Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Тем же вечером, позже, я возвращаюсь к Гранту и Эрику, которые смотрят фильм, где Аль Пачино играет слепого[179]. Аль Пачино злится и разговаривает с трудноопределимым акцентом. Наверное, канадец. Мы все сидим в разных углах комнаты — Эрик в удобном кресле, Грант — в удобном кресле, я — на диване между ними.

Мы смотрим телевизор и попиваем пиво из бутылок. Мы абсолютно нормальны. Когда рядом Грант и Эрик и мы сидим у них дома в Линколн-Парке, в Чикаго, мы обычные люди, и я обычный человек. Мы расслабляемся. И я могу расслабиться. Я расслабляюсь.

Я стараюсь не думать о ящичке. О том, что в сорока футах от меня, во взятой напрокат машине на полу у пассажирского сиденья стоит этот ящичек. Я не смог принести его в дом, я не должен и не буду рассказывать Эрику и Гранту про него, а боясь, что кто-нибудь, например кто-то из них двоих, пройдет мимо машины, увидит ящичек, догадается, что в нем, и решит, что я чудовище, — я прикрыл его полотенцем.

Аль Пачино в роскошном военном мундире орет на парня школьного возраста в школьной форме. Я смотрел фильм не сначала и не понимаю, почему он орет на этого парня в школьной форме. Они сидят в роскошном гостиничном номере.

— Чего он орет? — спрашиваю я.

— Чш-ш! — говорит Грант.

— Он что, слепой?

— Помолчи. Сейчас уже закончится.

Звонит телефон. Эрик подходит, а потом кидает его мне на колени.

— Это тебя.

— Кто?

— Мередит.

Это Мередит, и она в панике.

— Снова Джон?

— Да, — говорит она.

— Он что…

— Нет-нет. Он в порядке, просто опять угрожает. И, судя по голосу, напился.

Я иду с телефоном наверх и захожу в ванную.

— У него что, таблетки? Или что?

— Не знаю. Я не спрашивала. Может, он собирается резать вены.

— Он про это что-то говорил?

— Нет. Вроде бы. Я не знаю. Не помню. Но тебе надо ему позвонить. Я где-то час проговорила с ним по телефону и чуть не свихнулась. Он сказал, что собирался звонить тебе, но тебя не было дома.

— Я в Чикаго.

— Я знаю. Я же тебе позвонила, балда.

Я звоню Джону.

— В чем проблема?

— Ни в чем.

— Что значит «ни в чем»? А почему я тогда тебе звоню?

— Понятия не имею. А почему ты мне звонишь?

— Мередит сказала, что ты хочешь, чтобы я тебе позвонил.

— Я пытался до тебя дозвониться.

— Я знаю. Я в Чикаго.

— А почему?

— Поехал на свадьбу.

— Пош-шел вон!

— Что?

— Ничего. Я разговариваю с котом.

— Значит, с котом разговариваешь? Слушай. У меня нет времени на…

— Ну и ладно. Извини, что я причиняю тебе столько беспокойства.

— Принято. Ну и? В чем проблема? Что стряслось? Ты опять угрожал?

— У меня просто была пара тяжелых дней.

— Сейчас ты говоришь пьяным голосом. А сначала говорил нормально. Так ты пьяный или нет? Дай мне хоть сориентироваться.

— Это просто таблетки.

— Стоп. Какие таблетки. Ты что говоришь? Ты уже что-то выпил? Что? То самое?

— Что «то самое»?

— Ты уже выпил…

— Да нет. Господи. Я просто хочу спать. Я выпил пива.

— Тебе же нельзя пить. Когда сидишь на антидепрессантах, пить нельзя. Ты же был трезвым, когда мы разговаривали в прошлый раз. Тебе нельзя пить. Сколько времени ты уже пьешь?

— Я выпил одну бутылку пива. Слушай, кончай париться.

Я слышу, как Эрик и Грант поднимаются по ступенькам и укладываются спать. В щели под дверью видно, как гаснет свет у них в комнатах.

В какой-то степени я жду, что сейчас выстрелит. Джон все это распланировал, он заговаривает мне зубы, хочет убедить, что все в порядке, но в любую секунду может это сделать, чтобы я уж наверняка все слышал, чтобы я точно знал, что это моя вина. У меня будет мертвый друг.

И все-таки все складывается как нельзя лучше. Как все совпало: Джон угрожает самоубийством в тот же день, когда мне дали ящик, на той же неделе, когда я ищу чего-нибудь пострашнее… Какова вероятность такого? Фантастика.

В дверь ванной стучат.

— Да-да?

— Ты как? — Это Грант.

— Нормально. Говорю по телефону.

— Ладно, сынок. До завтра.

— Спокойной ночи.

— Кто это?

— Грант. Ну и…

— Я опять пробежал через факторию, — говорит он.

— Какую именно?

— Ту, что на Сан-Пабло, около Эмиривилля. На этот раз я пробежал босиком.

