Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
— Да, — отвечает она, — а ты?
Каспер кивает. Потом мотает головой:
— Не знаю. Я думаю, мне оно подходит. Сейчас мне легче. А тебе?
— Трудно сказать. Где я, а где лекарство… как бы. Хотя хорошо, конечно, когда есть что-то вроде… как это называется…
— Буфер?
— Да, точно.
— Вот-вот, так оно и есть… — Каспер отворачивается, смотрит в окно. Наверное, он вовсе и не хочет, чтобы она сидела тут; наверное, он позвонил просто из вежливости. Он снова переводит взгляд на нее. — Слушай, может быть, ты все-таки хочешь немного пирога? Не гарантирую, что он вкусный, но…
— Нет, я ела перед уходом.
Он почти храбро улыбается. Отпивает кофе.
— Здорово, что ты пришла. — Каспер наклоняется вперед, Андреа подается назад. Ее обдает жаром: здесь очень жарко, не так ли? Но спросить она не решается; и тонального крема с собой не взяла. — Кстати, спасибо, что ты посоветовала мне ту книгу Джона Клиза — «Семья и как в ней уцелеть», отличная книга… я подарил ее на Рождество маме с папой. Не знаю, правда, хороший ли это был подарок. Кажется, они думают, что я решил сыграть на чувстве вины.
— Мне это знакомо. Лувиса тоже все принимает на свой счет, хотя я этого и не хочу — она же не виновата, что все так вышло.
— Нет, конечно. Потому и жаль, что они так думают. А на самом деле таким вот чокнутым я стал по стечению разных обстоятельств. — Он крутит пальцем у виска, она смеется странным смехом. Каспер смотрит на кофеварку. Андреа — в другую сторону. Каспер на полсекунды ловит ее взгляд. — Хочешь еще кофе?
Они приятно проводят время, хотя рот Андреа порой и не слушается, не желает произносить именно те слова, которые ей хотелось бы донести до его слуха. Ей так важно, что он услышит. Очень красивые кружки и очень вкусный кофе, и Андреа вполне довольна. С Каспером легко говорить. Он вскакивает со стула.
— Знаешь, мне хочется, чтобы ты послушала одну вещь! Building Burst. Демонстрационная запись. Я хотел бы узнать, понравится тебе или нет.
Они идут в гостиную. Под мышками течет все сильнее. Он ставит кассету, она слушает. Пытается слушать красиво и заинтересованно. Пытается одобрительно кивать: ведь ей нравится, особенно скрипка Каспера, которую отчетливо слышно на заднем плане — или на переднем?
— Как тебе? — Он бросает на нее нетерпеливый взгляд, грызет ноготь.
— Очень хорошая вещь, похоже на… на… (Выкручивайся скорее, Андреа!) На что-то это похоже. Я никогда не слышала ничего подобного, Каспер, но не знаю, как сказать об этом.
— На что же? — кажется, он разочарован.
— Не знаю точно… не знаю, забудь.
— Но тебе не понравилось, да? — Это даже не вопрос. «Мне очень, очень понравилось, никогда не слышала ничего лучше, но как найти слова?» Хочется закрыть глаза и исчезнуть. Его серо-голубое кресло и ее дрожащие руки: как она их ненавидит!
— Мне очень, очень понравилось. Очень хорошо, правда!
— Здорово. — Он смеется, и она смеется, но ей противен собственный визгливый смех и корявые слова: чем длиннее паузы между ними, тем более нелепо они звучат. Каспер рассказывает о книгах, которые он читал, и о предметах, которые изучал. Высокие баллы в университете. Он кажется таким умным. У него узкие и, наверное, зеленые глаза: она не решается долго смотреть в них. Она тоже рассказывает об одной книге, которую когда-то читала: «Жизнь в ритме вальса» (не помнит автора). Какое дурацкое заглавие! Он, наверное, смеется над ней — она же выставила себя круглой дурой.
— А психотерапевт у тебя хороший?
— Да, она очень хорошая, — облегченно произносит Андреа. В этом она разбирается. — Она очень помогла мне. «Можно и не повторять все время „очень“, Андреа, не такой уж и скудный у тебя словарный запас».
— Как помогла? — Он сидит в таком же кресле, что и она, барабаня длинными тонкими пальцами по подлокотнику. Время от времени у него в лице что-то подергивается. У Андреа под мышками все сильнее струится пот.
— Ну, она видит то, чего не вижу я, и…
— У нее динамический или когнитивный метод?
Это что еще такое?
— Она… ну, она копается в детских воспоминаниях…
— А-а, значит, динамический.
