Роберт Крайтон - Камероны
– А как твой брат Джем?
– Ах, Джем?… – Он обернулся и взглянул на нее. От подъема в гору она разрумянилась. И была такая красивая, что всякий раз, оборачиваясь, он дивился ее красоте и поражался тому, что она идет с ним на пустошь. Обычно только девчонки, работавшие на шахте, да «зеленые юбки» ходили на пустошь с парнями, которых они едва знали. Оба понимали это.
– Джему, по-моему, полегчало. Самое тяжелое позади. За ним ухаживает сестра, а уж лучше ее никого быть не может.
– Она замечательная женщина. Она ведь теперь и моя сестра.
Это его озадачило. Ему вовсе не хотелось, чтобы они с Элисон были как брат и сестра. Он вышел из сада и остановился, поджидая ее. На деревьях еще висели зеленые яблочки – это означало, что воришки вроде Йэна и Эмили в любую минуту могут тут появиться. Элисон старалась не отставать от него и все же вынуждена была остановиться, чтобы передохнуть.
– Если я тебя о чем-то опрошу, ты мне скажешь?
– Ага, наверное. Думаю, что скажу.
– Почему вы, Камероны, то и дело ходите на Горную пустошь?
Вопрос застал его врасплох: он понимал, что не может честно на него ответить. Сэм умел этот вопрос обойти, Джемми тоже умел – по-своему, а Эндрью до сих пор еще ни разу его не задавали. Он всегда знал заранее, когда может возникнуть такой вопрос, и умудрялся его избежать.
– Искать тетеревиные яйца. – Это был обычный ответ, принятый у них в семье, ответ, с помощью которого выворачивался Сэм. «Но вы же их не находите», – неизменно говорили Сэму, а Сэм отвечал: «В том-то все и дело, понимаете, зато можете себе представить, что будет, если мы их найдем!» И на этом разговор заканчивался. Но Эндрью так никогда бы не сумел.
– Этот ответ я знаю, – сказала Элисон. – Я спрашиваю тебя – почему.
Он зашагал дальше, вверх.
– Я не могу тебе ответить, – сказал он.
– Потому что ты мне не доверяешь.
– Ох, что ты! – Он обернулся к ней. И подумал, что мог бы доверить ей что угодно.
– Тогда скажи мне.
Ему бы очень хотелось выполнить ее просьбу – никогда еще ему ничего так не хотелось.
– Не могу я, – сказал он.
– Дело не в том, что ты не можешь. Если ты мне доверяешь, все можно. – Она посмотрела на него, и он понял, что не удержится. Но ведь это была семейная тайна, она принадлежала не ему. Это была тайна Камеронов.
– Это же не мое.
– Что – не твое?
– О, господи. То, что мы делаем. – И он развел руками, сознавая, что производит жалкое впечатление. – Неужели ты не можешь понять, что не могу я сказать тебе?
Она посмотрела на (него – взгляд у нее был проницательный, а глаза такие юные и даже невинные, что редко бывает при проницательном взгляде.
– Нет.
Он стоял, не в силах ни продолжать путь, ни повернуть назад, сознавая лишь, что время уходит.
– Что-то затучивает. Снова пойдет дождь.
– Нет, я не понимаю, что ты не можешь мне довериться. – Она повернулась и пошла назад.
– Не уходи! – крикнул ей вслед Эндрью. Это был словно крик о помощи. – Ты можешь пойти со мной. – Она остановилась, и он подбежал к ней. – Можешь пойти.
– А я увижу, что ты будешь делать?
– Да.
– И я все пойму? – Он даже удивился, как близко подошла она к тому, чем они занимались. У него возникло чувство, что она все знает и просто проверяет его.
– Нет.
– Но раз я все равно увижу, ты мне скажешь?
Ему хотелось сказать «да», но вместо этого он лишь покачал головой. Она зашагала дальше и вот уже подошла к началу сада.
– Пожалуйста, не уходи так, – взмолился он, следуя за ней.
– Можешь идти со мной, если хочешь, – сказала дочка Боунов.
– Да нет, не могу. – Это был крик боли. – Я должен сходить наверх. Они же на меня рассчитывают. – Он взял ее за руку, сам удивляясь собственной смелости. – Послушай, вы, Боуны, гордитесь своими традициями. Если бы у вас была семейная тайна, которую вы поклялись хранить, ты бы мне ее не сказала.
– Ох, нет, все равно сказала бы. – Он этого не ожидал и на какое-то время потерял почву под ногами. – Потому что я бы верила тебе.
И все же слова не шли у него с языка – особенно в такой день, когда его отец собирался встречаться с лордом Файфом и за его спиной незыблемой скалою должна стоять семья; нет, не мог он выдать тайну, которую они хранили столько лег. Эдисон пошла дальше, вниз, через яблоневый сад. А он был связан, опутан узами, которые ему не разорвать, и они удерживали его от того, что ему так хотелось сделать.
