Алексей Шельвах - Приключения англичанина
В тот день друзья начали пить прямо с утра (был выходной), причем Оливера развезло, и Антон был вынужден эскортировать его до дома. Уложил впавшего в бессознательное состояние собутыльника на кровать и уже собирался уходить, когда прозвучал дверной звонок.
На пороге стоял высокий старик с плоским чемоданчиком в руке и зачехленным зонтом под мышкой, коротко подстриженный, подтянутый, по всему, иностранец или, в крайнем случае, прибалт.
– Сынок, – произнес старик, – скажи на милость, не здесь ли остановился сэр Оливер?
Антон ничего не понял из сказанного, ведь говорил-то старик по-английски. Жестами попросив подождать, направился в комнату и на пороге едва не сбил с ног Оливера, – тот, с опухшим лицом и налитыми кровью глазами, оказывается, уже плелся в прихожую.
Он даже сквозь сон расслышал, узнал родную речь!
– Лорд Мак-Грегор? – спросил Оливер, в упор глядя на гостя.
– Да, сэр, это я, – ответил старик и протянул Оливеру правую руку, крепко, до побелевших пальцев, сжатую в кулак.
Оливер рефлекторно протянул руку навстречу – ладонью вверх. И на ладонь его упал осколок расколотой чайной чашки.
Антон с недоумением взирал на происходящее, тогда как Оливер с первого взгляда опознал в этом фарфоровом лепестке осколок одного из множества драгоценнейших сервизов, разбитых им на злополучном чаепитии.
– Сэр Оливер, – сказал лорд Мак-Грегор, – как бы ни расходились наши воззрения…
– Да проходите, проходите же! Что вы стоите как столб? – закричал Оливер неожиданно петушиным голосом.
Антон, почувствовав себя лишним, шепотом сказал ему «ну счастливо», кивнул старику и поспешил оставить их наедине.
– Сейчас, сейчас я все приберу, – говорил Оливер, перекладывая с места на место попадавшиеся под руку предметы, переставляя стулья. Попытался даже передвинуть шкаф, но сил не хватило. – Садитесь. Верно, устали с дороги?
Лорд Мак-Грегор невозмутимо наблюдал за его действиями. Осмотревшись, выбрал стул возле окна, сел, извлек из кармана твидового пиджака трубку, кисет, зажигалку, спросил:
– У вас тут курить-то можно?
– Да конечно, конечно, – ответил Оливер, прекрасно понимая, что под вопросом гостя скрывается невероятных размеров подтекст, хемингуэевский айсберг.
– Значит, вот так мы и живем, – сказал Мак-Грегор задумчиво. – Почти в нищете. На книгах дюймовый слой пыли. Кстати, что мы читали последний раз? – Не вставая со стула, он дотянулся до подоконника – такой маленькой была комната – и взял в руки книгу, взял осторожно, двумя пальцами, сдул с нее пыль. – О! Достоевский!..
Оливер нервно прошелся по комнате. У него начинался отходняк, срочно требовалось поправить здоровье. Вдобавок, волнение, вызванное визитом нежданного гостя, сказывалось – подрагивали руки и ноги.
– Ну, как там, в Англии? – спросил Оливер, спросил просто для того, чтобы поддержать разговор. – По-прежнему классовое неравенство? – В данный момент его гораздо больше интересовало, сколько времени осталось до закрытия гастронома, поэтому вопрос прозвучал фальшиво, и собеседник это почувствовал. Почувствовал, но не подал виду и принялся рассказывать о недавних дебатах в Парламенте, о внешнеполитическом курсе правительства, о состоянии экономики…
Но Оливеру слушать всю эту мутотень скоро надоело, он стал ерзать, зевать, потом спросил раздраженно:
– Ну, а в каком состоянии наша изящная словесность? – Он запнулся. – Ваша… изящная…
Лорд Мак-Грегор пристально посмотрел на него и тихо ответил:
– А что словесность? Словесность развивается. Со времени вашего отъезда, а точнее сказать, бегства появилось целое поколение поэтов, которое, кстати, и не слыхивало о некогда скандально известном О. Сэнтинеле.
– Вы врете! – недоверчиво засмеялся Оливер. – Пользуетесь тем, что я не могу проверить.
– Перестаньте, – поморщился Мак-Грегор. – Все гораздо проще. Вас просто не помнят. И вовсе не потому, что вы социалист.
– А почему же? – задиристо спросил Оливер и подумал: боже, как глупо я себя веду! Ну что может смыслить в поэзии этот старый сноб? – Интересно, почему это обо мне не помнят?
– Да потому, что вы писали не слишком хорошие стихи, сэр, вот почему, – спокойно ответил Мак-Грегор. – Вашим сочинениям всегда недоставало глубины, откровения какого-то. Вы никогда не были поэтом номер один, или два, или хотя бы четыре. Вы недурно версифицировали, но звезд с неба не хватали. Тем не менее, из вас могло бы что-нибудь получиться, если бы вы не покинули Англию и не перестали писать на родном языке.
