Чезаре Дзаваттини - Слова через край
Наконец всходит солнце, свет побеждает тьму, и диктор может воскликнуть: «Здравствуй, Италия!» Один из солнечных лучей падает на роспись, украшающую сицилийскую повозку, и освещает фигурки христиан и язычников как раз в тот момент, когда они прерывают свою битву, ибо наступило утро.
С верфи в Монфальконе стремительно сходит в море только что построенное судно, вздымая сверкающие каскады воды. Рыбы шлепаются обратно в море, где мелкую рыбешку заглатывают крупные хищники.
В Апуанских Альпах — царстве мрамора — вдоль величественного горного склона бесчисленное множество молотов звонко отбивают породу; склон постепенно тает, словно какой-то скульптор-гигант высекает из него свое произведение; и вот от всего мраморного монолита остается лишь одна статуя — из-под яростных ударов резца вышла микеланджеловская «Пьета Ронданини».
Удары резца сменяются торжественным стуком штампов и печатей. Такое впечатление, что экран штемпелюют; на нем появляются четкие надписи: «Срочно», «Весьма срочно», «Секретно», «Лично», «Конфиденциально», «Совершенно конфиденциально», «Муниципалитет», «Провинция», «Область», «Замминистра», «Начальник управления», «Завотделом», а потом — резолюция, наложенная специальной печатью; сначала маленькая, она затем все увеличивается в размерах, пока не закрывает весь экран: «Сдано в архив». По-видимому, мы очутились в одном из огромных бюрократических учреждений нашей столицы. У окошечка, где принимают по пенсионным делам, — длинная очередь раненых и инвалидов в мундирах времен разных войн: гарибальдиец, ливийский стрелок, крестоносец, древнеримский воин и женщины в трауре.
У окошечка налогового отдела — посетители, причитающие на манер плакальщиц в античной трагедии. А потом — коридоры, шкафы, лесенки, переходы, в которых сталкиваются, мешают друг другу чиновники, волокущие охапки канцелярских папок и ищущие затерявшееся «дело»; ящики открываются и закрываются, из них подымаются клубы пыли и несутся звуки музыки самых различных эпох, даже весьма далеких. Вот из одного неожиданно раздается мотив «Джовинеццы»[16] и выглядывают головы в черных фашистских фесках, но архивариус поспешно захлопывает ящик и продолжает рыться в соседнем, при этом выполняя все резолюции, которые находит на бумагах: «Смотри исходящий номер», «Можете плакать», «Приходите завтра» (сцена принимает форму и цвет игрового поля из старинной игры «Вверх и вниз»; она состоит в том, что гражданин перемещается, словно фишка, в зависимости от выпавшего числа очков на игральной кости).
На улице стайки детей идут в школу, пуская и ловя солнечные зайчики. Идут дети в школу и по деревенскому проселку, у некоторых за плечами ранцы, а один тащит на себе, как в книге Де, Амичиса[17], другого ребенка, держащего в руках костыли, — это обложка журнала «Доменика дель коррьере». Вот вдалеке показалась школа. К массивному зданию со всех сторон стекаются дети — пешком, на велосипедах, верхом на своих товарищах. Всех их поглощает величественный подъезд — всех, за исключением одного, который вместо того, чтобы идти на занятия, решил прогулять школу и вприпрыжку направляется в поля. Это не кто иной, как Пиноккио.
Солнце все ярче заливает экран, и под его лучами вдруг словно раздергивается занавес: нам предстает Неаполь. Сперва — небо с барочными облачками, откуда святые глядят вниз, а снизу несутся жалобные голоса, молящие о прощении, о чуде, заклинающие открыть, на какие номера падает выигрыш в лотерее. Некоторые святые спускаются, доставляя на землю счастливые номера, телевизоры, нарядную одежду, мотороллеры, ослепительно сверкающие кастрюли. Начинается оживленное движение взад-вперед между землей и небом: святые возвращаются наверх, нагруженные ex voto — дарами верующих за сотворенные чудеса: маленькими костылями, серебряными сердечками и руками.
Шум городских рынков сопровождается панорамой цифр — это цены на товары, нескончаемые ряды цифр на бумажках, выставленных над разными изделиями и продуктами. Каскад ощипанных кур и глаза человека, устремленные на бумажку с недоступной ему ценой. Начинается борьба человека с цифрами: он пытается уменьшить эти огромные цифры, сломать поперек восьмерку, чтобы получилось два нуля, перегнуть в другую сторону хвостик у пятерки, чтобы превратить ее в тройку; наглые и грубые десять тысяч одним резким ударом, отсекающим единицу, становятся жалкой вереницей нулей и повисают, как выпотрошенные кишки; перевернутая девятка становится шестеркой, но ей удается подняться и вновь превратиться в девять; усталая и раненая восьмерка присаживается отдохнуть на четверку. Битва разгорается, в бой вступают счетные машины, изрытая мириады цифр и арифметических знаков: плюсы, минусы, знаки умножения со звоном выскакивают из машин. Они градом обрушиваются на человека и погребают его; венчает эту гору цифр последний выскочивший из машины плюсик — наподобие креста.
На границе в нашу страну вторгаются целые армии фотоаппаратов: толпы иностранцев, рассеявшись во все стороны, принимаются жадно фотографировать: в Риме они снимают Колизей, но внезапно пускаются в бегство — из-за руин выходит рыкающий лев. Туристы фотографируют что угодно: камень, женский зад, памятник и по ошибке даже самих себя. Вдруг раздается автоматная очередь, и на землю падает убитая наповал женщина.
