Мерси Шелли - Худловары

Вернувшись домой, я помирился с Катей и прочел в новостях, что Людмила Путина на съезде филологов призвала этих самых филологов заняться чем-нибудь полезным вместо того, чтобы рыться в окаменевшем говне классики. Слова не мальчика, не мужа, но жены!

Через несколько дней мой батя приехал в московскую больницу МПС с больным сердцем. Самое сильное впечатление от больницы оставила приемная. Напротив стола с компьютером, где пациентов заносят в базу, стоит стул для посетителей. От него до стола — два с половиной метра. Пока заполняли анкету, батя все время порывался встать с этого стула и подойти к столу поближе, чтоб нормально разговаривать с врачихой. Заметив это, я решил пододвинуть его стул поближе к ее столу.

Оказалось, что стул крепко привязан бинтами к батарее центрального отопления. Видимо, многие уже пытались его придвинуть, но это нарушало какой-то особый порядок в приемной. Излишняя прямота коммуникации тут не приветствовалась.

На батю больница тоже произвела гнетущее впечатление. Чтобы развеяться, он попросил меня привезти чего-нибудь почитать. К следующей поездке я собрал несколько книжек повеселее, а заодно прихватил распечатки со своим старым худлом.

Всю мою фантастику он сразу забраковал. Зато американские очерки пошли на ура. И я знал, почему. «Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома, вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе», — пел Цой. А я в пятнадцать лет убежал из дома прямо в спецшколу, и с тех пор родители вообще не понимали, чем я занимаюсь. В американских рассказах хоть что-то о моей реальной жизни было.

По дороге из больницы, подавленный ее мрачностью, я вдруг начал переводить «People are strange» Моррисона. Я уже пытался сделать это в 1994-м. В тот самый день, когда впервые попал в США. Знакомые, которые должны были меня встретить, перепутали место высадки, и я три часа сидел в аэропорту Далласа, ни черта не понимая и не умея сказать по-английски — настоящий чужак в чужой стране. Но тогдашний перевод получился не очень. И вот пробило на новый.

А у дома во дворе я встретил Катю с Китом. Кит сидел в коляске, насупившись. Он родился 11 июня, ровно через 10 лет после моего первого дня в США. И сегодня он чувствовал себя примерно так же, как я в тот день. Только что закончилась его первая в жизни зима, которую он провел в основном дома. Он еще ни разу не видел столько людей сразу. Оказавшись на улице, он мрачно поглядывал на прохожих — их было многовато, и все чужие. Кит выкатил вперед нижнюю губу, сложил на коленях руки в толстых рукавах комбинезона, и был похож на маленького грустного орангутанга. Я сразу понял, для кого переводил The Doors.

люди не радывстретить бродягусмотрят с презреньемна чужакаженщины гонятего как дворнягудаже дорогабьет по ногамты чужойслейся с дождем и с толпойты чужойимя размыло водойты чужойты чужойты чужой oh yeah right!

Услышав песню, Кит сразу заулыбался. Что тут еще сказать? Хорошая песня — это песня, которую можно спеть своему ребенку.

А то, что она — не совсем русская… Ну а где оно вообще, это русское, в нашем летучем доме? Немецкая коляска, итальянский стул для кормления, французские прививки, японские подгузники, няня из Молдавии и полный московский двор армяно-узбекских детей. И еще сотни полезных советов из несуществующего государства Рунет. «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — сплошная Кустурица».

А уж в будущем Кита, когда разные культуры еще больше сольются в одну общую мультуру… Нет, пограничники все равно останутся. Им будут платить турагенства, чтобы создавать видимость заграницы и скрывать от клиентов, что на той стороне — та же мультура. Но я уверен: в разных концах света сейчас растет множество малышей, которые так же, как Кит, делают зарядку под Ману Чао или засыпают под армянский дудук. И потом эти пацаны будут очень удивляться, встречая друг друга в заграничных турах, которые рекламировались как «путешествие в неизведанный мир».

Ну ладно, ладно, я пошутил насчет полной мультуры. Есть ведь еще этот, великий и вебучий. Тот, на котором мы думаем и оттого называемся русскими. Язык, куда ж без него! Только не надо путать язык с литературной заразой, ладно? Потому что есть такое явление, которое требует от языка настоящей работы. Это дети.

Мой младший брат Тоха последний год носился с идеей открыть свой книжный магазин. Надеюсь, теперь это пройдет — у него тоже родился ребенок.

