Александр Проханов - Красно-коричневый
Открытие поразило его. Мешки с землей создавали надежный бруствер. В узкую щель была видна черная река, дуга моста, уходящая вдаль перспектива. На длинном столе, придвинутом к слуховому окну, могло уместиться вытянутое тело стрелка. Термос с горячим чаем был ему подспорьем. Сектор обстрела захватывал мост, проспект, ближние подходы к мэрии и Дому Советов.
Кто-то неведомый опередил его. Угадал его мысли, соорудил для него позицию, и если пошарить во тьме, перерыть груды ветоши, то нашаришь лакированный пенал гранатомета.
Это было абсурдом. Продолжением прежнего бреда, когда его мысли, принадлежавшие только ему, потаенные, сокровенные, становились известны другим. И те, другие, умевшие читать его мысли, пользовались им, направляли его поступки, останавливали их или убыстряли.
Ему стало страшно. Кто-то был рядом. Следил за ним из темноты, присутствовал в затхлой тесноте чердака. Хлопьянов кинул фонарь на стол. Торопливо, цепляясь одеждой за гвозди, вылез из слухового окна, слыша, как свалилось и стукнуло еще несколько мешков с землей.
Дождь шелестел, рокотал. Хлопьянов старался не греметь жестяной ребристой поверхностью. Хватался за вентиляционные трубы, двигался обратно, к пожарной лестнице. И вдруг на коньке крыши, на тусклом, в отсветах небе увидел черную человеческую фигуру. Она была недвижной и плоской, как мишень в тире, с круглой головой и покатыми плечами. Хлопьянов испытал мгновенный ужас, чувство западни, неизбежной гибели. А перед этой гибелью неизбежна схватка, удары, крики, паденье на мокрое грохочущее железо, сползание к краю, туда, где внизу варится и пузырится огнями город. И в это мокрое варево, в каменное огненное месиво – лететь, хватая напоследок ветреный черный воздух.
Этот ужас и обреченность лишь на мгновение парализовали его. Он преодолел паралич, собрал всю волю в агрессивный, управляемый сгусток. Встал в боевую позу, уперев ноги, отведя назад правый локоть, стиснув пальцы, заострив ладонь для протыкающего удара. Стал медленно наступать по рокочущей железной мембране. И оттуда, где чернели контуры с круглой головой и покатыми плечами, раздался спокойный голос:
– Это я. Не волнуйся. Просто забрался по лестнице на тебя посмотреть.
Это был голос Каретного. Застучали его шаги. Каретный приблизился и встал рядом с ним, стряхивая с ладоней мокрую ржавчину, отодвинул со лба прилипшие волосы.
Они стояли на зубчатой крыше, среди вентиляционных труб и антенн. Москва туманно, огромно шевелила сгустки огня, проталкивала их сквозь свои проспекты и улицы, подобно киту, проглотившему комья светящегося планктона.
– Увидел тебя в дверной глазок, когда ты поднялся на последний этаж и отыскивал ход на чердак, – сказал Каретный. Одна половина его лица, обращенная к проспекту, ртутно светилась, а другая была покрыта черным мраком, и на этой черной половине странно мерцал одинокий выпуклый глаз. – Я знал, что ты придешь, ждал тебя.
– Почему? – спросил Хлопьянов, переступая замерзшими ногами по крыше, дребезжащей от бесчисленных капель дождя. – Почему ждал?
– Ты ходил по маршруту. Сначала по Успенскому шоссе – я видел, как ты зашел в магазинчик, купил бутылку «пепси», пил на ступеньках и следил за движением машин. Потом тебя видели в сосняках вдоль шоссе, на полянке. Ты собирал цветочки-василечки. Я узнал тебя на мониторах, которые следят за передвижением по трассе. Ты был замечен на Кутузовском проспекте у Триумфальной арки и у Бородинской панорамы. Я видел твои фотографии – как ты сидишь на скамье и читаешь газету, а глаза твои смотрят поверх газеты на трассу. Ты отслеживал обстановку, ждал проезда правительственных машин.
– Но как ты нашел меня здесь?
– Для той операции, которую ты замыслил, трасса в районе Успенского шоссе, Рублевки и Кутузовского абсолютно не пригодна. Ты это скоро понял. Логика поиска должна была привести тебя к этому дому, который и прежде был тебе знаком. Я поджидал тебя несколько дней, и ты пришел.
– Ты знаешь, что я задумал? Для какой цели исследовал трассу?
– Знаю. Но поверь, сейчас это – пустое занятие. Президент вчера ушел в отпуск. Его уже нет в Москве. А когда он вернется, наступит абсолютно другое время. У тебя будут совсем другие задачи.