Она как две капли воды похожа на Анну Маньяни, которую вот так убили в фильме «Рим — открытый город». Но у туристов нет ни минуты времени — они не могут ни приостановиться, ни обменяться впечатлениями. Им еще надо так много посмотреть! Во Флоренции, в галерее Уффици, они чуть ли не бегом проносятся мимо знаменитых полотен, подгоняемые объяснениями гида, — настолько поспешно, что Венера Боттичелли по ошибке попадает на картину Тициана, а фигуры с полотен Рафаэля оказываются на полотнах Пьеро делла Франческа.
— В баре туристы ведут себя так, словно осматривают какой-то памятник; закатывая от удовольствия глаза, они пьют кофе. Бармен поднимает и опускает рычажки сверкающей кофейной машины, машина сотрясается, пускает клубы пара, свистит, потом грохот усиливается, стойка приходит в движение, трогается с места и катит, как паровоз, увлекая за собой всех посетителей. Они приезжают в собор св. Петра: священники черные, священники красные, монахини черные, синие и коричневые; кардиналы, проходя, так шуршат шелком, что кажется, рядом плещет вода; тут же важные римские князья, у многих один глаз закрыт повязкой. Вдруг раздаются крики: «Дьявол!» Кто-то обнаружил дьявола, забравшегося на верхушку колонны. Тотчас же на него нацелились объективы всех фотоаппаратов, сошедший с одной из фресок ангел устремляется против нечистого, и начинается преследование меж колонн, капителей, амвонов, алтарей, канделябров. Толпа следит за этой погоней, словно за спортивным соревнованием, комментирует происходящее громкими возгласами, щелкает аппаратами. Потом туристы отправляются в катакомбы и бредут по лабиринту ходов. Кто-то открывает маленькую дверцу и немедленно оказывается в аду. Перед нами круги ада, наподобие тех, что изобразил на своих рисунках Доре: вот проносятся увлекаемые вихрем Паоло и Франческа, и у всех туристов слетают шляпы. Когда иностранцы подходят к графу Уголино, они начинают бросать ему пищу, как зверям в зоологическом саду, но граф Уголино с возмущением отказывается и вновь принимается грызть череп своего врага.
На покрытой снегами торной вершине возникает зловещая фигура князя тьмы, жующего людей в своей ужасной пасти — снаружи болтаются только ноги. Вдруг на мгновение из пасти высовывается чья-то голова, и мы видим, что это Гитлер. Один из туристов, очевидно немец, узнает его и, выбросив вперед руку, кричит: «Хайль Гитлер!» — а затем идет дальше за остальными, но его настигает огромная рука и тоже отправляет в ужасную пасть.
Туристы, воспользовавшись тем, что очутились под землей, пересекают наикратчайшим путем Италию — мы видим ее в геологическом разрезе — и любуются подземными чудесами: гротами, древними некрополями, озерами нефти, до которых уже добрались буровые установки нефтяников. Так туристы доходят до Милана и выбираются на свет божий через канализационный люк на самой Соборной площади. Но гид, который начал уже было восхваление Миланского собора, вдруг ударяет ладонью по лбу и восклицает: «Да ведь мы забыли Сицилию!»
В тот же миг мы видим автобус, с грохотом мчащийся по автостраде Солнца по направлению к югу. Мелькают красивые, как на открытках, пейзажи, дорожные знаки и полосы, автомобили всех цветов и моделей, с шумом обгоняющие друг друга, как на гонках, мотоциклисты поистине фантастического вида, то в одиночку, похожие на инопланетян, то стайками в синих комбинезонах; на мотоциклах катят даже священники и монахини — их белые чепцы кажутся летящими альбатросами. Некоторые парочки на мотоциклах акробатически обнимаются, целуются во всех позах, а мотоциклы их катят сами по себе. Автобус переезжает мост через По у Пьяченцы, несется по покрытым оливковыми рощами холмам Тосканы, за ним мчатся, пытаясь догнать, молодые кони в Маремме. Вдруг автобус, страшно взвизгнув тормозами, останавливается: посреди дороги с угрожающим видом стоит разбойник в высокой конусообразной шляпе и в плаще. В руках у него ружье с раструбом, как в прошлом веке. Туристы, особенно женщины, холодеют от сладостного ужаса. Но разбойник раскрывает рот и берет высокую ноту, будто на оперной сцене. Лица туристов выражают восхищение, а певец тянет все выше и выше. Автобус продолжает свой бег, и мы прибываем на Сицилию, купающуюся в прозрачных водах залива. Сирены поют свои чарующие песни, и гид велят туристам заткнуть уши ватой — иначе они могут уступить их призывам и броситься в море. Однако, заботясь о других, он забывает заткнуть уши себе и неожиданно прыгает в воду, а вслед за ним дружно ныряют все туристы. Сирены, совсем как земные девушки, делают вид, что спасаются от преследования мужчин. Туристы в полном восторге плещутся, как рыбы, среди чудес подводного мира. Но любовные сцены внезапно обрываются: над головой туристов слышатся громкие крики. Это рыбаки с ритмичными возгласами бьют острогами тунца, и все море вокруг окрашивается кровью. Сирены и туристы в страхе прижимаются друг к другу и глядят на приближающиеся к ним красные волны.
