Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
Я вернулся в бокс, по-прежнему в радостном настроении:
– Ну что? Пузырей все еще нет?
Мать испуганно ответила:
– Я внимательно смотрела, но нет, никаких пузырей. Доктор, это хороший признак?
Мать – это так прекрасно!
Полдень,
внизу
Мимо шла Бланш. У меня было только два пациента, и я ждал, когда пришлют результаты анализов третьего. Перед входом в “скорую” мы покурили пять минут, потом выпили бескофеиновой бурды.
– И что все это значит? Ты рассказывал ей о нас?
– Не о нас. – Я растопырил руки, словно охватывая здание целиком. – Обо всем этом. И вот как я до этого додумался: вспомнил про мадам Орфей.
– Мадам Орфей?
Было холодно, мы прыгали с ножки на ножку, чтобы не дрожать. Ненавижу зиму.
– В прошлом году, помнишь, я стажировался в паллиативном лечении. В отделении я познакомился с мадам Орфей, писательницей. Она сочиняла романы, эссе, сценарии драм и боевиков. Она каждый день навещала больную подругу. Последняя стадия. Мадам Орфей помогала подруге тем, что умела делать лучше всего: она ей писала. Про новости, погоду, планету, которая крутится у людей под ногами. Описывала толпу на улице, лица, толстые животы, полуголых мужиков с татуировками, манифестантов, старушек, которые поливают цветы на балконе и кормят кошек. Она рассказывала о женщинах в юбках и женщинах в строгих костюмах, о беременных, о жизни внутри другой жизни, о детях и о мороженом, тающем у них во рту. Она говорила о ярко-желтом цвете лимонов, о бледно-зеленой мякоти вокруг гладкой косточки авокадо, о голубизне неба.
И о небе! Она часто упоминала о небе.
Однажды она сказала подруге:
– Небо может сотворить все: снег, солнце, луну, звезды, град, летнюю грозу, зимнюю бурю…
Она клялась ей, что небо интереснее, чем кино, красивее, чем собор. Потому что там всем управляет женщина, и занимается она абсолютно всем: создает звуки, цвета, ветер, а также присматривает за детишками, у которых родители в трауре.
Мадам Орфей писала для своей прикованной к постели подруги о том, как живет мир за окном. Подруга жадно читала. Читала о желтых лимонах, о бабушках на балконе, о растаявшем клубничном мороженом, стекающем по пальчикам маленьких лакомок.
Потом зрение больной ухудшилось. Когда она не смогла читать, мадам Орфей стала ей рисовать. Рисовала манифестантов на улицах, юбки с оборками на летнем ветру, беременных женщин, жизнь, которая приходит на место жизни исчезающей.
Когда подруга уже не могла рассмотреть ее рисунки, мадам Орфей начала читать ей вслух.
– Передать не могу, как меня растрогала эта история…
Между нашими губами было всего каких-нибудь двадцать сантиметров. Повисло неловкое молчание. Бланш нашла в себе смелость подбить пролетевшего поблизости ангела:
– Истории сочинять я совсем не умею, ничего в голову не приходит. И о чем, по-твоему, мне с ней говорить?
– Главное – сохранить связь.
– Мне что, говорить с ней о мороженом и мужиках с татуировками?
– Нет! Расскажи ей о том, что мы здесь делаем. О жизни в больнице. Это ей будет интересно.
Бланш засомневалась, получится ли у нее. У меня в рукаве был припрятан джокер. Я вытащил записную книжку.
– Я сделал как мадам Орфей. Всю ночь записывал больничные хроники. Пороешься тут и прочтешь. Что бы ни случилось, читай. А я скоро приду… – И добавил: – Многие случаи очень смешные: боюсь, я уморю ее скорее, чем болезнь.
Она ушла, держа мою записную книжку в руке. Бланш очень женственна. У нее тот тип женственности, от которого топорщатся штаны у старшеклассников. Из нее вышла бы учительница: облегающий костюм, суровый тон. Но она стала врачом и теперь использует свой эротический потенциал для укрощения пациентов, которые не желают лечиться:
– Нехорошо, ваш уровень холестерина мне не нравится, совсем не нравится, да, холестерин у вас плохой…
– Я сяду на диету, мадам.
– Не мадам, а доктор.
– Я сяду на диету, доктор.
Пациент произносил слово “доктор”, как голодный, захлебываясь слюной, рассказывает о “филе перепелки с фисташками под соусом из груши в карамели”.
Хорошо, когда сексапильность приносит пользу обществу.
