Янн Мартел - Жизнь Пи

— Вот именно, — раздраженно бросил отец. — Может, когда-нибудь это спасет им жизнь.

Спасет жизнь! В голове у меня уже тренькал не крохотный колокольчик, а гудел набатный колокол вроде тех, что слышны с колокольни церкви Пресвятого Сердца, по соседству с нами.

— Да при чем тут Писин? Ему же только восемь! — не унималась матушка.

— Он-то больше всего меня и тревожит.

— Я ничего такого не сделал! — вырвалось у меня. — Наверное, Рави что-нибудь натворил! Он может.

— Чего? — возмутился Рави. — Ничего я не натворил. — И зло глянул на меня.

— Тише! — сказал отец, подняв руку. И посмотрел на матушку. — Гита, ты же сама видела, как Писин… В его годы мальчишки где только не шатаются, куда только не суют нос.

Я? Где только не шатаюсь? Куда только не сую нос? Да нет же, нет! Спаси меня, мамочка, спаси, кричала моя душа. Но матушка только вздыхала и кивала, будто в знак согласия: чему быть, того не миновать, каким бы страшным оно ни было.

— Пойдемте-ка, — позвал отец.

И мы пошли — как на заклание.

Вышли из дома, прошли через ворота, вошли в зоопарк. Было еще рано, и зоопарк для посетителей пока не открыли. Смотрители и уборщики занимались своими делами. Я заметил Ситарама, моего любимого смотрителя, приставленного к орангутанам. Оторвавшись от своих занятий, он проводил нас взглядом. Мы прошли мимо птиц, медведей, больших и маленьких обезьян, копытных, мимо террариума, носорогов, слонов, жирафов.

Подошли к большим кошкам — тиграм, львам и леопардам. Бабу, смотревший за ними, уже ждал. Мы прошли по дорожке чуть дальше, и он открыл дверь в кошачий вольер, помещавшийся на островке, окруженном рвом. Мы вошли. Это была большая мрачная бетонная пещера, круглая, теплая и сырая, насквозь пропахшая кошачьей мочой. Там всюду стояли огромные клетки, отгороженные толстыми зелеными железными решетками. Сквозь застекленные крыши внутрь проникал желтоватый свет. А через решетчатые двери виднелся залитый солнцем зеленый островок. Клетки были закрыты — кроме одной: там держали только Махишу, нашего бенгальского тигра-ветерана, громадного, неуклюжего зверя весом 550 фунтов. Но не успели мы войти, как тот метнулся к решетке, прижал уши, уставился своими круглыми глазищами на Бабу и зарычал. Да так, что содрогнулся весь кошачий вольер. А у меня затряслись поджилки. Я прильнул к матушке. Она тоже вся дрожала. Отец и тот, кажется, дрогнул, хотя виду не подал. Только Бабу не испугался ни рыка, ни жесткого взгляда, которым зверь буравил его, точно сверлом. Он рассчитывал на прочность железных прутьев. Махиша заметался по клетке — взад-вперед.

Отец повернулся к нам.

— Что это за зверь? — крикнул он, заглушив рык Махиши.

— Тигр, — в один голос ответили мы с Рави, безропотно согласившись с очевидным.

— Тигры опасны?

— Да, папа, опасны.

— Тигры очень опасны, — выкрикнул отец. — Хочу, чтоб вы знали: никогда, ни в коем случае не трогайте тигра, не играйте с ним, не суйте руки в клетку, даже близко к ней не подходите. Понятно? Рави?

Рави живо кивнул.

— Писин?

Я кивнул еще живее.

Отец не сводил с меня глаз.

Я кивнул, да так сильно, что у меня чуть не оторвалась голова и не упала на пол.

Должен сказать в свое оправдание, что, хотя порой я и впрямь рядил зверей в людей и они даже бойко болтали у меня по-английски: фазаны с чопорным британским акцентом жаловались, что им-де подали холодный чай, а павианы, замыслив ограбить банк, грозно рявкали, точно заправские американские гангстеры, — это были фантазии, и только. В мыслях я совершенно спокойно обряжал диких зверей в домашние халаты, но при этом всегда помнил, какова она, истинная натура моих партнеров по играм. Уж на это у меня ума хватало. Просто в толк не возьму, с чего это вдруг отцу взбрело в голову, что его младший сынуля спит и видит, как бы поскорее забраться в клетку к какому-нибудь хищнику. Но откуда бы ни взялась эта странная тревога — а отец тревожился по всякому поводу, — в то утро он определенно решил покончить со своими страхами раз и навсегда.

— Сейчас я вам покажу, как опасны тигры, — твердил он свое. — И запомните этот урок на всю жизнь.

Он обернулся к Бабу и кивнул. Бабу куда-то ушел. Махиша проводил его взглядом и не сводил глаз с двери, за которой тот скрылся. Бабу тотчас вернулся, он нес козла со спутанными ногами. Матушка, сзади, обхватила меня руками. Махиша перестал рычать — и гулко, протяжно заревел.

