Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2010)
“<...> человек обнаруживает свойства, противоречащие тому, что о нем говорит классическая антропология”.
“Покамест никакого постчеловека в наличии нет; но есть определенный круг тенденций развития, ведущих в направлении кардинальной трансформации человека в некое иное существо, иной вид, который условно именуют постчеловеком. Выходы к постчеловеческому, лежащему за пределами доселе известной антропологической реальности, намечаются на чисто технологической основе и имеют два русла: компьютерные технологии и биотехнологии. В первом случае, изучая эти тренды, можно выстраивать образ постчеловека компьютерного, во втором — биологического. В компьютерной области такие антропологические новации обычно именуются киборгами, а в области генной инженерии — мутантами”.
“Очевидно, что человек здесь отказывается от себя, обдуманно и методично осуществляет утрату своей видовой идентичности. Конечно, эти процессы можно называть постчеловеческими; но очевидно и то, что этот термин, по существу, эвфемизм: перед нами сценарии смерти человека”.
Алексей Цветков. Тени на стене. — “Рабкор.Ру”, 2009, 7 и 14 сентября <http://www.rabkor.ru>.
“Наиболее сложным и парадоксальным случаем поклонения [Михаилу] Лифшицу из мне известных является Дима Гутов, один из самых интересных современных художников. <...> Вообще, Гутов с Лифшицем поступил, как когда-то Марсель Дюшан — с писсуаром. В свое время Дюшан попытался найти предмет, максимально противоположный салонному искусству (стандартный писсуар в мужском туалете), и выставил его, превратив в „фетиш авангарда”. Получилось это не сразу, сначала писсуар вызвал скандал, потом был отвергнут публикой и забыт на многие годы как неудавшийся кунштюк, и только в 50-х (времена поп-арта) он действительно стал непререкаемой иконой. Дима, хорошо знающий эту историю, взял нечто максимально далекое и даже самое враждебное, противоположное своему художественному стилю и своей среде, главного советского бичевателя „модернистов” Лифшица и, провокационно водрузив на свой алтарь эту подзабытую икону, по-авангардистски объявил его идеи своей путеводной звездой. Оружие авангардиста — это апроприация, захват и присвоение территории противника”.
“<...> входит в большую моду Дейнека, один из отцов „соцреализма” в живописи. В этом году ему 110 лет, две большие столичные выставки, одна из которых едет потом в лондонскую „Тэйт Модерн”. Дейнека прошел путь от довольно авангардных форм наглядной агитации к стопроцентному советскому реализму. За „фигуративность” и демонстративный разрыв с авангардом Дейнеке прощают даже „Безбожника у станка”, где он годами изображал попов и верующих бабушек такими исчадиями того самого ада, в который они зря верят, что невольно вспоминаешь нечистых духов с церковных фресок”.
Автор статьи — так называемый Алексей Цветков-“младший”, не имеющий отношения к известному поэту, живущему в США.
Глеб Шульпяков. Понимание приходит во время письма. Беседовала Елена Гешелина. — “ЛИКБЕЗ”, Барнаул, 2009, № 62 <http://www.promegalit.ru>.
“Кто свой, кто нет — да-да, именно это сейчас и происходит, разделение на своих и чужих. Люди снова узнают „своих” по кодам — цитатам, обрывкам фраз. По отношению к тем или иным фактам литературной и общественной жизни. Ну, как в застое — если вы помните”.
“Москвы как исторического города больше нет, говорить об этом нечего. Сейчас Москва — это огромный памятник дикой алчности и невероятному скудоумию, примитивности мышления городских властей. И людей, которые все это допустили. Это памятник тому, как жить не надо”.
Татьяна Щербина. Что стало с поэтом Цветаевой? Не юбилейное. Ко дню рождения Марины Ивановны. — “Частный корреспондент”, 2009, 10 октября <http://www.chaskor.ru>.
“Цветаева пишет о „поэтической позе”, в которой упрекали Бальмонта: „То, что так часто принимают за позу, есть лишь природа поэта, странная обычному человеку… Позировать поэту не для чего: он настолько заметен, что первое его насущное желание — пройти незамеченным”. <...> Что же касается позы, то на сегодняшний взгляд не только Бальмонт, а все поэты Серебряного века — позеры. То, что они ощущали как миссию (да хоть ахматовское „я была тогда с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был”), сегодня звучит неудобоваримой выспренностью”.