– Элисон! Вернись. Я скажу тебе. – Но он не пошел за ней и знал, что, если она вернется, он все равно ей не окажет. Он побежал вверх, чтобы наказать себя, а также потому, что ему хотелось причинить себе боль. Семья – прежде всего, семья всегда будет прежде всего, без семьи вообще ничего нет. Боуны, может, и выбалтывают свои тайны, но Камероны – никогда.
Красиво звучит, всегда красиво звучало, но ему тошно было даже думать сейчас об этом. И почему его угораздило родиться Камероном, повторял он про себя, а потом вслух, с каждым мучительным шагом вверх по пустоши: «Почему я? Почему именно я?» – понимая, что, наверно, отринул от себя единственную в своей жизни любовь, чтобы сохранить любовь другую. Слишком это тяжело дли молодого парня, подумал Эндрью.
10
Гиллону казалось, что он просидел в бадье несколько часов. Он мылся и споласкивался, намыливал волосы, потом промывал их уксусом, чтобы они блестели и чтобы на них не осталось щелочи. «Если люди хотят, чтобы я выглядел калекой, – подумал Гиллон, – иначе все надо делать». Им следовало снести его вниз на ставне и положить у порога, а они вместо этого снаряжают его, точно горного стрелка на парад.
– Сколько еще времени? – вдруг крикнул он. 'Конечно же, прошло несколько 'часов.
– Три часа до срока, – 'Крикнула Мэгги.
До срока. Слова палача. От этой фразы мороз прошел у него по коже.
Он стал вытираться и заметил, что руки у него опять Дрожат.
– Хорошо бы придумали такую пилюлю, которую бы проглотил – и нервы успокоились, – сказал Гиллон.
– Есть такое средство, но только не пилюля, – сказал мистер Селкёрк. – Его наливают из бутылки.
Мэгги тотчас вышла из залы в кухню, хотя Гиллон стоял голый посреди комнаты.
– Да что это с вами, черт побери?! – прикрикнула она на Генри Селкёрка. – Вы хотите, чтобы ваш друг для храбрости приложился к бутылке, а потом чтоб от него виски несло? А ты – одевайся. Стоишь тут весь синий и трясешься, как куст на пустоши.
Мэгги взяла с буфета виски и ушла с бутылкой в залу. На пороге появился Роб-Рой, и ток воздуха, ворвавшийся с ним в комнату, отнюдь не помог Гиллону унять дрожь. Он никак не мот с этим справиться.
– Нашел, – сказал Роб, показывая длинные носки-гольфы. Это были добротные серые шерстяные носки в еле заметную клетку, прочерченную 'Красной ниткой, с маленькими кисточками наверху. – И смотри-ка! Видишь? – воскликнул он, передавая отцу носки. – Тут есть штрипки для твоего охотничьего ножа. – Он был возбужден: явно тоже выпил.
– Никакого ножа я с собой в замок не возьму, – заявил Гиллон, и в доме снова воцарилась тишина.
– Да что это с вами? – спросил Роб. – Точно в доме покойник.
Гиллон начал одеваться – сосредоточенно, как одевался бы человек, зная, что делает это в последний раз.
– Пора бы тебе и выйти на улицу. Весь поселок тебя ждет. На улицах настоящий праздник. Энди Бегг хочет послать в Кауденбит за волынщиком, чтобы ты шел к лорду под волынку.
Гиллона снова затрясло, во он сделал над собой усилие и продолжал одеваться. Он надел чистое вязаное белье. Если там очень жарко, он вспотеет, но ничего «не поделаешь. Юбочку без подштанников не носят – это твердо знают все в Шотландии. Малейшее движение стоило Гиллону огромных усилий.
– О, господи, да что это они вообразили?! – вздохнул Гиллон. – Это же не карнавал.
– Второй День освобождения углекопов, – объявил Роб. – Простой человек вступает в мир, который доселе был затерт для него на замок. Простой трудяга – угольный крот – заставил могущественного лорда Файфа принять его. Вы только представьте себе: сам всесильный…
– Не стану я этого делать! – вдруг выкрикнул Гиллон.
– Не буду! Не пойду туда в таком виде.
Он уже шагнул в юбочку, застегнул ее на крючок и тотчас преобразился. Одно движение 'руки, звяканье металла о металл, щелчок закрывшегося крючка – и Гиллон из их жалкого мира перенесся в свой мир, чуждый им.
Всем стало как-то неловко. Он стоял в центре маленькой темной комнаты, выделяясь ярким пятном на фоне серых, покрытых копотью стен, – тропическая птица, задержавшаяся среди воробьев на задворках рабочего района.
Складки юбочки разбегались при малейшем движении, шерсть мягко колыхалась, словно под дуновением ветра на пустоши, яркие цвета клетки, где было много синего и зеленого с красными и желтыми прожилками, вспыхивали от движения, резали глаза в этом мире, который знал лишь серое и черное. Заправленная в юбочку гофрированная рубашка с оборочками, матово-белая – такого цвета бывает лишь хорошее полотно – подчеркивала веселые цвета клетки.
