Сергей Морозов - Великий полдень
— Что ты, что ты! — почти с испугом воскликнула Мама, хватая мою руку. — Она очень хочет! И ей нужно!
— Ты так думаешь? — вздохнул я.
— Ну конечно!
В конце недели мы всем семейством отправились в Деревню. В эти выходные там намечалось важное мероприятие. Что то вроде презентации или «официального» открытия Пансиона. В общем, что называется день открытых дверей. Основные строительные и отделочные работы по перепланировке усадьбы и особняка завершили в ударном порядке. Я догадывался, что Майя будет с головой погружена в хлопоты и тогда уж к ней не подступиться. Это заранее нагоняло на меня тоску. Несколько раз я даже в сердцах ругнулся про себя, мысленно назвав ее самолюбивой эгоисткой, девчонкой, которая озабочена лишь одной своей карьерой.
У нее действительно вдруг обнаружилась сугубо деловая хватка, с которой она припрягала в своих интересах всех — все окружающих — родственников, знакомых. Мне казалось, что она даже готова эксплуатировать собственное обаяние и любовь к себе людей. Так из Папы, чьей любимицей она всегда была, она успешно выколачивала деньги и многое другое, что было необходимо для Пансиона. Мама отстаивала интересы дочери в различных общественных организациях, особенно в России. Дядя Володя готов был на нее молиться и не покладая рук обустраивал Пансион. Даже лучшая подруга Альга оказалась задействована на все сто процентов. Через нее Майя имела дополнительное влияние на того же Папу и массу других нужных людей. Альга помогала ей налаживать связи, подбирать персонал — воспитателей, преподавателей и так далее. Прелестную Майю все любили, и она принимала всеобщую любовь, распоряжалась ею, как бессрочным кредитом. Ей давали любовь, она ее брала. Это было вполне естественно в ее возрасте. Опять таки здоровый девичий эгоизм и жажда самоутверждения. Может быть, ей и в голову не приходило, что она и сама должна что то отдавать. Она ведь была занята таким важным, таким благородным делом — благотворительностью! Стало быть, не для себя старалась — для Пансиона… И на меня Майя, пожалуй, стала смотреть лишь с этой точки зрения — с позиций сугубой полезности. А поскольку польза от меня в настоящий момент была, прямо скажем, небольшая, то и ценность моя в ее глазах (несмотря на дружеские заверения Мамы), вероятно, день ото дня уменьшалась.
Прежде, когда я наивно мечтал об «улыбке прощальной», все это мне представлялось совершенно иначе. Я мечтал о том, что Майя обнаружит большую заинтересованность как раз в моих собственных делах. Проникнется моими планами. Как настоящая помощница и подруга. Мне казалось, что я был вправе ожидать этого — особенно теперь, когда, вдохновленный надеждой на полное понимание с ее стороны, ввязался в новые проекты, когда воспылал новыми идеями…
Еще недавно (а кажется, так давно!) Майя показывала мне ту часть особняка, которую на скорую руку приспособили под Пансион. Тогда я затащил ее в детскую спальню. Мне даже удалось обнять, поцеловать ее. Теперь ни о чем подобном нельзя было и помышлять. В эти выходные в усадьбу понаехала уйма народу — бонзы, журналисты, перспективные спонсоры, а также родители, которых пригласили специально, чтобы агитировать уже в ближайшее время, независимо от начала учебного года привозить детей в Пансион. Толкотня была ужасная.
Сначала гостей, а также еще немногочисленных пансионеров усадили на складные стульчики на небольшой лужайке с едва пробивающейся зеленой травкой. Перед ними поочередно выступили с программными речами сначала сама Майя как главная попечительница нового начинания, а за ней и дядя Володя в качестве официального директора Пансиона. Потом произнесли несколько слов спонсоры и представитель соответствующей комиссии от России. Несмотря на чрезвычайную занятость, пожаловал даже наш народный кандидат Федя Голенищев. Чтобы лично благословить, поприветствовать «лицеистов». А с ним, конечно, заявился Петрушка. Сказал пару слов и сам Папа. Он вообще то делал вид, что он в этом деле сторона. Конечно, нарочно — чтобы польстить «любимой доченьке», которой хотелось продемонстрировать полную самостоятельность. Но мне то было хорошо известно, что именно с его одобрения (и Мамы) все это начинание и пошло. Вся эта эпопея с Пансионом. Не говоря уж о дяде Володе с его педагогическими планами построения деревенского рая для ребятишек. Впрочем, Папа и Мама действительно старались не вмешиваться. И правильно делали. Майя чрезвычайно ревностно относилась к своей самостоятельности в этом деле и не потерпела бы никаких руководящих родительских советов. Она искренне считала Пансион своим единоличным предприятием. Дядю Володю уже совершенно себе подчинила, он был у нее, что называется, на подхвате.
