Павел Вежинов - Ночью на белых конях
— Живут.
— Ну, слава богу… Привет ему от меня. Кроме того, придется тебе позвонить ее матери…
— Насчет аварии?
— Нет… то есть — да!.. Смотря по тому, как она воспримет эту новость. Но Криста боится. И даже тетка… Говорит, чтоб мы сами расхлебывали то, что заварили, а она берет на себя только расходы… Так что…
— Придется мне поднести ей эту чашу?.. Не слишком справедливо, но попробую. Это чья идея, Кристы?
— Угадал!.. Ну вот и все! Сейчас мы здесь, в ресторане, выпьем по хорошему бокалу вина за твое здоровье.
— Спасибо!
— До свиданья, дядя.
Урумов аккуратно вытер лицо. Когда он вернулся в кабинет, Аврамов удивленно спросил:
— Что с вами? Вы побледнели!
— Ничего, — спокойно ответил академик. — Просто я резко встал со стула. Закружилась голова.
— В вашем возрасте ничего нельзя делать быстро и резко.
— Знаю, — ответил академик, и голос его прозвучал вполне равнодушно.
Вскоре Аврамов ушел. Урумов в глубокой задумчивости прошелся по холлу, все еще не ведая, что он сделает дальше. Сашо даже не упомянул о матери, попросту забыл о ее существовании. Но он-то не имеет права о ней забывать. Ни в коем случае. И все же не надо сегодня, пусть лучше завтра. Он чувствовал, что у него не хватит сил на еще два разговора. Однако когда Ангелина собралась уходить, он понял, что она не простит ему, если когда-нибудь узнает всю правду. Нельзя было к неуважению сына прибавлять свое.
— Ангелина! — несмело окликнул он.
Сестра вопросительно взглянула на него. И тогда он передал ей телефонный разговор, почти ничего не прибавляя от себя. Ангелина выслушала его молча, ни разу не перебив. Но когда он наконец кончил, заявила коротко и решительно:
— Болван!
Брат ничего не возразил, он чувствовал, что обида должна хоть немного рассеяться. Она и вправду не казалась ни рассерженной, ни огорченной — только обиженной.
— Да, братец, все они такие — эгоисты! — добавила она мрачно. — Никого, кроме себя, не замечают.
Впервые за много десятков лет она назвала его по старой памяти «братец». Слово это вырвалось у нее скорей всего случайно — настолько она не владела собой.
— Даже если и так — нельзя на них сердиться, — примирительно сказал он. — Может, и мы были такими же.
— О себе я не говорю, — строго возразила она. — Но ты таким не был. И отец наш — тоже… Эти штуки начинаются с них.
Ангелина сердито нахлобучила на голову свой шелковый цилиндр с искусственными вишенками.
— Что же, раз нас не спросили, пусть устраиваются, как хотят. Меня они больше не интересуют.
И с силой захлопнула за собой дверь. Ничего лучшего не могла она сейчас сделать, ничего, что принесло бы ей большее облегчение. А ему какой дверью хлопнуть? Не было такой двери. Разве только открыть еще одну — последнюю. Другого выхода не было — надо было кончать. И он прекрасно знал, что эту новость она должна услышать из его уст. Потому что иначе он так никогда и не узнает, как она ее встретила. Для его раны теперь было только одно — и очень слабое — лекарство: ее слова, ее поведение.
— Это вы, Мария? У телефона Урумов.
Очень краткий миг молчания, потом она отозвалась:
— Добрый день, господин профессор! — Голос у нее был больной.
— У меня есть для вас новость, Мария… И извините, что я обрушу ее на вас так неожиданно. Наши бесценные сегодня вступили в брак. В Казанлыке, с благословения вашей сестры.
Он опять удивился тому, как естественно звучит его голос. На том конце провода наступило долгое молчание, как будто связь внезапно оборвалась.
— Алло! — беспокойно воскликнул он.
— Да, я вас слышу, — отозвалась Мария. Теперь голос доносился как будто из другого города. — Откуда вы узнали?
Голос у нее был, в сущности, совсем мертвый, Урумов только сейчас это понял.
— Звонил Сашо… Просят простить их за то, что не предупредили нас. По-моему, это и лучше… То есть, я хочу сказать, лучше, что мы ничего не знали заранее.
— Но почему так внезапно?.. Что-нибудь случилось?
— Случилось! Криста потеряла ребенка — самопроизвольный выкидыш. Видимо, это несчастье их сразу сблизило.
— Она испугалась! — очень тихо ответила мать. — Потеряла присутствие духа!
Только сейчас Урумов понял, что так оно, наверное, и было. Охваченная страхом, Криста просто хотела за что-то ухватиться.