Покашливания, молчание, вот там — он и вот тут — она, или наоборот. Они снова принимаются обсуждать книги и фильмы. «Тебе понравилось?» — спрашивает он, а она и не слушала, не знает, что отвечать, да и вообще ей нелегко сейчас о чем-то думать. Во всяком случае, ничего толкового она сказать не может. «Но согласись, что…» — произносит он, и больше она ничего не слышит, зная, что внутри у нее есть что-то, что просится наружу, что-то интересное, но оно застряло внутри, и она заикается и бормочет, и под мышками уже настоящие реки, которые стекают вниз до самых бедер и заливают уже, наверное, его красивое кресло. Она вытягивает руки по швам, чтобы остановить реки и чтобы Каспер не заметил темные пятна на ее обтягивающем желтом джемпере. Она еле слышно что-то произносит, и Каспер смотрит на нее, будто с ней что-то не так, будто она вовсе не так здорова, как можно было подумать сначала. Она говорит и говорит, но слышит только невнятный треск, и никак из него не выбраться! Становится тихо, музыка умолкла, а Каспер — она не решается взглянуть… а под мышками все течет, течет…
Плач. Это же не ее плач? А чей же? Он садится прямо напротив нее, разворачивает письменный стол, подпирает голову ладонями, ногти обкусаны. Глаза у него слишком узкие, и в лице его постоянно что-то неприятно подергивается. Она никак не может перестать плакать. У Каспера вид как у пациента психиатрической лечебницы, который ждет свою дозу лекарств или очередной беседы, и он, наверное, думает, что его бегающие глаза могут поймать ее взгляд, но даже если бы его взгляд и остановился, нельзя ему видеть ее размазанную подводку, растекшуюся тушь. Скажи ей, чтобы шла прочь, Каспер! Но он сидит и вертится на стуле — кругом, кругом — и смотрит, как она плачет. Смотрит на нее изучающим, шпионским взглядом… Никакой он не красивый, он неприятный, навязчивый, и Андреа не остается ничего, кроме как направиться к выходу и бежать прочь.
— Андреа… пожалуйста…
Никаких «пожалуйста», надо спасаться; она в спешке натягивает ботинки и куртку, закрывает за собой дверь прямо перед носом у Каспера.
Полбокала мадеры, сквозь музыку ДиЛевы прорывается звонок телефона. Андреа танцует. Пытается выгнать, вытанцевать телефонный звонок из комнаты, но он у нее в ушах. Его имя у нее на языке.
— Андреа… Почему ты убежала?
Она допивает мадеру. ДиЛева поет: «Просто услышь меня…»
— Не знаю, — лжет она. Лжет ли она?
— Я хочу снова встретиться с тобой. Как можно скорее!
— Не могу.
— Почему?
— У меня нет сил. — Она умолкает, а потом продолжает громче: — Потому что у меня нет сил встречаться с тобой!
— Почему у тебя нет сил встречаться со мной?
— Не знаю.
— Андреа, я правда хочу…
— Я позвоню, когда мне станет легче, — прерывает она его. — Всего хорошего. Пока.
Андреа с пустым бокалом в руках, на щеках липкая тушь, ДиЛева допел свою песню. «Просто услышь меня». Звук брошенной телефонной трубки. Эхо. Эхо чего? Ничего.
Труп под столом Карла
(ранняя весна 1994)
Если спуститься в лифте на самый нижний этаж серого бетонного здания и идти вперед по тусклым и гулким трубам коридоров, то в конце концов придешь к красному дивану в бархатной комнате гадалки. Там пахнет благовониями. Приятно пахнет. Андреа лежит, закрыв глаза. Снова в больнице. В психушке.
— У меня не получилось, — говорит она, — любить себя. А заботиться о том, кого не любишь, — это же просто невозможно.
На Андреа казенная кофта. Казенная одежда подходит ей как никогда. Она хочет ассимилироваться: принять цвет стен, прирасти ногами к полу, получать свою дозу лекарств в пластиковом стаканчике и смотреть телевизор по вечерам. Как и Все Остальные, обитающие там, где пытается обитать Андреа.
— Я сижу и смотрю в окно, — говорит она Эве-Бритт, — и пытаюсь увидеть что-то новое, но меняются только деревья, а я не двигаюсь с места.
— Тебя посещают мысли о самоубийстве? — Эва-Бритт задает этот вопрос точно так же, как и любой другой.
Андреа отвечает, что да, бывает: иногда ей кажется, что ничего бы не изменилось, не будь ее в живых.
— Но стоит мне так подумать, как становится страшно. Я ведь не такой жизни хотела. Нет, я не хочу умирать. Я хочу жить, но как? Я страшно боюсь расти, становиться больше и больше.
— А в чем, по-твоему, причина?
Андреа вздыхает. Почему Эва-Бритт сама не может назвать причину? Она же знает ее не хуже, чем Андреа, а в устах Андреа это звучит нелепо. Так отстраненно и даже глупо.
— Потому что я хочу быть ребенком, я хочу начать сначала… — Она произносит эти слова монотонно, утомленно. — Делать все правильно…
