Анатолий Тосс - Американская история

— Ты не ответил на вопрос, Марк. Вопрос был, знал ли ты решение до меня? А имеет ли это значение или нет, об этом позволь судить мне самой.

— Это очень важно для тебя? — спросил он.

— Да, очень, — ответила я и не смогла сдержать издевки. — Мне ведь надо знать, должна ли я платить тебе пожизненный процент.

Он помолчал, его лицо было напряженным, настолько напряженным, что, казалось, выдавало колебания.

— Ты все сделала сама. Я не знал решения, — повторил он, и голос его вдруг тоже зазвучал устало, и эта звуковая усталость, казалось, и была ответом на мой вопрос. Мне показалось, что он сказал неправду.

— Ты пытаешься обмануть меня, — сказала я, надеясь, что он не выдержит моей проницательности.

— Думай, как хочешь, — еще более устало произнес Марк. Я поняла, что он больше ничего не скажет.

Я решила не ночевать дома, да я не чувствовала больше эту квартиру своим домом. Ночью сложно выдержать попытку примирения, ночью и тело, и воля расслаблены, а мне не хотелось мириться. Даже не так, я ведь и не то чтобы ссорилась с ним, просто все вот таким необычным, но, с другой стороны, естественным образом, пришло к своему завершению. Я знала, что теперь не смогу быть с ним вместе, и, если бы он даже меня этой ночью и уговорил, я все равно бы потом, рано или поздно, ушла. Так зачем оттягивать? Впрочем, может, он и не стал бы меня уговаривать, но все равно ни к чему.

Я позвонила Катьке и спросила, могу ли я переночевать у нее, и, конечно, она сказала «да». Матвей приехал за мной, я не хотела, чтобы Марк меня отвозил, я собрала самое необходимое, попрощалась с Марком и уехала.

Катька встретила меня без вопросов, да и что тут спрашивать, и так все понятно, но я все равно оценила.

Я жила у Катьки около недели, конечно, стесняя их всех, и хотя старалась помогать, как могла, — Катька уже была на каком-то последнем месяце— особенно ничем помочь, конечно же, не могла. Разве что выгуливала их собаку, большую игривую дворняжку, которую Матвей подобрал где-то месяца четыре назад больным щенком и отпоил специальными собачьими лекарствами. Я никак не ожидала такой трогательной заботы к больным щенкам со стороны Матвея, и это его неожиданно открывшееся качество было мне симпатично.

К концу недели я наконец сняла квартиру, одолжив немного у Катьки, и в воскресенье собиралась переехать и начинать заново обзаводиться хозяйством — все с нуля, все сначала, — но в субботу позвонил Марк. Катька подозвала меня к телефону и, когда передавала трубку, так округлила глаза, что я сразу поняла, и сердце прыгнуло от неожиданности или, наоборот, от ожидания.

— Да, — сказала я, услышав его спокойный, мягкий голос, — привет.

— Привет, — сказал он, — ты как?

— Хорошо, — ответила я осторожно. Я ждала его звонка, я ожидала даже, что он позвонит раньше, и, ожидая, прокручивала разговор в разных направлениях. Но сейчас, когда услышала его голос, ни одна схема не сработала.

— Ты знаешь, — сказал он, — я решил уехать. Сердце развернулось и стало стучать в обратную сторону.

— Куда? — спросила я.

— В Европу, а может быть, потом еще дальше, по миру. Я, знаешь, никогда по-настоящему не путешествовал, некогда было.

Я почувствовала, как он улыбается.

— Надолго?

Я не могла говорить длинными фразами, я боялась, что он услышит, как у меня дрожит голос.

— Не знаю. На несколько лет. Может быть, года на четыре. Как получится.

— Это долго.

— Как относиться ко времени... Ты через четыре года все равно будешь моложе, чем был я, когда мы познакомились.

Он замолчал, и я подумала, что он закончил, и сказала просто так:

— Да, это странно.

— И успешнее, — произнес он, и я не сообразила, что это продолжение предыдущей недоговоренной фразы, и поэтому не поняла.

— Что? — спросила я, заставляя его повторить.

— Через четыре года ты будешь моложе, чем был я, когда мы познакомились, и вдобавок успешнее.

Теперь я поняла.

— Ну, это неизвестно.

Я не скромничала, я действительно не знала. К тому же мне было все равно, во всяком случае, сейчас.

— Я тебе обещаю, верь мне.

Его голос был и уверенный, и забавно веселый, он понимал так же, как я, что призыв «верь мне», звучал юмористически.

— Хорошо, верю, —я не хотела спорить.

— Слушай, — сказал Марк, и я поняла, что тема закрыта и теперь мы переходим к главному, — почему бы тебе не жить в нашей квартире,

Я оценила, что он сказал в «нашей», а не в «моей».

