Стивен Кинг - Пляска смерти
"ОН РЕЗАЛ МОЛОДЫХ ДЕВСТВЕННИЦ И СМЕЯЛСЯ”, а подзаголовок с мрачным юмором сообщает, что “Источник его силы в том, что он не был способен на оргазм”). Автор неумолимо ведет нас за пределы аномальной психологии к чему-то гораздо, гораздо худшему.
Кэмпбелл ясно осознает свои литературные корни; он упоминает Лавкрафта (почти подсознательно добавляя “конечно”), Роберта Блоха (он сравнивает кульминацию “Куклы” в заброшенном подвале с кульминацией “Психо”, тем эпизодом, когда Лиле Крейн предстоит встретиться с “матерью” Нормана Бейтса в таком же подвале) и рассказы Фрица Лейбера об ужасе города (такие, как “Дымный призрак” (Smoke Ghost)) и особенно – странный роман Лейбера о Сан-Франциско “Богородица Тьмы” (Our Lady of Darkness) (получивший премию “Небьюла” на всемирном конгрессе фантастов в 1978 году). В “Богородице Тьмы” Лейбер развивает мысль о том, что когда город становится достаточно сложным, он приобретает способность жить собственной сумрачной жизнью, помимо жизни людей, которые в нем обитают и работают; это злой разум, каким-то невысказанным образом связанный с Древними Лавкрафта и Кларка Эштона Смита – особенно. Забавно, что один из героев “Богородицы Тьмы” предполагает, что Сан-Франциско не станет разумным, пока не будет завершено строительство Трансамериканской Пирамиды note 268.
Хотя кэмпбелловский Ливерпуль не наделен такой сознательной злой жизнью, Кэмпбелл изображает его так, что у читателя создается впечатление спящего полуразумного чудовища, которое в любой момент может проснуться. На самом деле, хотя связь Кэмпбелла с Лейбером больше бросается в глаза, нежели связь с Лавкрафтом, ему удалось в “Кукле, съевшей свою мать” создать нечто совершенно оригинальное.
Джеймс Херберт, с другой стороны, продолжатель гораздо более древней традиции – такую литературу ужасов мы связываем с писателями типа Роберта Э. Говарда, Сайбери Куинна, раннего Старджона, раннего Каттнера, а по английскую сторону Атлантики – Ги Н. Смита. Смит, автор бесчисленного количества книг в мягких обложках, написал роман, название которого, по моему мнению, претендует на лучшее в истории литературы ужасов: “Сосущая яма” (The Sucking Pit).
Вам может показаться, что я собираюсь ниспровергнуть Херберта, но это не так. Действительно, представители нашего жанра по обе стороны Атлантики о нем низкого мнения; когда мне случалось упомянуть его имя, носы автоматически начинали морщиться (все равно что позвонить в колок”, чего у подопытной собаки начинается слюновьци, когда начинаешь расспрашивать, выясняется, что мал, тал Херберта; а на самом деле после смерти Роберта, Херберт, вероятно, лучший автор ужасов типа журналов “Пс” фикшн”; я думаю, что создатель Конана с энтузиазмом отнесся бы к творчеству Кэмпбелла, хотя во многих отношениях они – прямая противоположность друг другу. Говард был рослым и широкоплечим; на сохранившихся снимках лицо у него невыразительное, с выражением легкой застенчивости или даже подозрительности. Джеймс Херберт среднего роста, стройный, легко улыбается и хмурится, он человек открытый и откровенный. Но, конечно, главное их отличие в том, что Говард мертв, а Херберт нет, хе-хе.
Лучшее создание Говарда – его цикл о Конане Варваре. Действие его происходит в мифической Киммерии, в столь же мифическом прошлом, населенном чудовищами и прекрасными сексапильными девушками, которые постоянно нуждаются в спасении. И Конан с готовностью берется их спасать.., если его устраивает цена. Действие произведений Херберта происходит в современной Англии, обычно в Лондоне или в южных графствах, примыкающих к нему. Говард вырос в сельской местности (он жил и умер в маленьком полынном техасском городке, который называется Кросс-Плейнс); Херберт родился в лондонском Ист-Энде, он сын уличного торговца, и в его творчестве отражается пестрая карьера рок-н-ролльного певца, художника и чиновника.
Только в стиле – понятие не очень ясное, которое может быть определено как “план или метод воздействия на читателя”, – Херберт отчетливо напоминает Говарда. Херберт не просто пишет свои романы (“Крысы” (The Rats), “Туман” (The Fog), “Выживший” (The Survivor), “Копье” (The Spear), “Лжец” (The Liar) и “Тьма” (The Dark)) похоже на Роберта Говарда; нет, он надевает боевые сапоги и атакует читателя, поражая его ужасом.