Не буду врать, со сказками я помучился. Хотя интуитивно всегда понимал, что все начинается с них. Даже в бешеные интернетовские девяностые, когда кто-нибудь советовал мне проапгрейдить компьютер, я отвечал, что все сказки Шарля Перро умещаются в тридцать килобайт — а ведь они известны любому их нас.

Это был правильный антивирус. Но хиленький очень, поверхностный. Предполагалось, что Перро — эдакий литературный гений минимализма. А неправда. Сказки Перро придумал не он.

Сказки, вообще все сказки, возникли еще до литературы — в устной среде, где не было никакого бумажного монополизма. Зато была прямая и обратная связь со слушателем. Если ты занудно вещаешь про обычную серую гадюку, которую прибил Ванька из соседней деревни — баян, выпей яду! Но если гонишь про Стоглавую Гидру — тоже плохо, могут и в рожу дать за вранье. Так в муках естественного отбора и рождается с детства знакомый, скромный такой Змей Горыныч с тремя логичными головами.

Ну а бумажная литература что? Да просто разворовала весь этот сказочный багаж, разбодяжила в тысячу раз, да пошла продавать мелким оптом, со своими обертками-бирками. Пушкин не был бы Пушкиным, если бы не няня Арина Родионовна.

Но что же тогда рассказывать ребенку? Вспоминать сказки, которые мне самому начитали в детстве? Ага, начитали! Вот тут-то собака Некрасова и зарыта.

Вы когда-нибудь видели львов в городах Европы? Их там множество — и каменные, и чугунные. Но в каждом городе свои. И они гораздо больше похожи на жителей этого города, чем на львов настоящих, которых мало кто видел живьем.

Стоит только начать читать, сразу видишь, что любимые сказки почти мертвы. Ведь бумажная монополия всего лишь копировала их год за годом, не давая им жить и меняться в ногу со временем. Что это там за «сусеки» у Колобка, и зачем старухе вообще их «скрести», если на рисунке в современной книжке издательства «Фламинго» старуха со стариком сидят и трескают чай с пирогами! Зато на следующей странице творческий замысел иллюстратора становится яснее: у него там Колобок размером с ведерный самовар. Что же будет в конце с Лисой, не помрет ли она от разрыва пасти? Неа, не померла. Схавала. А читатели схавали сказку. И никто не заметил.

Зато уже несколько лет по Рунету в качестве прикола ходит ссылка на чешскую книжку про крота, которому кто-то насрал на голову. Ну и кротик идет выяснять, и по пути обучается различать всех животных по какашкам. Очень правильная, очень полезная сказка. Но почитайте, как на нее реагируют закомплексованные соотечественники. «Ах-ах, гы-гы! Они нарисовали в детской книжке то, что у нас даже упоминать неприлично! Гы-гы-гы!»

Значит, нужно все начинать сначала. Я сам придумываю Киту сказки о том, что вокруг. Это нелегко, но мой пацан мне помогает. Уже в два месяца он подсказывает мне смехом, какие приключения игрушек ему больше нравятся. И я продолжал сказку «на лету».

— Вот гляди, эта обезьяна с резиновыми ногами… Ну, это будет у нас такая прекрасная блинцесса. Она долго-долго ждала своего прекрасного блинца в окошке замка. И постоянно высовывала наружу ноги, чтобы блинц ее сразу заметил. А на ногах у ней были хрустальные туфельки, килограммов эдак по пять каждая. И эти туфельки все оттягивали и оттягивали ее ноги, высунутые наружу. И за тридцать лет и три года ожидания ноги вытянулись аж на 10 этажей (это можно отлично показывать на тягучих ногах обезьяны). Так что прекрасный блинц, когда увидел блинцессу, просто с коня двинулся об землю и пешком убежал за тридевять земель. Но зато потом длинноногая обезьяна-блинцесса повстречала слона и жирафа, у которых тоже были длинные конечности — и они зажили счастливой семьей!

Кит смеется, а с кухни доносится хохот Кати. Само собой, я знал, что она подслушивает. И немного схитрил в поворотах своей истории. Но в остальном все честно: и обезьяна, и слон, и жираф в руках. И живые слушатели.

Думаете, получится детский писатель-педагог? Обломитесь, мокрецы. Да, я знаю, гамельнский счет честнее гамбургского. Хотя бы потому, что гамбургский придумали советские литераторы, в реальном Гамбурге ни о чем таком не слышали. А в Гамельне что-то было. Иначе бы сказка не жила так долго. Вот если бы и сейчас написать такую, да? Подслушать где-то, да обработать литературно, да издать на радость детям всей земли…