Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
— Потому что я хочу быть ребенком, я хочу начать сначала… — Она произносит эти слова монотонно, утомленно. — Делать все правильно…
— Как это — правильно?
— Не знаю! Какая разница? Я не могу больше говорить об этом. Я просто хочу быть чем-то новым, чем-то другим, какой-то другой Андреа, Андреа, у которой есть желание жить, а не просто выживать.
Повисает тишина, Андреа ненавидит тишину. Она ворошит мысли в поисках чего-нибудь интересного и вспоминает сон минувшей ночи: он пробирается мимо всего остального, что просится наружу, щекочет под ложечкой, обжигает язык.
— У Карла под столом лежал труп, — рассказывает Андреа. Слова тяжелые и уродливые. — Я поняла, что это женщина. Все происходило в коттедже, где Карл и Лувиса пытались ее спрятать, и мне стало ясно, что они ее и убили. Они сказали, что она им мешала. А я подумала, что они могли бы по крайней мере ее похоронить, ведь иначе это так… унизительно. И вот я соскребла ее останки в кастрюлю. Сначала я хотела похоронить ее у озера, но в кастрюле она была похожа на мясной фарш: помнится, мне в какой-то момент стало казаться, что это и есть мясной фарш, и я смыла ее в унитаз.
Эва-Бритт смеется, Андреа — нет.
— Ее зовут Маддалена. Она, наверное, по-прежнему жива, но она — тайна.
Андреа не знает толком, хорошая ли штука эта энергия, благодаря которой работает тело. Конечно, так легче видеть цвета, чувствовать запахи, но ведь Андреа видит и кое-что другое и оттого закрывает глаза, но это не помогает.
Она елозит на диване. Маддалена, которой так долго не было, снова выходит наружу. Как шкаф с ящиками: Шкаф-Для-Того-О-Чем-Не-Стоит-Думать. И вот ящик с Маддаленой открылся.
* * *В доме у озера даже днем обитает темнота. Даже когда солнце.
Это фильм ужасов, и хотя все вокруг улыбаются, по ночам Андреа слышит другие звуки. Перед сном до нее доносится плач Лувисы. Она каменеет, не смея дышать, думает, что ей, наверное, все это снится, потому что утром в свете лампы под красным абажуром на кухне видны только голубые блестящие тени на веках Лувисы и светло-розовые губы. Улыбка и бутерброды с печеночным паштетом и огурцом. Вот и все. Шелест утренней газеты, Лина-Сага хрустит хлебцами, Андреа прихлебывает сок, звук радио из гостиной. За всем этим — поездки Карла, почти забытые. «Почему ты плачешь, Лувиса?» Это неуместный вопрос, он нарушит привычное поедание простокваши с хлопьями, опрятное разноцветие утреннего стола. От него станет еще темнее.
* * *— Маддалена жила в Италии. Там Карл с ней и встречался. Пять лет. Первые пять лет моей жизни, насколько мне известно. Лина-Сага рассказала об этом, когда мне было восемнадцать, но я знаю совсем немного. Может быть, и вообще ничего не знаю.
Эва-Бритт слушает и усердно записывает. Андреа не хочется рассказывать, но она должна — разве нет? Маддалена сидит у нее внутри, перекрыв входы и выходы, нужно вытащить ее наружу, провет рить, сделать видимой — разве не так?
Лицо Эвы-Бритт пылает от рвения. Шариковая ручка бегает по странице блокнота.
— Это главная травма твоей жизни, — ворожит она, ставит точку, зажигает новое благовоние. — Остерегайся любовных треугольников! — Вот такой совет она дает. На этом время сеанса заканчивается. Начинается совсем другое время.
Андреа идет по трубам коридора. Тяжесть в ногах, в голове. Поднимается на шестой этаж. Медленно идет в комнату, к своей кровати, прижимает к животу Лукового Медвежонка.
В ожидании Маддалены — 1
Андреа сидит с коктейлем и «Имованом» (снотворное, от которого ее накрывает) у окна в одном из баров, скажем, Лас-Вегаса — почему бы и нет? Она была замужем минимум пять раз, и у нее огромное количество самых невероятных фамилий, о которых у нее все время спрашивают, и она охотно рассказывает о моряке, о матадоре, об актере, о нобелевском лауреате и о сумасшедшем художнике. Но теперь она сидит одна в баре — скорее всего в Венеции, а может быть, и в Риме, и за окном мир того же цвета, что и тени для век; Андреа не забывает время от времени пригубить зеленый коктейль, проглатывает круглую беленькую и знает, что красива — вдруг кто-нибудь посмотрит на нее? Ребра обтянуты черной материей, лопатки торчат, живот плоский или скорее впавший. Как же завистливы, наверное, взгляды, если кто-нибудь смотрит на нее, если ее видно. Торчащие скулы. Андреа выглядывает в окно, ждет. Она ждет Маддалену.