Позвольте мне занять еще немного вашего времени и указать на одну общую черту, которая свойственна Джеймсу Херберту и Рэмси Кэмпбеллу просто потому, что они англичане: оба пишут чистой, прозрачной, грамматически правильной прозой, которую, кажется, способны сочинять только люди, получившие английское образование. Вы можете подумать, что способность писать четко и ясно лежит в основе таланта каждого писателя, но это не так. Если не верите, сходите в ближайший книжный магазин и полистайте там книги в бумажных обложках. Обещаю вам такое количество болтающихся причастий, не правильно расположенных определений и даже отсутствия согласования между подлежащим и сказуемым, что вы поседеете. Можно было бы ожидать, что редакторы и корректоры исправят такие ошибки, если этого не может сделать сам автор, но большинство из них так же безграмотны, как писатели, которых они пытаются править.
Но гораздо хуже то, что большинство писателей не в состоянии так описать простые действия, чтобы читатель мог мысленно их увидеть. Отчасти это объясняется неспособностью писателя самому полностью представить себе описываемое; кажется, что глаза его воображения всегда полуприкрыты. Но чаще всего причина кроется в плохом состоянии основного рабочего инструмента писателя – его словаря. Если вы пишете рассказ о доме с привидениями и не знаете разницы между фронтоном и двутавровой балкой, между куполом и башенкой, между обшивкой обычной и дубовой, у вас, сэр или мадам, большие неприятности.
Не поймите меня превратно; книга Эдвина Ньюмена об упадке английского языка кажется мне довольно забавной, но вместе с тем утомительной и поразительно ханжеской; эту книгу написал человек, который хотел бы поместить язык под герметически закрытый стеклянный колпак (словно красавицу в хрустальный гроб) и не разрешать ему бегать на улицу и болтать с прохожими. Но у языка есть свой, внутренний двигатель. Парапсихологи могут спорить относительно экстрасенсорного восприятия; психологи и неврологи могут утверждать, что ничего подобного не существует; но те, кто любит книги и язык, знают, что печатное слово обладает особой телепатической силой. Писатель работает молча, он обозначает свои мысли группками букв, разделенных пробелами, и в большинстве случаев читатель тоже проделывает свою работу молча, расшифровывая эти символы и превращая их в мысли и образы. Поэт Луис Зукофски (его самая известная книга – “А”) утверждает, что даже размещение слов на странице – абзацы, пунктуация, место, где кончается строка, – все это тоже о чем-то говорит читателю. “Проза, – пишет Зукофски, – это поэзия”.
Вероятно, справедливо, что мысли писателя и мысли читателя никогда не совпадают полностью, что образ, который видит писатель, и образ, представляющийся читателю, не сливаются на все сто процентов. В конце концов, мы не ангелы, мы творение несовершенное, язык наш мучительно неуклюж – это вам подтвердит любой поэт или прозаик.
Думаю, нет ни одного писателя, который не страдал бы от ограничений, поставленных перед нами языком, который не проклинал бы его за отсутствие в нем нужных слов. Особенно трудно передать такие чувства, как горе и романтическая любовь, но даже столь банальное дело, как включение ручной передачи и поездка до конца квартала, станет почти неразрешимой проблемой, если вы попытаетесь не просто осуществить этот процесс, но и описать его. А если сомневаетесь, попробуйте написать инструкцию и испытайте ее на приятеле, который не умеет водить машину.., только сначала проверьте, застрахована ли машина.
Различные языки, как считается – и это правда, – по-разному приспособлены для разных целей; французы пользуются репутацией великих любовников, потому что французский язык особенно хорошо выражает чувства (невозможно сказать лучше, чем Je t'aime… note 269 и для объяснения в любви нет лучшего языка). Немецкий – язык прояснения и объяснения (и тем не менее это холодный язык: когда много людей говорит по-немецки, это похоже на звук большого работающего механизма). Английский очень хорошо выражает мысли и неплохо – образы, но в основе его нет ничего привлекательного (хотя, как указал кто-то, в нем есть извращенно привлекательные созвучия; подумайте, как благозвучно словосочетание “проктологическое обследование”). Однако мне он всегда казался плохо приспособленным для выражения чувств. Ни “почему бы нам не переспать?”, ни жизнерадостное, но грубоватое “беби, давай трахнемся” не сравнятся с Voulez-vous coucher avec moi ce soir? note 270 Но нужно извлекать, что возможно, из того, что мы имеем.., и, как подтвердят читатели Шекспира и Фолкнера, иногда получается неплохо.