“Если Цветаева — это голос, рвущийся наружу, криком, шепотом, восторгом, осуждением — когда как, то современный поэт — скульптор. Тот, кто умеет от языковой глыбы отсечь все лишнее, может восхитить своей скульптурой, чаще всего ледяной, поскольку в горячем информационном потоке все быстро тает, но фотографии ледяных скульптур уже заняли свое место в альбоме. „Лишь однажды Блоку удалось убежать от себя, — пишет Цветаева, — на жестокую улицу Революции”. Современный поэт никуда не бежит, он — Данила-мастер, его задача — построить языковой модуль. Модуль, а не „слова”, должен быть своим. Или — какое еще сегодня есть понятие — поэт-проект, и тут вопрос удачного или неудачного замысла и презентации, позиционирования. Цветаева, попади она в наше время, потеряла бы дар речи”.
Михаил Эпштейн. “Философы будут создавать миры”. Беседовала Ольга Балла. — “Частный корреспондент”, 2009, 15 октября <http://www.chaskor.ru>.
“Это были потенциальные слова, которым он [Владимир Даль] контрабандой давал место в своем словаре. Контрабандой, потому что эпоха была позитивистской, реалистической, и Даль считал задачей своего словаря отразить некнижный язык, сделать сдвиг с письменного слова на устное. Но он сделал и еще один сдвиг: с того, что говорится, на то, что говоримо, на возможности языка. Правда, он это прятал. Он никогда не выносил своих новых слов в качестве заглавных, а давал их в виде возможностей словообразования внутри существующих гнезд”.
Михаил Эпштейн. Цунами со знаком плюс. Счастливые и несчастливые семьи. Толстовская насмешка? — “НГ Ex libris”, 2009, № 36, 24 сентября.
“А ведь уже больше века прошло — пора бы заметить, что зачин к „Анне Карениной” имеет оборотный смысл, что счастье, каким оно выступает в романе, гораздо более единственно, удивительно, невероятно, ни на что не похоже, чем все эти вполне типовые и даже тривиальные несчастья с предсказуемым исходом. <...> Для меня очевидно, что это пример „чужого слова” в авторской речи Толстого или, во всяком случае, такого слова, которое чужеет, отстраняется Толстым по ходу романа. Это типичная сентенция в духе великосветской моральной философии. Такое могли бы изречь Ларошфуко или Лабрюйер. На худой конец, это может быть мысль самого Стивы Облонского, который одновременно и жалеет о случившемся, и пытается утешить себя. Но испытания сюжетом и жизнью эта мысль не выдерживает”.
Я, по-моему, плохой ученик… Беседу вел Роман Сенчин. — “Литературная Россия”, 2009, № 36, 11 сентября.
Говорит прозаик Михаил Земсков: “Недавно поймал себя на мысли, что мне стал совсем неинтересен классический театр. Для меня театр — прежде всего энергия, ее обмен и взаимодействие между всеми, кто находится в данный момент в данном месте — в театральном зале, — актерами, зрителями, даже осветителями, звукорежиссерами, администраторами или кем-то еще, кто там может оказаться. Классический театр в этом плане более самодостаточен, более погружен в себя, в текст. Хотя текст, конечно, тоже играет большую роль — он отправная точка, с которой начинается рождение и посыл энергии. Небольшие новодрамовские театры, экспериментальные постановки, новые течения в театре — play back, другие импровизационные направления — часто выигрывают в этом плане за счет того, что они более открыты зрителю, вступают с ним в больший контакт. Поэтому и обмен энергией мощнее. Но, с другой стороны, новодрамовские театры, режиссеры иногда слишком полагаются на эффект контакта со зрителем, на какие-то экспериментальные вещи, надеясь „выехать” только за счет этого, теряя первоначальный смысл, посыл постановки. В таких случаях та же самая энергия либо быстро уходит в никуда, либо вообще не зарождается, не имея под собой основы”.
“Доступность кино- и видеооборудования, включая монтажные возможности, невероятно упрощает процесс производства кино, позволяет практически любому человеку снять короткометражный или даже полнометражный фильм. Это, конечно, прежде всего на руку авторскому кино, где главное — идея, авторский взгляд, которому обычно не нужны большие бюджеты, спецэффекты и т. д., и это замечательно. Хотя у этого есть и обратная сторона — авторское кино все больше отделяется от „большого”, прокатного кино, маргинализуется”.
