Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Но он все-таки добрался до миссис Бикертон с чашкой воды. Она уже приходила в себя. Он предупредительно повернул чашку, чтобы ей удобно было взяться за ручку.

— Простите, блюдечко разбили, — пояснил он.

Она отпила воды, поблагодарила его слабой улыбкой.

— Вот и хорошо, — сказал он почти отеческим тоном. — Совсем молодцом!

— Благодарю вас, — сказал Старый моряк, и в его голосе прозвучали незнакомые мистеру Бантингу теплые нотки. Он взял пустую чашку из рук жены и, поглядев по сторонам, поставил ее на соседний ящик.

Тишина снова водворилась в подвале, и мистер Бикертон опять принял свою излюбленную позу — руки за спиной, глаза задумчиво устремлены в потолок; казалось, он прикидывал, выдержат ли балки. Снова послышался глухой удар, и куски штукатурки, как хлопья снега, посыпались с потолка, но это был отдаленный взрыв, и скоро пальба зениток, прекратилась и гудение моторов затихло.

— 1-й и 2-й убийцы уходят за сцену, — пробормотал Кордер.

Но все продолжали сидеть, ежась от сырости подвала, беспокойно поглядывая на потолок и не зная, на что решиться, оставаться ли здесь или итти наверх. Но они так и не тронулись с места, пока, наконец, не прозвучал отбой, дерзкий и торжествующий, как звук рога, призывающий тех, кто остался в живых.

Все гурьбой поднялись наверх. Мистер Бантинг снова уселся за свой письменный стол, прочел телеграмму Мак-Коллу и нашел ее никуда не годной. Он отправился к Кордеру.

— Состряпай-ка это для меня, Джо. Голова сегодня не работает.

Двумя-тремя росчерками своего зеленого вечного пера Кордер мгновенно обкорнал громоздкие фразы, и мистер Бантинг с непритворным восхищением прочитал то, что осталось в результате этой операции, ибо слово, как бы оно ни было длинно, все-таки по правилам почтово-телеграфного ведомства идет за одно слово и не может стоить больше одного пенни.

Он пошел посмотреть, как у Тернера идет дело с упаковкой, и нашел его в полном расстройстве и растерянности.

— Мне никак не отправить их сегодня, сэр.

У мистера Бантинга даже все мускулы напряглись при виде этого безнадежного создания.

— Это почему?

— Посмотрите, сколько времени. Мы больше часа сидели в убежище.

— Печи будут отправлены сегодня, — возразил мистер Бантинг, призвав на помощь всю свою выдержку. — Я не уйду из магазина, и вы не уйдете, пока это не будет сделано. Восемь печей и все, что к ним полагается.

Он зашагал дальше, выпятив нижнюю губу. Подумать только, — задержать отправку по милости проклятых гуннов. — Чорта с два! — пробормотал он.

Поздно вечером он отправил телеграмму, подкрепился чашкой крепкого чая у Мак-Эндрью и зашагал по засыпанным осколками стекла тротуарам кружным путем, мимо оцепленных улиц, торопясь на последний поезд.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Это были дни, когда мистер Бантинг каждое утро, подъезжая к городу, высовывался из окна вагона и глядел на иссеченное лицо старого Лондона. Он знал его не хуже, чем свое собственное. Каждый коттедж и каждый палисадник вдоль полотна, каждый склад и каждую фабрику, — он зная их все до мельчайших подробностей, до печных труб и садовых оград и занавесок на окнах. День за днем он пристально всматривался в знакомые здания и в общий облик города Лондона, и всякий раз, когда он замечал, что самые благородные здания еще стоят невредимо, у него легче становилось на душе, ибо для него не было на земле ничего равного Лондону. Он не променял бы ни одной из его потемневших от копоти ист-эндских церковок на самые величественные храмы континента. В Лондоне было множество различных зданий, которыми он гордился. Но он знал, что видит их сейчас, как уцелевших бойцов во время затишья между двумя битвами, и он смотрел на них с нежностью, ибо завтра их могло уже не быть.

Он глядел в ту сторону, где поднимались столбы дыма, стараясь угадать, что там подверглось разрушению: неповторимый исторический памятник или мирный жилой дом. Эти невзрачные домишки не могли назваться образцовыми жилищами, но они сохранили свой особый колорит, свою прелесть, которой лишены новые стандартные поселки. Это был его Лондон, Лондон его детских лет. И, глядя на груды обломков, он думал о живших здесь семьях и об ужасах, перенесенных ими в эту ночь.

И все же Лондон был огромен, настолько огромен, что его нельзя было разрушить; в сущности, он почти не изменился — это был выносливый город.