Они договорились о встрече. Маддалена обещала прийти. Она — причина всех страданий в мире — в мире Андреа. Из-за нее Андреа по меньшей мере пять раз бросали неверные мужья. Она должна была сама их бросить — или лучше вообще не выходить замуж: остаться на темной окраине мира, в темном доме у озера. Но не вышло. Она слишком многого хотела, она была слишком красива, чтобы сидеть в темноте.
Андреа листает журналы: теперь она без зависти смотрит на руки и бедра моделей. Она куда стройнее! Андреа переворачивает страницы, надменно фыркая. Что есть, то есть.
Она думает о Каспере. Что они так и не стали парой и что это хорошо. Что все это было тысячу лет назад, что он, наверное, женат и вполне нормален, пожалуй, без всяких там страстных увлечений. Вполне серый. Как его выцветшие кресла. Его музыка, его пальцы. Он ее больше не трогает. Он — просто образ, воспоминание на задворках сознания. Единственное, что сейчас важно, — это Маддалена. То, что она есть, что она так долго скрывалась и что теперь ей пора показать свою мерзкую рожу и признать свою вину, чтобы Андреа наконец стала свободна.
В сумочке дорогой марки — нож, а еще омолаживающий крем и помада, наводящая улыбку. Рано или поздно должно закончиться плохое и начаться хорошее. «Сейчас самое время», — думает Андреа. Она наконец-то сможет есть пирожные и быть совсем как любая другая: радостно поедать сладости и с завистью разглядывать тела фотомоделей. А в памяти будет изредка всплывать образ скрипача из психиатрического отделения, у которого дома серо-голубые кресла. Во всем виновата Маддалена, и Андреа всего лишь заберет назад украденное. Вернет Лувисе радость. Сделает все правильно и превратит темное в разноцветное. Вот и все.
Вальсирующая пара на серебристой обертке
Может быть, когда-то и Маддалена содержалась в такой лечебнице? Может быть, она носилась как безумная, и ей давали таблетки, и она успокаивалась, а потом встретила Карла, который, наверное, ее спас. Или она спасла его. От чего?
Андреа в комнате для занятий с новой подружкой — пациенткой Янной и Крикуньей (которая оказалась милейшим существом: кричит, только когда кто-нибудь проходит мимо и когда ей не хватает внимания, а это вполне можно понять!). Андреа рисует очередную акварель, на которой маленькие человечки ползают, переплетаясь, срастаясь с другими, и становятся все безумнее или же просто обнимаются. Сегодня картинка будет красно-черной, человечки — спина к спине, и один из них — желтоволосый… Андреа берет в руки кисточку. Кажется, Аните полагается что-то сказать? Анита же самый близкий Андреа человек, она должна знать, что Каспер… что Каспер… что ей снится Каспер и она ничего не может с этим поделать: иногда он просто есть у нее в голове — она же не сажает его туда нарочно, но все-таки сколько это уже длится — у нее за спиной? Впрочем, Каспер не является частью вселенной Андреа. Он просто один из многих, кто угодно, а то, что они проводили вместе так много времени… Андреа могла проводить это время с кем угодно, какая разница?
Каспер тоже приходит в больницу — разговаривать с Анитой. Он приходит даже несмотря на то, что его уже выписали, а Андреа попала сюда во второй раз, но теперь она уже совсем не такая, как прежде: у нее есть воля, точно, есть воля стать здоровой, или как это еще назвать — когда хочется жить и дышать полной грудью? Но она не собирается серьезно прибавлять в весе, немножко — пожалуйста (она уже добралась до пятидесяти, хотя Эва-Бритт утверждает, что идеальный вес Андреа — пятьдесят восемь, да-да!). Как они не понимают, что именно так и должна выглядеть настоящая Андреа? Как бы то ни было, Каспер иногда приходит сюда, но после того самого разговора по телефону на фоне ДиЛевы он и Андреа не сказали друг другу ни слова. Она ни о чем не жалеет: многое в жизни неизбежно, ничего не поделаешь. Лина-Сага говорит, что во всем, абсолютно во всем происходящем есть смысл, но иногда этот смысл становится ясен лишь через несколько лет, и тогда можно оглянуться и подумать: «Ну само собой, конечно же!» — и посмеяться над собственными сомнениями, пусть и мимолетными.
Но Андреа и не сомневается, что поступает правильно. Она нисколько не влюблена в Каспера. Ей вообще нет до него дела. Да, у нее колотится сердце, когда он, ссутулившись, проходит мимо комнаты для занятий, но это оттого, что она социально некомпетентна. Он же теперь обыкновенный, его запросто можно встретить в городе, с ним можно выпить кофе, он не такой, как Андреа и все остальные в Сто шестом отделении. Они вьются по стене, почти невидимые, но смертельно опасные, они не какая-то там скучная серая масса, которая рассиживает в кафе и болтает о погоде.