Около 13 часов,
внизу
Фроттис принимала супружескую пару. Мадам и месье Фер. Двадцать семь и двадцать восемь лет.
У нее: боли в области брюшины и таза.
У него: симптомы СЕРЬЕЗНЕЙШЕГО дефицита витаминов, причем, похоже, с самого раннего детства.
Фроттис задавала вопросы, выясняя возможность беременности.
– Вы принимаете противозачаточные?
– Да.
Ее спутник, выступив вперед, произнес укоризненно:
– Она относится к этому недостаточно серьезно.
Мадам Фер взглянула на него презрительно.
– Что? Ты и правда недостаточно серьезна! Вот почему, когда она забывает, принимаю я.
– Что принимаете? – осведомилась Фроттис.
– Как что? Таблетку.
Фроттис решила, что ослышалась:
– Вы принимаете ТАБЛЕТКУ? Прямо кладете в рот и глотаете?
Месье Фер посмотрел на Фроттис снисходительно, как на первоклашку.
– Ну да, кладу в рот и глотаю! Это ж не свечи!
Мое личное мнение: бороться с дефицитом витаминов нужно в любом возрасте… Хотя подобные пациенты, должен признаться, нам нравятся: они снимают усталость.
Рассказывая об этих пациентах, Фроттис со всей силы хлопнула себя ладонью по лбу. Два раза – хлоп-хлоп! Когда она прицелилась в третий раз, я перехватил руку. Так недолго себя и оглушить.
Лекарственный препарат – штука опасная: неправильно примешь – и заболеешь, или умрешь, или забеременеешь…
Для того и существуют инструкции, и “Способ применения” – это способ применения, а не мятая бумажка.
Лицо моей коллеги выражало полное отчаяние.
Фроттис… При нашей первой встрече она протянула мне руку:
– Меня зовут Леа.
Она произнесла это так, словно объявила, что она – Барак Обама.
Через несколько дней я понял, что ее имя – это недоразумение. На иврите оно означает “утомленная”. Фроттис никогда не уставала. Как океан, который бесполезно спрашивать, не устал ли он разбивать волны о берег.
Свое прозвище она получила при очень забавных обстоятельствах. Поскольку обстоятельства эти действительно забавные, я не буду о них распространяться…
Я предупредил ее:
– Посмотрю пациентку из четвертого бокса и пойду передохну.
В отделении “скорой” пациентов помещают в боксы. Ненавижу это слово, из-за него мне кажется, будто я работаю ветеринаром и у меня конюшня, куда привозят больных лошадей. Лучше бы это помещение называли ложей и пациенты были бы актерами, а не зрителями.
Я толкнул дверь. Ей было тридцать два года, и она улыбалась, несмотря на жестокие дергающие боли в области лобка. Я осмотрел ее, муж сидел рядом. Оба классные, и оба очень хотели иметь ребенка. Я пошутил, чтобы разрядить обстановку, но она попросила меня перестать: “От смеха мне еще больнее”.
У каждого свой дар. Кто-то играет ногами на фортепьяно, другие поют или ходят по канату, балансируя при помощи шеста. А я веселю людей. Для отделения скорой помощи эта сверхспособность поистине бесценна.
Полчаса спустя на экране компьютера появились результаты анализа крови. Я испытываю смешанные чувства к информационной технике: у нее абстрактный разум, она выдает правду, не считаясь с обстоятельствами жизни пациентов. Разве есть что-то более бесчувственное, чем монитор компьютера в отделении скорой помощи?
Бета-ХГЧ: положительный.
Это напечатано шрифтом “таймс нью роман” между показателями функции почек и ионным составом сыворотки крови.
Положительный.
Больница – единственное место в мире, где это слово вызывает самые худшие предчувствия.
Да, в больнице ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ результат – часто дурное известие…
Я позвал гинеколога, чтобы он сделал ультразвук брюшной полости моей пациентки.
Все подтвердилось.
И что теперь?
Как сказать об этом влюбленным? По существу, получалось примерно так: “Хорошая новость: вы беременны. Плохая новость: беременность внематочная, поэтому ее придется прервать”.
Я старался как мог, но она все равно расплакалась, а я стоял как дурак, положив руку ей на плечо.
В тот день у меня пропало всякое желание шутить с кем бы то ни было.
Терпеть не могу уроки по этому предмету.
Урок 1: рассмешить легко.
Урок 2: утешить куда труднее.
Пора было потренировать воображение, и я отправился к моей пациентке на шестой этаж.
13 часов,
наверху, палата 7
Бланш сидела в седьмой палате с моей записной книжкой на коленях, склонившись над больной, словно добрый ангел.