Но когда, выйдя из поезда, он шел по направлению к магазину Брокли, он видел все с близкого расстояния, чувствовал жар догорающих пожарищ и вздрагивал, заметив, что какое-нибудь знакомое здание исчезло навеки. Он шел по обломкам, спотыкаясь о пожарные шланги, обходя края воронок, пробираясь сквозь толпу перепачканных сажей и кровью пожарных, шел к месту своей работы, занятый своими мыслями. Встречались ему на его пути и страшные картины, — он скорее угадывал их, чем видел, — куски брезента, покрывающие то, что было когда-то человеком. Однажды он заметил женский локон, выбившийся из-под грубого савана и весело развевавшийся по ветру. Он закусил губу и отвернулся.

Сбылись все предсказания, которые они слышали в течение многих лет, все предсказания, которым никто не верил; страшный кошмар стал явью. И сквозь этот кошмар шел мистер Бантинг заниматься продажей железо-скобяных изделий, один из миллионов маленьких людей, которых Гитлер не сумел понять, шел, накапливая в себе мужественный, упорный гнев и решимость человека, который видит перед собой день грядущего возмездия. Скорбь и жалость питали это медленно разгоравшееся в нем пламя, и для выражения того, что назревало в нем, мистер Бантинг не находил слов.

Его жена и Эрнест окружали его особыми заботами в эти дни. Миссис Бантинг была бы рада, если бы он ушел с работы и оставался дома, но не решалась предложить ему то, о чем он сам, повидимому, и не помышлял. Так же и он не предлагал Джули поискать работу в Килворте, где было не так опасно, хотя всякий раз, когда он слышал завывание сирены, его первая мысль была о Джули, о соседстве военного завода. Она приходила домой немного бледная, и неспокойная, но на вопрос, была ли бомбежка на Бардольфсгрин, отвечала только, что косоглазые нацистские летчики не способны попасть туда, куда они метят. Не понимает, глупая, что именно поэтому ей грозит опасность, подумал мистер Бантинг.

Ее бледность беспокоила его; он беспрестанно уговаривал ее пить мясной экстракт и вообще питаться поосновательней, а не сидеть на этой нелепой вегетарианской пище. — Организм должен получать протеины, — настаивал он, — это очень важно. Вещества, необходимые для жизни. — Он твердил об этом до тех пор, пока Джули с неожиданной страстностью не обрушилась на него:

— Оставь меня в покое, папа. Я совершенно здорова. Не мешай мне есть то, что я хочу.

Он был просто огорошен. Точь-в-точь как Эрнест, подумал он. Уж если заберет себе что-нибудь в голову, тут никакие советы, никакие разумные доводы не помогут, будет стоять на своем, несмотря ни на что, пока не уложит себя в гроб. Это у них наследственное со стороны матери — редкостное упрямство. Мистер Бантинг даже рассердился.

Однако не к чему ее огорчать, она, в сущности, еще почти девочка, а девочки требуют к себе больше внимания, чем мальчики, эти ночные тревоги плохо действуют на их нервы.

Немцы, словно им мало было нарушать покой мистера Бантинга днем, начали беспокоить его и по ночам. Частенько теперь его будило восклицание миссис Бантинг: «Тревога!» Он садился на постели и прислушивался к вою сирены, слабому и приглушенному, словно она находилась где-то далеко, а не в полумиле от их дома. По его мнению, она звучала недостаточно громко, — разве это может разбудить спящего здоровым сном человека? Вот опять пример бюрократизма со стороны правительства: полагаются на чиновников, вместо того чтобы призвать на помощь действительно дельного человека. А в результате Мэри боится глаза сомкнуть, чтобы не прозевать тревогу. Заслышав вой сирены, они все втроем спускались вниз и либо раздували тлевшие в камине угли, либо садились вокруг приобретенного у Брокли «Рэдиента». Мистер Бантинг уже давно решил не уходить в щель, пока не начнется настоящая бомбежка, но на всякий случай провел по газону белые полосы и врыл белые столбы у входа в убежище. Первое время они все держали наготове: карманные фонарики и противогазы на столе, пальто и шарфы под рукой и даже кухонную дверь оставляли открытой. Но мало-помалу они бросили все это. Миссис Бантинг дремала на диване. Джули частенько засыпала на стуле, положив голову на колени отцу. Только один мистер Бантинг бодрствовал из чувства долга, прислушиваясь к гудению самолетов, настороженно выпрямляясь, когда они пролетали так близко, что Джули открывала глаза и сонно бормотала:

— Он уже сбомсил свои бромбы, папочка? Сбомсил бромбы? — И в ответ на эту тарабарщину (надо полагать отголоски бюро снабжения на Бардольфсгрин) он шептал, успокаивая ее: — Они далеко, детка. Спи, спи. — Один раз непосредственно вслед за этими словами послышалось жужжание и резкий металлический стук по крыше гаража. И тут же миссис Бантинг села на диване и сказала укоризненно: