыталась произнести название города так же, как он, но у нее ничего не получалось.

Она робела перед словом и городом:

САРАЕВО

Большие пугающие картины на стокгольмских автобусах — нищие люди, жалобные глаза детей и большой черный номер банковского счета: мольба о помощи. Они перешли через дорогу, он закрыл лицо рукой. Немыслимо, сказал он, видеть картины, напоминающие репортажи о голоде в странах Третьего мира, но уже из собственной страны. Он подчеркнул: моя страна. Это было в середине ноября. Автобусы брызгали пешеходам на ботинки и брюки грязным снежным месивом. Они подошли к дому, где он сидел и писал, — комнатка в Вазастане, районе, где она редко бывала. В комнате было холодно, и застывающий пар висел в воздухе. У стола стоял обогреватель, на столе — взятый напрокат простенький компьютер, принтер и допотопный факс. Если я забуду тебя, Сараево…… В маленьком радио в магнитофоне на подоконнике набирала силу виолончель — Бах. Пабло Казальс. Магнитофон он привез с собой из дома: мне надо слышать эту музыку, когда я работаю. Из принтера ползли страницы текста. Он ходил по комнате, руки в карманах брюк. Он был обеспокоен. Она уже научилась замечать перемены в его настроении.

СТОКГОЛЬМ В НОЯБРЕ:

арктический город под парусом, серо-коричневое небо, дома кружатся туда и сюда, медленно опускаются в невидимое. Проблеск лихорадочного румянца между чернотой земли и неба. Бледные неоновые огни за окнами автобуса, патетический призыв. Стокгольм в ноябре неописуем и уплывает из жизни в зиму.

I HAVE BEEN CALLING FOR MORE THAN AN HOUR… Я пытаюсь дозвониться уже больше часа…

Она поняла, что телефон звонит уже довольно долго, прежде чем она услышала, и заспешила, спотыкаясь, через провод пылесоса, через коробки и стопки книг в коридоре, диски, хоккейные клюшки, футбольные мячи, связки газет и пластинок, пакеты с одеждой, все, что она вытащила из гардеробной, ящиков и шкафа. Выругалась вслух. На улице было темно. А вся квартира залита светом от ламп — на потолке, на стенах. Так лучше. Больше света, зажечь все лампы. Сначала она не поняла, кто с ней говорит. Голос был незнаком.

BUT IT’S ME! Это я!

Она отпихнула ногой коробку, вытащила из-под хлама табуретку и села. Иногда звонят те, кого мы не видели много лет. Чей голос больше вообще не ожидали услышать. Да, она действительно долго разговаривала по телефону, может, и час. Потом стала пылесосить. А что ты здесь делаешь, ты эмигрировал? Он рассмеялся ее растерянности. Нет, он не эмигрировал. Хотя шведские полицейские на границе определенно проявили подозрительность, тщательно изучали документы и задавали вопросы. Пока он говорил, его лицо проявлялось, как на фотографии: ясные глаза — карие или серые, она точно не помнила, красиво очерченный рот, чувственный и дразнящий; с этим мужчиной она когда-то провела ночь, единственную. Сколько лет назад? Одиннадцать, ответил он.

СКОПЬЕ

Ее отвез туда один из организаторов конференции, с поцелуями в щеку пожелал счастливого пути, оставил прощальный презент — коричневый керамический горшочек с круглой ручкой. Пройдя паспортный контроль, она стояла у стены и рассматривала пассажиров, положив руки на перила, идущие вокруг зала ожидания. Было жарко, почти до дурноты. Многие приехали домой с заработков, в отпуск, они несли узлы и коробки или сидели на полу, все стулья были заняты. Через пыльные окна виднелись деревья — сухие, утомленные жарой, с умирающими корнями. Скопье — она помнила заголовки времен землетрясения 1963 года, фотографии развалин, бездомных и погибших. Город был разрушен за несколько секунд. Теперь его отстроили заново, по-современному, с белыми стандартными многоквартирными домами. Она была здесь на конференции в Струге: очень большой отель, поэты со всего света — по вечерам, освещенные прожекторами, они читали стихи на мосту через быструю речку. Местные жители, и мужчины, и женщины, приходили послушать. Они сидели или полулежали в темноте на высоких, заросших травой берегах. Она тоже сидела там на газете, обхватив колени руками, слушала журчанье воды, думала о чем-то постороннем и пыталась хоть что-нибудь разобрать в незнакомом языке с помощью перевода из громкоговорителя.

ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД

Хотя все были слегка сонные от жары и вина, человек за столом под высоким деревом говорил без остановки, слова жужжали и уносились в небо. Малые языки — это карманы для человеческой памяти, сказал профессор из Любляны и провел элегантную параллель с местом, где они находились: Охридское озеро, одно из самых глубоких в мире, остаток Эгейского моря, точно сосуд, сохранило естественные изгибы земли позднего миоцена с подземными речками и уникальной пресноводной фауной. Однажды, соскучившись по тишине, она в одиночку сбежала в Охрид, красивый город, куда ей хотелось бы когда-нибудь вернуться, — крутые каменные лестницы между белыми домиками, увитыми благоухающими белыми и красными цветами, и далеко внизу ярко-синяя неподвижная поверхность моря. Она зашла в музей с почерневшим деревянным полом и иконами на стенах — темные всевидящие глаза, характерно поднятые руки с соединенными средним и большим пальцем; желтая бабочка, заблудившаяся среди картин. На террасе с пустыми столами под белыми скатертями и заброшенной оркестровой балюстрадой она выпила бокал белого вина. Близился вечер, тени удлинялись. Пара мальчишек пинала мяч, подул легкий ветер, и сидеть там было приятно.

ПИСАТЬ

сохранять важные мгновения, их следы, прежде чем забвение потушит свет. Искать закономерности — может, их нет. Самое сложное: быть беспристрастным.

ДОМОЙ:

в самолете тоже было жарко и пахло дезинфицирующим средством. В хвосте она нашла место у окна. Салон быстро заполнялся. Сумки, пальто и узлы загружались в отсек над головой. Кто-то сел рядом с ней — мужчина в джинсах и белой рубашке. К счастью, не толстый, место на подлокотниках оставалось. Когда самолет повернул, под крылом косо показался весь Скопье, белые дома, аллеи, заводы, дороги. Скоро стали видны горы, черные скалы возносились к небу, как колючие восклицательные знаки — властные, неприрученные. Между ними ширились пропасти или мерцали голубым узкие ущелья. Она рассматривала из окна тени облаков и скользящий свет. Лететь надо было с пересадкой. Сначала до Белграда, а может, это был Загреб, и там ночевать. Ее сосед, с волосами до плеч и точеным профилем, читал газету на каком-то славянском языке. Она увидела через его плечо фотографию Каунта Бейси. Когда горы исчезли под пушистыми, освещенными солнцем облаками, они разговорились. Он тоже должен был ночевать в этом городе и утром лететь дальше, в Париж. Скоро она поняла, что он сел рядом не случайно. Он заметил ее еще в аэропорту. Это был Эмм.

«ГЕССЛИНГЕН». «Утенок»

Это странное название она продиктовала по буквам в телефон. Она не пригласила его домой, хотя жила теперь одна, а предложила встретиться в ресторанчике на соседней улице. Она продиктовала и название ближайшей станции метро, Зинкенсдамм, и улицы, Бреннщиркагатан, а после нагромождения всех этих невозможных звуков она хотела объяснить дорогу, но он ее перебил. У него есть отличная карта, нет проблем. YES, TUESDAY. Да, вторник, в семь часов.

ЗЕРКАЛО В ВАННОЙ:

поразительно, насколько чужим может стать собственное лицо. Глаза забыли виденные недавно события, губы забыли произносившиеся слова. Случайная встреча одиннадцать лет назад должна была бы уходить в забвение все глубже, но вдруг произошедшее тогда приобретает неожиданное значение.

КОНЕЦ АВГУСТА

Ей приснился кошмар.

Она жила в большом доме с множеством залов и роскошным цветущим садом вокруг. Дом стоял на заросшем травой холме, и вид из окна открывался столь широкий, что было видно закругление земли: маленький зеленый шарик, заброшенный во вселенную. Она бродила по саду, цветы благоухали. Стояла тишина, ветер был легок, как эфир. Вдруг рядом с собой она заметила двух девушек. Одна — сама естественность, как будто вышла из народной песни — простая, светловолосая, с глазами ясными, как родниковая вода. Вторая — темненькая и печальная, ее лицо было скрыто в тени. Обе девочки, лет шестнадцати, любили, как и она сама, ее мужа и тоже жили с ним, причем это ее не тревожило. Это было само собой разумеющимся. Муж должен был вернуться к ней, он сказал ей это утром по телефону. Теперь они собирали все вместе цветы к его возвращению. Да, любимый должен вернуться. Отъезд и развод были просто недоразумением. Потом там, во сне, она бродила среди толпы и увидела в небе рыцарские доспехи. Они летали вокруг земли, как спутник, и возвращались через короткие интервалы: орбита была небольшой. И тут она с ужасом заметила, что внутри доспехов живой человек. Он умирал. Она встретила подругу, которая взволновалась при виде сателлита, — отвратительно, что мы привыкли к такому состоянию! Вдруг она увидела мужа, идущего навстречу. Сама не своя от радости, она побежала к нему. Но рядом с ним шла светловолосая девушка. Эти две фигуры, мужчина, которого она любила, и девушка, шли так близко, что почти слились, их нельзя было бы разделить даже ножом. Она замедлила шаги. Так, значит, это правда. Муж бросил ее ради другой — этой простенькой девочки с искренним лицом. Громыхающие доспехи снова промелькнули на небе. Быстро темнело. Люди возбужденно говорили о катастрофе в водной системе в глубине материка. Ей пришло в голову, что это произошло, когда она была еще маленькой. Люди быстро удалялись, и она осталась одна. На мгновение она увидела среди убегающих ту печальную темную девушку, ее лица по-прежнему не было видно. Когда все исчезли, она не знала, куда идти. И тут пришла светловолосая, одна, и протянула ей руку, как будто хотела сказать что-то важное. Ее лицо выражало сострадание, большую жалость. Она не взяла руку, и девушка исчезла. Уже наступила ночь. Она стояла на краю черной бурной реки. Быстро приближалась большая моторная лодка, забитая беженцами с места катастрофы. Когда она уже собиралась прыгнуть в лодку, увидела сидящих тесно прижавшись друг к другу мужа и светлую девушку. Это было невыносимо больно. Ей хотелось громко кричать. Вместо этого она прыгнула в лодку — если она хотела выжить, другого выхода не было. Лодка вынесла их в ее детство: к мосткам в шхерах, где она проводила каждое лето, когда была маленькой.