Он уже делал это раньше, он рассказывал, как пробегал через факторию. Хочет, чтобы на меня это произвело впечатление. Если это правда — в чем я сомневаюсь, — то и впрямь производит впечатление. Но я не хочу, чтобы он об этом знал.

— И зачем? — спрашиваю я. Я знаю, зачем.

— Хреново себя чувствовал. Хотел посмотреть, что выйдет.

— И?

— Да ничего. Все на меня посмотрели. Кто-то сказал: «Ёбть, чувак». И все.

— Хм. А сейчас что у тебя случилось?

Мне хочется знать, зачем он сделал это еще раз. Уж не затем ли, чтобы я снова провел с ним такую же беседу. Я не буду.

— Не знаю. Вышел на улицу и… не знаю, когда вернулся домой, мне показалось, что я весь черный, в смоле. Не знаю. Это бред, наверное, но мне вдруг показалось, что меня накрыла сетка… в смысле, мне иногда кажется, что я проваливаюсь в такие дыры… черт, я не знаю, я просто жутко устал от этого, но ты не поймешь…

— Чего я не пойму?

— Я просто не хо…

— Я просто не верю, что ты это говоришь. Ты меня знаешь. Это я-то не пойму? А ты знаешь, чем я сегодня весь день занимался? Где я был вечером? Ты знаешь, что стоит на полу у меня в машине?

Я рассказываю ему про похоронное бюро и про ящичек.

— Господи, — говорит он.

Ему это нравится. Он мгновенно оживляется, голос становится трезвым.

Должен сказать, что именно это ему и надо было. Вот он еще больше оживился и протрезвел. Он хочет, чтобы ему рассказывали истории, он хочет убедиться: как бы ему ни было плохо, страшно, стыдно из-за того, что творится у него в полове, мой случай намного хуже. Как всегда, я уступаю. Я рассказываю, как после похоронного бюро весь вечер ездил по замерзшим, разбитым улицам чикагского Саут-Сайда и как мне хотелось, чтобы что-нибудь произошло. Я наговаривал тексты на диктофон, смотрел на компании ребяток в огромных куртках, и мне снова и снова хотелось выскочить из машины и подойти к ним: «Ну чё, пацаны? Как жизнь?» — чтобы мне врезали по голове кулаком или чем-нибудь еще или погнались, — может, мне действительно хотелось именно этого, чтобы за мной погнались, — но было слишком холодно. Я рассказываю, что каждый раз, останавливаясь у светофора, я жду, что на соседнюю полосу выедет какая-нибудь машина, а что будет потом, я пойму заранее, даже не оборачиваясь. Звон разбитого стекла, я окунаюсь в поросшие травой детские воспоминания и вижу собственную кровь, растекающуюся по стеклу. Или останавливаюсь у светофора, и кто-то взламывает ломиком боковую дверцу… нет, не кто-то, это чернокожий в армейской куртке, человек, которого я воображал себе всегда, когда представлял себе, что меня убивают таким образом, он всегда в армейской куртке — и вот он заскакивает на пассажирское сиденье (мне придется убрать ящик, куда его поставить? — на заднее), а потом заставляет меня ехать на озеро, к воде. Велит мне выйти из машины и двигаться к краю парковки, глядя на воду. Приказывает мне встать на колени, а когда я встаю, то он, не говоря ни слова, дважды стреляет мне в затылок.

— Странно, — говорит Джон. — Я всегда представляю, что это происходит в моем доме. Я привязан к стулу, у меня заклеен рот, и когда я вижу направленный на меня пистолет, я не могу ни пошевелиться, ни заорать; единственное, что я могу — это попытаться взглядом остановить пулю. У меня есть дикое ощущение, что я, может быть, сумею остановить пулю взглядом.

— Знаешь, что забавно? — говорю я. — Больше всего меня волновало одно, когда я был там, в Саут-Сайде, когда ездил везде и говорил в диктофон. Мне надо, чтобы после того как меня застрелят на озере, убийца, которому на самом деле нужна была машина, по какой-то причине нашел кассету и прослушал ее, ту кассету, где я рассказываю, что представляю себе, как кто-то, вроде него, убивает меня, и еще рассказываю, как я нашел ящичек, и тогда убийца подумает: какая же я расистская мразь…

— Господи.

— Вот что мне важно! Мне важно, что обо мне подумает человек, который меня убьет. А еще мне важно, чтобы копы, которые в конце концов найдут мою машину где-нибудь в Гэри или Манси, нашли бы диктофон, а нем кассету и послушали бы кассету в поисках каких-нибудь зацепок, и они тоже испугались бы и одновременно улыбнулись, а потом переписали бы и давали слушать друзьям…

— Ничего себе.

Меня уже больше не волнуют смутные угрозы Джона. Это срабатывало и раньше, срабатывало всегда: сейчас я ему интересней, чем он сам.

— А что будет завтра?

— Завтра я встречаюсь с Сарой Мулерн.