Возникла довольно долгая пауза, в течение которой лорд Мак-Грегор успел выкурить трубку.
– Знаешь, что? – сказал, наконец, Оливер. – Вали-ка ты отсюда, старый дурак. Да-да, ты не ослышался. Сукин сын, приехал тут портить мне настроение.
– Ну ладно, ладно, Оливер, я же пошутил, – примирительно сказал Мак-Грегор. – Что ты в самом деле? Мы же дружили! Помнишь пьяные ночи на Стоун-стрит? Совсем потерял чувство юмора. Впрочем, в такой стране это неудивительно. А что касается молодых поэтов, так они ничего о тебе не слышали лишь потому, что ты давно не публиковался на английском. Где же они могли прочитать твои сочинения?
– Могли бы пошарить по библиотекам, – буркнул Оливер, – полистать журналы начала двадцатых…
– Ну да, делать им больше нечего, – хмыкнул Мак-Грегор.
Оливер грозно взглянул на него.
– Молчу, молчу! Ну, а на русском-то вы здесь печатаетесь, дорогой сэр? На русском-то знамениты?
Оливер снова прошелся по комнате, затем остановился напротив Мак-Грегора.
– Нет, – сказал он грустно, – все, что я написал на русском языке, не имеет никакой художественной ценности. Но на жизнь хватает.
– А почему бы тебе не вернуться на родину? – вдруг спросил Мак-Грегор. – Обратись в наше консульство, напиши письмо своему премьеру…
– Понимаете, – сказал Оливер тоном человека, уставшего в сотый раз повторять одно и то же, – дело в том, что мне противен ваш капиталистический строй, ваша загнивающая культура, бесплодная ваша земля, короче. (Объективности ради заметим, что если и приходилось Оливеру раньше говорить нечто подобное, то лишь самому себе, зато вот уж действительно раз сто или даже двести – за все годы, проведенные в России, причем он так себя и не убедил окончательно в искренности своих слов).
– М-м, вот оно что, – удивился Мак-Грегор. – А не много ли ты на себя берешь? Сам посуди, ну какой из тебя борец с капиталистическим строем? Кропал модернистские стишки, лакал виски и возился с девчонками, в СССР попал по глупости, вернее, потому, что нигде больше не был нужен. Ах, да, еще финансировал какие-то левые организации, давал им деньги, чтобы купили себе красные флаги…
Оливер сел на стул и тоже закурил. Руки у него тряслись, и он сломал несколько спичек, прежде чем ему удалось прикурить.
– И ходил в матросской куртке в знак солидарности с пролетариатом! А может, и до сих пор еще ходишь, как шут гороховый? – саркастически продолжал Мак-Грегор. – Это уже даже не смешно.
– Я и не думаю смеяться, – упрямо отвечал Оливер. – Я покинул Англию, потому что меня возмущали лицемерие правящих классов, продажность профсоюзов, идиотизм сельской жизни. Возмущают и сейчас. Возвращаться я не намерен и стихи буду продолжать писать на языке народа, совершившего впервые в истории человечества великую пролетарскую революцию. Так и передайте вашим масс-медиа, сэр как вас там.
– Ну, я вижу, с тобой не договоришься, – сказал лорд Мак-Грегор, поднимаясь со стула. – Ты просто дурак. Или бесчестный конформист? Ну-ка, отвечайте, сэр, какое из этих двух определений вас больше устраивает? И кстати, какое воинское звание в министерстве здешних внутренних дел вам присвоено?
– Не устраивает ни то, ни другое, – ответил Оливер. – И званий никаких не имею.
Они снова замолчали. Мак-Грегор ругал себя за то, что был с поэтом излишне резок, – бедняге и без того тяжко.. Еще бы: променять подлинные свободы, гарантируемые буржуазной демократией, на место у коммунистической кормушки. Наверняка кусает локти, но самолюбие мешает признаться в этом публично. Или боится всесильного КГБ?
Оливер, между тем, потупив глаза, уныло думал о том, что до закрытия гастронома осталось минут десять, и если сразу, вот сию секунду, встать с места и – кубарем по лестнице, бегом по улице, это же рядом, на углу, так можно и успеть.
– А чего это ради именно вы, лорд Мак-Грегор, озабочены моей судьбой? – спросил он. – Я ведь, если честно, вас помню смутно. Может, и бывали вы у меня на Стоун-стрит, так ведь это вы у меня бывали, а не я у вас. Впрочем, как бы то ни было, я ни перед кем не собираюсь отчитываться за свои поступки в прошлом и настоящем, уже не говоря про будущее время.