— Они задержатся там на несколько дней. А потом вернутся в Софию. Так что готовьтесь к свадьбе.
— Не надо так говорить! — резко оборвала его Мария.
— Это неизбежно, Мария. Вам придется с ними встретиться. Я это говорю для того, чтобы у вас было время подготовиться.
— Нельзя так! — Голос ее задрожал. — Они… они не имели права, не спросив нас…
Разумеется, она совсем не хотела этого говорить. Но и ничего другого Мария сказать не могла. Не сказав больше ни слова, она положила трубку. Наверное, сейчас плачет. Есть у женщин эта слабость, которая, в сущности, их настоящая сила. Он прошел через холл и вернулся к себе в кабинет. Почувствовав, что ноги еле держат его, медленно опустился на кушетку. Легкая дурнота охватила его. Дыханье словно задерживала чья-то рука, невидимая, спрятавшаяся за грудной костью. Если все-таки есть на свете судьба, то она — нечто самое последовательное и злорадное из всего, существующего в этом запутанном мире. Единственное, чем можно победить ее неумолимость, это идти ей навстречу. Тогда, по крайней мере, остается хоть какой-то шанс случайно с ней разминуться.
Но он чувствовал, что на это у него нет больше сил. Он понимал, что все, о чем он думал последние дни, больше не существует. Все возможные положения взаимно исключали друг друга. Теперь все четверо по законам этой жизни стали близкими родственниками. А по законам человеческой нравственности? В чем теперь может выразиться их близость? Неужели в том, что она сама назвала безнравственным и абсурдным? Он еще мог бы смириться с ее отсутствием. Но как теперь смириться с ее близостью? Все это не укладывалось у него в голове, выходило за пределы его представлений о реальности. И так оно было с самого начала; наверное, у него просто пропало воображение, если он не понял этого раньше.
Так он лежал около часа. Потом встал и позвонил Спасову. В трубке раздался скучающе-утомленный голос:
— Кто говорит?
— Академик Урумов. Мне нужно зайти к вам на десять минут.
— Нельзя ли завтра, товарищ Урумов? Сегодня я страшно занят.
— Нельзя, — ответил академик. — Только на десять минут.
— Ну что ж, приходите! — со скорбным смирением ответил Спасов.
— Выхожу немедленно.
Но вышел он не сразу. Прошел в спальню, раскрыл гардероб и переоделся — с ног до головы. Сменил белье, рубашку, повязал совершенно новый летний галстук, о существовании которого он совсем забыл. Выходя, в прихожей еще раз взглянул на себя в зеркало. Выглядел он вполне обычно, может быть, только бледней, чем всегда. И через полчаса уже сидел в просторном красивом кабинете, настолько светлом в это время дня, что у него заболели глаза. Невысокий, мягкий, гладкий человечек все в той же утомленной позе сидел против него и ждал. Очень страшно было передавать все в эти ухоженные, пухлые руки. Урумов вздохнул и начал напрямик:
— Я должен сделать вам одно весьма неожиданное признание, товарищ вице-президент.
— Надеюсь, приятное! — с последней надеждой сказал Спасов.
— Вряд ли!.. Впрочем, все зависит от того, как вы его воспримете.
— Что же, слушаю…
И тогда очень медленно и спокойно академик рассказал ему, кто и при каких обстоятельствах написал статью для «Просторов». На лице вице-президента появилось сначала ошеломленное, потом печальное и, наконец, до крайности возмущенное выражение. Урумов невольно его пожалел.
— Разумеется, в основе всех его выводов, всей гипотезы лежат мои труды, — сказал он. — И в своей научной работе я руководствовался именно такого рода предположениями. Их ни в коем случае нельзя назвать слепыми или произвольными. Но так же верно, что сам я никогда бы не решился изложить на бумаге столь смелую, я бы сказал, невероятную гипотезу, не имея еще достаточных доказательств. Так что вряд ли я имею моральное право на приоритет идеи и на ту смелость, о которых упоминает в своем письме Уитлоу. На самом деле приоритет принадлежит аспиранту нашего института Александру Илиеву.
— Глупости! — почти крикнул Спасов.
— Нет, товарищ Спасов, к сожалению, все это правда.
— Какая правда? — вновь вскипел Спасов. — Как вы, академик, можете говорить такое? Представьте себе, что в один прекрасный день будет построена эта идиотская машина времени. Неужели мир поверит, что ее изобретатель — Герберт Уэллс? Только потому, что по глупости и невежеству он первый пустил в оборот эту идею и этот смешной термин. И сейчас писатели, популяризаторы и все эти тупицы, которые называют себя футурологами, тоже без конца болтают всякие глупости. Болтуны они, а не открыватели.