Детишки — воспитанники Пансиона — щеголяли в белых рубашках, малиновых пиджачках, светлых брюках и голубых галстуках. Форма девочек отличалась лишь тем, что вместо брюк были юбочки. Форму придумала и ввела в качестве обязательной Майя. Не хватало разве что золотых пуговичек и запонок. Ну да Бог с этим, это чисто женское…
Особенно прочувствованно, и в то же время спокойно так, по доброму, по семейному сказал слово о Пансионе наш народный кандидат. Как всегда мгновенно проник в самую суть вопроса, хотя ничего нового и не открыл. Здесь, в Пансионе, сказал он, нужно создать особую атмосферу. Дети должны научиться чувствовать себя единой семьей, и это чувство сохранится в них на всю жизнь. Атмосфера единства, товарищества и братства — вот о чем речь. Плюс солидный багаж знаний, плюс утонченное воспитание и тому подобное. Зачатки всего этого, дескать, уже видны с первого взгляда. Это еще больше польстило Майе, которая кивала с серьезным видом и сияла от гордости. Светился и сиял также дядя Володя. Он скромно поглядывал по сторонам и не отходил от Майи ни на шаг. Федя Голенищев также подчеркнул особую важность и значение идеи Пансиона во всемирном и национальном смысле, учитывая перспективы возрождения и объединения, и пожелал успехов в коренном решении детского вопроса, который, между прочим, уже был включен в число самых первостепенных и первоочередных программ России…
Между прочим в своей прочувствованной речи, Федя ни словом не обмолвился о том, что и сам намерен примкнуть к славному начинанию. Он не торопился отдавать в Пансион своего отпрыска. Но на это почему то никто не обратил внимания. А я зря. Уж не в том ли дело, что в детской компании с самого начала авторитет и первенство Косточки, сына Папы, были непререкаемы, и внешне мягкий и добродушный Федя Голенищев предпочитал держать собственного сыночка дома — подальше от Папиного инкубатора?.. Папа, со своей стороны, делал вид, что не замечает этого, и не выказывал никакого неудовольствия или хотя бы недоумения. Возможно, так оно и следовало: сынок будущего правителя находился на особом положении.
После речей к делу приступил наш о. Алексей. Он с молитвой обошел все обновленные помещения особняка и недавно заложенные фундаменты новых построек, и освятил их. Толпа гостей чинно перемещалась следом. Маленькие пансионеры также гурьбой сопровождали гостей. Тут же, хотя и на некотором разумном отдалении, присутствовали несколько недавно нанятых преподавателей и воспитателей. Последние неотлучно зорко следили за своими подопечными. За каждым маленьким пансионером была закреплена как минимум пара глаз. Возможно, эта мера была совсем не лишней, учитывая недавние детские шалости и проказы, но, честно говоря, мне это было не по душе — откровенная слежка, неусыпный контроль и все такое. К тому же я ни минуты не сомневался, что шалуны — те же Гаррик со Славиком, не говоря уж об изобретательном и независимом Косточке, — при большом желании отыщут способ ускользнуть из под надзора и натворить всякого разного.
У детей сегодня тоже был праздник. Они были и своей формой, и тем интересом, который взрослые проявили к их новому дому. Однако, как мне показалось, было в детских взглядах нечто высокомерное и даже надменное. Так самолюбивые аборигены смотрят на любопытствующих чужаков пришельцев.
Гости вдумчиво, словно на экскурсии, рассматривали классы, спальни, слушали пояснения Майи, дяди Володи относительно системы воспитания, преподавания и разного прочего… Тут уж я немного соскучился и отстал от собрания. Мне было тягостно наблюдать за Майей из за чужих спин.
В просторной столовой уже накрывали столы. Я хотел налить себе чего-нибудь легкого и шипучего, чтобы немного промочить горло, а также пожевать чего-нибудь этакого ветчиного или икорного, но у меня на пути вырос один из Папиных надзирателей.
— Придется вам, уважаемый, потерпеть немного, — сказал он, завернув меня с порога.
Ругнувшись, я полез было в карман за табакеркой, но увидел Веню мажордома, который наблюдал мой неудачный заход в столовую и, видимо, посочувствовав моему нетерпению, делал теперь мне дружеские знаки. Я кивнул. Он приблизился и спросил, чего я желаю, а потом принес бутылочку, пару бокалов и тарелку с закуской. Мы вышли в сад и уселись на скамейку. Коричневые почки на яблонях чрезвычайно укрупнились и вытянулись, словно набухшие женские сосцы. Переливчато посвистывали птички. Мне снова припомнились мрачные обстоятельства «трудоустройства» Вени, его разговор с Папой и то, как он по приятельски одолжил мне денег в тот злополучный день в кафе аквариуме. Я так и не отдал ему долг.
