Юрий Герман - Дорогой мой человек
— Кто вас оскорбил, Петренко? — спросил комендант.
— Да вот этот вольнонаемный оскорблял: в каменном, говорит, веке такие люди жили. Это как понять?
— Ясно, — сказал комендант металлическим, комендантским голосом. И лицо его из доброго, юного и веселого превратилось в непроницаемое, специально комендантское лицо: без выражения, без возраста — одна только лишь твердость. — Ясненько, — повторил комендант. — И попрошу сесть там, на скамье для задержанных. Курить тут не разрешается. Разговаривать тоже. Утром выясним ваши личности.
— Но документы! — воскликнул Володя.
— Документы люди делают! — с таинственной интонацией в голосе произнес комендант. — Ясно?
И так как говорить было решительно нечего, то комендант выплюнул чуингам и швырнул в печку не докуренную сигарету. А Володя сигарету пожалел и сразу же крепко уснул.
Было ровно шесть, когда он проснулся. Амираджиби крепко спал, откинув горбоносое лицо. Профиль его был резко вырезан, и Володя удивился капитан выглядел сейчас далеко не молодым человеком.
— Не было! — сонно-бодрым голосом докладывал по телефону комендант. Героев Советского Союза у меня среди задержанных в наличии не имеется…
— Почему не имеется? — приоткрыв один глаз и откашлявшись, спросил Амираджиби. — Любой из нас, мои дорогие друзья, может завтра или послезавтра стать героем.
Упругим шагом Елисбар Шабанович пересек комнату, выхватил из руки коменданта трубку и негромко сказал:
— Так точно, товарищ адмирал, это капитан Амираджиби. Нет, нас никто не задерживал, мы просто запутались с одним симпатичным майором медицинской службы и замерзли в климате здешней прекрасной весны. А комендант — чуткий товарищ, нас приютил и обогрел по нашей просьбе. Мы тут отдохнули. Нет, товарищ адмирал, наоборот, мы ему признательны и чрезвычайно благодарны. Оказал настоящее флотское гостеприимство. Мой старпом вас побеспокоил Петроковский? Спасибо, товарищ адмирал, мы сейчас на «Светлый» и направимся.
Комендант сделал хватательное движение рукой, но Амираджиби уже положил трубку. Несколько секунд все молчали. Обиженный давеча словами о «каменном веке» матрос докуривал у печки самокрутку.
— Надо же было сказать, что вы Герой! — стараясь не глядеть на капитана, начал было комендант, но Амираджиби перебил его.
— Нет, не надо, — внятно, негромко и печально сказал капитан, — и обижаться не надо. Прошу прощения, если я обидел вас, товарищ Петренко, но, поверьте, я не желал обидеть. «Пожмем скорей друг другу руки», — как сказано в одной трогательной ресторанной песенке, — «дорога вьется впереди».
Матрос встал, сунул окурок в печку, шагнул вперед.
— Давайте руку, дорогой Петренко, — сказал Амираджиби, — мы все неплохие люди, только немного переутомленные. Конечно, совсем немного, самую малость, какой-нибудь третий год войны, это же для настоящих парней сущие пустяки. Но иногда случается, что нам не хватает чувства юмора. Некоторым из нас. Особенно мне. Я не угадываю момента, понимаете, и шутка обращается против меня. Привет, дорогой товарищ комендант, будьте и впредь бдительны, это полезно во время войны. Пойдем, товарищ майор медицинской службы?
— Куда?
— Со мной, к моему старому другу…
Теперь они стояли в непроницаемом ватном тумане, накрывшем базу. И все затаилось в этом холодном весеннем тумане — и боевые корабли, и маленькие катера, и пароходы, и гигантские «либерти», груженные взрывчаткой, банками с тушенкой, ботинками; затаилось и кольцо аэродромов, и порт, и город, и ближние и дальние базы.
— Товарищ герой Советского Союза, — раздался сзади тихий и ласковый бас матроса, — мне приказано вас проводить на «Светлый».
— Ну что же, проводите, дорогой, — так же негромко ответил Амираджиби. — Проводите, дружок. А что касается до вашего ко мне обращения, то оно не совсем правильное. Вот, например, вчера со мной один случай произошел на глазах нашего уважаемого военврача. Я немного пострадал. Я получил небольшую и совершенно непредвиденную травму в мирных, по существу, условиях. Военврач мне оказал на месте хирургическую помощь, скорую помощь, он очень находчивый, этот майор медицинской службы. Так вы думаете, я не кричал в процессе получения травмы? Нет, дорогой, я кричал и стонал и, как метко отметил наш друг военврач, даже лягался. Таким образом, товарищ Петренко, вы можете сделать вывод, что нет человека, который был бы всегда героем. Героем должен и может быть каждый из нас в предполагаемых обстоятельствах. Ясно?
— Ясно, — откуда-то из мозглого тумана услышал Володя ответ матроса.