— Меня все равно не будет, чего ей простаивать.

— Спасибо, Марк, но я уже сняла. А потом, мне все равно будет неприятно.

— Что? — спросил он, и в его голосе прозвучал испуг.

— Слишком много связано. С тобой, с прошлым. Мне будет тяжело, не хочу.

Он помолчал.

— Тебе деньги нужны?

— Нет, спасибо.

Мне понравилось, что он, во всяком случае, поинтересовался.

— Ладно, —сказал он, и я поняла, что мы прощаемся, — пообещай мне, что мы встретимся, когда я вернусь, независимо ни от чего. Хорошо?

— Хорошо, Марк, обещаю. Независимо ни от чего. Через сколько, года через четыре?

И тут я решила попытаться еще раз.

— Марк, — сказала я, — все же скажи, ты знал решение до меня? Мне это важно, Марк.

— Я ведь уже ответил.

Я ничего не смогла понять по голосу. Это было бесполезно.

— Хорошо, как хочешь. Тогда ты обещай, что мы к этому вопросу вернемся, когда ты приедешь и мы встретимся.

— Хорошо, вернемся, — легко согласился он и усмехнулся, видимо, от облегчения, что я отстала, во всяком случае, на четыре года.

— Ладно, — я не хотела затягивать, затянувшееся прощание всегда двусмысленно. — Счастливо тебе, постарайся не скучать.

— Не буду, — Марк усмехнулся. — ты же знаешь, я самодостаточный, — он выдержал паузу. — Иногда даже самоизбыточный.

Теперь улыбнулась я, это было смешно сказано и, главное, точно про него.

— Ну, ты пиши, иногда.

Мне не хотелось вешать трубку.

— Не знаю, — ответил он, — может быть. Вообще-то, я не люблю. Да, кстати, — вдруг спохватился он, — тебе тут письмо пришло.

— От кого? — спросила я. Я ни от кого писем не ожидала.

— Не знаю.

— Распечатай, посмотри, — мне не хотелось специально ехать за письмом, еще раз встречаться с ним — и так слишком длинное прощание.

— Доверяешь, значит, — протянул Марк так, что я поняла, что руки его замяты конвертом. — Странно, это стихотворение.

Он помолчал, видимо, читая.

— Такое ощущение, что оно посвящено тебе, знаешь, что, я не буду читать.

Это было благородно. Я молчала.

— Хочешь, я могу переслать его по почте к Катьке? — спросил Марк.

— Да, — сказала я безразлично, — перешли, почему бы нет? — Мне действительно было безразлично.

— Да, — сказал Марк, — стихи, это ведь здорово, когда тебе пишут стихи.

Я услышала новую озорную интонацию в его голосе и не поняла.

— Все, — сказал он после паузы, — будь молодцом, малыш.

И еще, помолчав, добавил:

— Я буду скучать по тебе.

— Я тоже, — сказала я честно. — Счастливо, пока. И повесила трубку.

Мне было очень грустно, и печально, и тоскливо, и ныло сердце, и я знала, что именно оно, сердце, вобрало в себя и эту грусть, и печаль, и тоску, и все остальное своеобразие чувств, которое не может быть передано перечислениями слов.

«Вот и все», — подумала я про себя.

Прошло всего несколько месяцев, и Марк, как всегда, оказался прав.

После того как мои статьи были напечатаны, события стали раскручиваться с невероятной и поразительно приятной быстротой, и хоть занудно перечислять свои достижения и успехи, но ради правды жизни придется. Для начала меня вызвали в дирекцию университета и предложили остаться на кафедре и, как обычно в таких случаях, выделили место в одной из лучших клиник Бостона, а значит, и Америки, чтобы я могла совмещать научную деятельность с практикой. Формально должность была скромная, но фактически под меня сформировали маленькую группу, и я понимала, что впереди меня снова ждет много работы. Теоретическая часть была сделана, но теперь очередь за практикой, теперь предстояло разработать методику лечения, и то, что сейчас было заключено в сложно читаемых бумажных листах, требовалось перенести, на конкретных пациентов, а это было непросто.

С течением времени работа моя завоевывала лауреатство различных премий — местных, американских и международ

ных, — сначала в психологии, а потом и выйдя за ее пределы. Конечно, каждая премия приносила денежные вознаграждения, отличающиеся по размеру, в зависимости от премии, но иногда вполне солидные. Но материальные дивиденды по-настоящему пришли в полном объеме, когда после двух с половиной лет я, наконец, перевела свою теорию в практическую методику.

Университеты и клиники, не говоря уже про всякие большие и маленькие конференции, приглашали меня читать лекции по всему миру. На работе меня сразу сильно повысили, одновременно и на кафедре, и в клинике, и я стала почетным председателем нескольких обществ, на что я соглашалась лишь бы мне не надо было тратить на мое председательство время.