Они стояли близко друг к другу. Лицо Каретного на фоне стеклянно-огненной колбы мэрии казалось теперь искусственным, синтезированным из воды, железа, холодного пламени, покрыто металлической испариной. Глядя на это лицо, Хлопьянов вспомнил, как вместе они неслись в вертолете над горчично-желтым Гератом. Зеленые минареты, как стебли хвощей, качнулись в иллюминаторе, машина резко двинулась, уклоняясь от пулеметной очереди, и Каретный, потеряв равновесие, ухватился за плечо Хлопьянова. Теперь, на крыше московского дома, в черной дождливой ночи, Хлопьянов вспомнил то давнишнее горячее пожатие. Было необъяснимо и неслучайно их стояние на кровле высокого дома, среди размытых огней и туманов, – их давнее знакомство, их недавняя встреча, их будущая неразрывная судьба.
– Ты захватил этот офис на последнем этаже, чтобы контролировать вход на чердак? Ты устроил ячейку для снайпера? Тот Марк, офицер еврейского спецназа, – ты его посадишь в ячейку? В кого он должен стрелять?
– Еще неизвестно. И будет ли это Марк. Он, счастливчик, сейчас далеко, на Мертвом море. Там камни на берегу горячие, как сковородка, а вода зеленая, прохладная. Держит на плаву, словно ты пробка от шампанского. Когда выходишь, твое тело покрывается белой соленой пудрой. Так приятно слизывать эту серебристую соль с загорелого плеча черноволосой девушки.
– Ты был в Израиле?
– В Святой Земле должен побывать каждый русский, каждый православный. Ты должен побывать в Вифлееме и увидеть ясли, где родился Христос. Ночью обязательно увидишь серебряную ночную звезду, за которой шли волхвы в своих разноцветных одеждах. Ты должен увидеть врата, сквозь которые Христос на белом осле въезжал в Иерусалим, и люди осыпали его цветами, стелили под копыта осла красный ковер. Мы с тобой поедем туда, найдем в пустыне развалины храма, подымемся туда, совсем как сейчас, и увидим белесые холмы земли Ханаан.
– Скажи, зачем я вам нужен? – тихо спросил Хлопьянов, глядя на ггульсирующий, наполненный дождем и светом желоб, по которому неслась огненная плазма, упиралась в спину Каретного, вырывалась из его черной груди. – Какой вы ставите на мне эксперимент?
– Это не опыт. Ты – не подопытное животное, а мы – не научные работники. Это боевая программа. Мы все включены в эту программу, выполняем боевую задачу. Ты выполняешь функцию под кодовым названием «Инверсия». Твоя психология, твоя воля, твоя безупречная честность, твои идеалы, твоя настойчивость в поисках контактов, – все это было нами учтено. На тебя возлагается задача передачи боевой информации. Ты уже выполняешь эту задачу. Вводишь информацию в среду оппозиции, доставляешь ее нам обратно. Ты – коммуникация, соединяющая оппозиционные группы с центром боевого управления. Считай, что эта встреча на крыше – есть обмен информацией в укромном месте, недоступном для посторонних глаз.
Каретный говорил серьезно, спокойно. Его упоминание о Христе, о разрушенной кровле храма, о таинственной земле Ханаан породили у Хлопьянова мимолетное воспоминание, – бабушка читает вслух свое маленькое, с золотым обрезом евангелие, он внимает ее взволнованному чудному голосу, вникает в загадочный, ускользающий от понимания смысл.
– Ты хочешь сказать, что на основании полученной от меня информации вы взорвали заряд в редакции и убили двух журналистов? Подожгли бензовоз и спалили людей, среди которых были и те, с кем я собирался встретиться? Вы застрелили Вельможу, который посвятил меня в концепцию «Нового курса»? Вы зарубили монаха, который препятствовал вашим сатанинским кампаниям? И все – на основании полученной от меня информации?
– Не мучай себя понапрасну. Мы действительно снимаем с тебя информацию. И нагружаем своей. Но в перечисленных тобой смертях ты неповинен. Просто ты оказался в районе боевых действий. Мы и теперь с тобой находимся в районе боевых действий.
Дождь не переставал. В слуховом окне, обложенном мешками с землей, была обустроена стрелковая ячейка. Стрелок был еще далеко, у Мертвого моря. Цель, по которой откроют огонь, не ведая, блуждала где-то среди туманных огней. И они, два фронтовых товарища, стояли над Москвой, которая казалась огромным китом, всплывшим в ночном океане. Показала свою глянцевитую огромную спину в комьях светящихся водорослей, в фосфорных пятнах планктона.
– Ваши цели? Чего добиваетесь?
– Я тебе уже говорил, – цель вложена в цель! А та в другую! Как утка – в зайца, яйцо – в утку, игла – в яйцо! В каждом объеме явлений заложена промежуточная цель, которая, в свою очередь, является объемом! Программа, в которую включен и ты, работает в определенном объеме, из которого не виден другой! При достижении очередной цели она немедленно превращается в новый объем с заключенной в нем точечной целью! Таким образом, точка раскрывается в бесконечность! Происходит управление историей, создание истории!