— Это вы запомните, дорогой, — продолжал Амираджиби. — И если бы вы находились в моих обстоятельствах, то тоже имели бы Золотую Звезду, не сомневаюсь в этом. Согласны?
На лидере «Светлом» у трапа их опросили, потом провели в чистую, теплую кают-компанию. Мирно и уютно пощелкивало паровое отопление. Вестовой в белой робе спросил, не хотят ли гости чайку, и чай тотчас же появился, словно ждали их. Амираджиби велел принести рюмки и показал на пальцах: три, потом открыл свой лакированный чемоданчик и поставил на стол бутылку бренди. Володя читал пеструю этикетку, когда услышал нестерпимо знакомый голос:
— Это кто же тут в неположенное время пьянку разводит?
Тяжелая бутылка выскользнула из Володиных рук и мягко шлепнулась на бархатный диван. Еще не успев обернуться, он почувствовал на своем погоне могучую руку Родиона Мефодиевича и сам не заметил, как, словно в далеком детстве, прижался лицом к только что выбритой, обветренной, жесткой с холоду щеке каперанга Степанова. А Родион Мефодиевич гладил Володю по мягким волосам и тоже, словно тогда, давным-давно, в той мирной жизни, на улице Красивой, когда и тетка Аглая не «пропала без вести», когда и Варвара была с ними, приговаривал:
— Ишь, военврач. Майор медицинской службы. Ордена. Бывалый человек. Значит, воюем…
— Да вот…
— То-то, что вот! Варьку не встречал?
— А где же она?
— Здесь, неподалеку, бывает у меня, видаемся. Ну, а про тетку — упережу твой вопрос — ничего, ничего решительно не знаю. И никто не знает.
Какая-то словно бы тень закрыла его лицо, он круто дернул плечом, потряс головой и, повернувшись к Амираджиби, обнял капитана, поцеловал и негромко, с твердой радостью в голосе произнес:
— Я же тебя и не поздравил еще. Не знал, куда депешу отбивать. В какие порты и в какие страны. Значит, непосредственно из врага народа — в Герои Советского Союза? Без пересадки? Расскажи, как оно все-таки произошло?
— А никак, Родион, Служим Советскому Союзу, вот и все. А про наши боевые эпизоды и как мы отражали атаки фашистских стервятников, доставляя ценные грузы к месту назначения, очень красиво написано во флотской газете. Ты же ее читаешь? Там мы все абсолютно бесстрашные, волевые, дисциплинированные, находчивые морские орлы…
Они оба улыбались чему-то, а чему именно — Володя не понимал. Не торопясь, очень красиво (он все делал как-то особенно красиво и изящно) Амираджиби налил рюмки и, подняв свою, сказал негромко и очень четко:
— Мне бы хотелось, чтобы молодой доктор, мой новый друг и даже благодетель, знал, что товарищ моей юности Родион Мефодиевич Степанов, не страшась решительно никаких последствий для себя и для того, что некоторые называют своей карьерой, извлек меня из тюрьмы, в которой я сидел по обвинению всего только в государственной измене…
— Служим Советскому Союзу, — со своей мягкой полуулыбкой сказал Степанов.
— Вот за это я и предлагаю поднять тост, — положив ладонь на рукав кителя Степанова, произнес Елисбар Шабанович. — Тост очень принятый на моем судне «Александр Пушкин».
Они сдвинули тихо зазвеневшие рюмки, и капитан Амираджиби произнес совсем тихо и быстро:
— За службу! Смерть немецким оккупантам!
СЭР ЛАЙОНЕЛ РИЧАРД ЧАРЛЗ ГЭЙ, ПЯТЫЙ ГРАФ НЕВИЛЛ
— Вам звонил капитан Амираджиби, товарищ майор, — сказал Володе дежурный, заглянув в бумажку; фамилию капитана он произнес с трудом, по слогам. — Будет звонить в тринадцать. Убедительно просил дождаться его звонка.
И дежурный хихикнул: наверное, Амираджиби успел его чем-то очень рассмешить.
— Подождете?
Устименко кивнул.
Свою треску с кашей он съел и теперь поджидал обещанного чаю, но о них, кажется, забыли — и о Володе, и о чае. В сущности, Володя не надеялся на этот чай и ждал только из вежливости, не в таких он был чинах, чтобы о нем не забывали, но нельзя же подняться и уйти, если тебе сказано: «А сейчас, доктор, мы вас чайком напоим, уж больно у вас замученный вид…»
Сидел, курил, ждал и перечитывал письмо от Женьки:
"Об Аглае, конечно, ни слуху ни духу. И надо же было ей лезть в мужское дело, я точно знаю, что ее удерживали в Москве! Разумеется, ее очень жалко, она женщина неплохая и отцу была недурной женой, насколько я понимаю. Но представляешь себе — во что это может вылиться? Во всяком случае, батьке это не сахар, хотя бы по линии служебной, мы все взрослые и понимаем, что к чему. Он еще хлебнет лиха!