Бабу снял замок, открыл дверь в клетку, примыкавшую к той, где сидел тигр, вошел внутрь и запер дверь за собой. Теперь их обоих разделяли лишь прутья решетки и опускная дверь. Махиша тут же кинулся на прутья и начал скрести по ним когтями. Он уже не просто ревел, а временами нетерпеливо сдавленно фыркал. Бабу бросил козла на пол; бока у того ходили ходуном, язык вывалился, а глаза дико вращались. Бабу распутал ему ноги. Козел мигом вскочил. Бабу вышел из клетки так же осторожно, как и вошел. Клетка была двухъярусная: один ярус располагался на нашем уровне, а другой — в глубине, фута на три выше и чуть поодаль от островка. Козел тут же перескочил на верхний ярус. Махиша отвлекся от Бабу и мягким, плавным прыжком повторил маневр козла у себя в клетке. Улегся на пол и замер, медленно водя хвостом и только этим выдавая свое нетерпение.

Бабу подошел к опускной двери между клетками и потянул ее вверх. В предвкушении удовольствия Махиша затих. Я расслышал только, как отец, обведя нас строгим взглядом, повторил: «Навсегда запомните этот урок» — и как заблеял козел. Он, наверное, блеял и раньше, просто мы не слышали.

Я почувствовал, как матушка прижала руку к моему заколотившемуся сердцу.

Опускная дверь не поддавалась — только громко скрежетала. Махиша был вне себя: казалось, он того и гляди прорвется сквозь прутья. Тигр, похоже, колебался: то ли остаться на месте, там, где добыча близка, но ее все равно не достать, или переметнуться на нижний ярус, откуда далеко до козла, зато ближе к опускной двери. Тигр вскочил и снова зарычал.

Козел принялся скакать. Он подскакивал на невероятную высоту. Никогда не думал, что козлы способны на такое. Но позади клетки высилась гладкая бетонная стена.

Поддавшись с неожиданной легкостью, опускная дверь взлетела вверх. Опять стало тихо — слышалось только, как блеет козел, цокая копытами по полу.

Из клетки в клетку метнулась огненно-черная молния.

Один день в неделю больших кошек обычно оставляют без кормежки, чтобы они хоть так могли ощутить себя на воле. Лишь потом мы узнали, что отец велел морить Махишу голодом три дня кряду.

Не помню, видел ли я кровь, перед тем как отвернулся и рухнул матушке на руки, или я размазал ее жирными пятнами уже после, в моем воображении. Но я точно все слышал. И этого хватило с лихвой, чтобы у меня, прирожденного вегетарианца, потемнело в глазах. Матушка увела нас прочь. Мы были в истерике. Да и матушка была вне себя:

— Как ты мог, Сантуш? Ведь они дети! Ты испугал их на всю жизнь!

Ее укоризненный голос дрожал. На глазах у нее я заметил слезы. И мне полегчало.

— Гита, голубка, это же ради них. Что, если Писин как-нибудь возьмет да сунет руку в клетку — погладить дивную рыжую шерстку? Пусть уж козел вместо него.

Отец говорил мягко и тихо, почти шепотом. Как будто раскаиваясь. Ни разу не слыхал, чтобы он при нас называл маму голубкой.

Мы стояли и жались к матушке. Отец тоже обнял ее. Однако урок на этом не закончился, хотя и не был уже таким жестоким.

Отец повел нас ко львам и леопардам.

— Был в Австралии один сумасшедший с черным поясом по карате. Так он вздумал потягаться силой со львами. И поплатился. Вот дурак! Наутро смотрители нашли от него только рожки да ножки.

— Да, папа.

Гималайские медведи и губачи.

— Одним ударом когтей эти миленькие мишки выпотрошат вас и разбросают внутренности по земле.

— Да, папа.

Гиппопотамы.

— Своей рыхлой, дряблой пастью они перемелют вас в кровавое месиво. А на суше обгонят в два счета.

— Да, папа.

Гиены.

— Самые крепкие челюсти в природе. Не думайте, что гиены трусливы и пожирают только падаль. Чушь! Они и живьем вас слопают за милую душу.

— Да, папа.

Орангутаны.

— Один такой зверь запросто завалит десяток здоровяков. И переломает кости, как спички. Некоторых из них я помню еще малышами, помню, как вы с ними возились. Теперь они повзрослели, набрались сил, и поди угадай, что у них на уме.

— Да, папа.

Страус.

— С виду непоседа и глупыш, да? Так вот, страус — одно из самых опасных животных в зоопарке. Одним ударом клюва запросто перебьет вам хребет вместе с ребрами.

— Да, папа.

Индийский олень.

— Милашка, правда? Если самец вздумает напасть, то вот этими самыми рожками проткнет вас насквозь, как кинжалами.