Сергей Алексеев - Покаяние пророков
— Двадцать два девятнадцать, вставай на выход. Чумной и полусонный, он едва не сорвался с лестницы — коп успел придержать.
— Ну, ты осторожнее…
Его провели сквозь склад, затем направо от входа, где оказалась кирпичная пристройка. За железной дверью было что-то вроде конторы со столами и даже компьютером, который притягивал внимание и казался недоразумением, дикостью, инопланетным аппаратом, почему-то оказавшимся на Земле.
За одним из столов сидел толстый, оплывший книзу, лет сорока, в длиннополом расстегнутом пальто, напоминающем шинель Дзержинского.
Надзиратель поставил Космачу железный стул, сам остался за спиной.
— Почему его не привели в порядок? — был недовольный вопрос.
— Не успели, — с солдатской изворотливостью сказал коп. — Сейчас же дадим бритву и мыло.
Космач понял, что перед ним хозяин.
— На меня вышли люди, — заговорил Матрешник неторопливо. — Через посредников предлагают за тебя деньги. Но по условиям сделки… точнее сказать, джентльменского соглашения, я не могу взять за тебя выкуп или продать третьему лицу внутри этой страны. Ты хочешь в Эквадор? В джунгли, во влажный и жаркий климат, где россияне больше трех лет не выдерживают?
— Не хочу.
— Тогда скажи, кто эти люди? Кто тебя хочет выкупить?
— Я не знаю.
— Не может быть. Я назвал посредникам крупную сумму, и они согласились. Редкий случай. Ты должен знать, кто так заинтересован в твоей судьбе и имеет деньги.
— Был у меня один благодетель, — Космач вспомнил Артема Андреевича, — книжки покупал… Но он давно разорился.
— Вспоминай. Это в твоих интересах.
— Больше никого нет.
— Жаль, все могло быть иначе. — Матрешник запахнул пальто, намереваясь уйти. — Тебя ждет турпоездка в Южную Америку, на экватор. Но я тебе не завидую.
Коп принес бритву и зеркало. Космач отпустил бороду еще на втором курсе, когда впервые ступил на Соляной Путь, и потому бриться не умел, несколько раз порезался, прежде чем содрал клочковатую и длинную щетину.
— Красавец, — определил хозяин. — Зовите фотографа.
* * *Комендант точно засек момент соединения, у гундосого задрожала рука и забегали глазки. Однако он рывками втягивал воздух и молчал.
— Говори. — Кондрат Иванович упер ему ствол в горло и приблизил ухо к трубке.
— У нас проблемы, шеф, — наконец выдавил тот.
Голос на том конце был жесткий и звенящий.
— Что там у тебя стряслось? Говори быстро! Была опасность, что гундосый успеет поднять тревогу. Комендант приставил пистолет к его глазу.
— Объект нашли, — сразу оживился он. — Находится в бункере. Но войти нельзя. Разговаривать без Космача не будет. Грозит покончить с собой.
— Что? Покончить с собой? — Крик был настолько громкий и истеричный, что Кондрат Иванович непроизвольно отклонился от трубки. Слышно было так, словно говорили рядом, высокие технологии стремительно бежали вверх, а человеческие отношения летели в пропасть.
— У нее оружие! — Гундосый вспомнил инструкции Коменданта. — Ружье!
— Если что-нибудь… Если хоть волосок с головы! Я лично кишки из тебя выпущу!
— Она требует, чтобы сюда привезли Космача!
— Его нет! И не будет!
— Тогда княжну мы больше не увидим. На том конце молчали долго.
— Попробуй решить на месте. Космача трудно разыскать.
— Ясно, — почему-то с облегчением сказал гундосый. — Я все понял.
— Ты ничего не понял! Объект освободить, снять наблюдение. Вообще прекратить всякие действия. Полный отбой! Собери всех и немедленно возвращайся на базу.
На том конце отключились, в трубке запиликал короткий гудок.
— Я сделал! Я все сделал! — Гундосый еще чему-то радовался. — Ты же слышал? Слышал?
— Ну а кто будет исполнять приказ начальника?
— Какой приказ?
— Собрать всех и на базу.
— Я выполню! Мы немедленно уедем отсюда!
— Что ж, собирай и уезжай.
— Как? — Тот потряс прикованной рукой.
— У тебя телефон, вызывай своих людей сюда.
Гундосый догадался, что произойдет, хотел еще что-то выторговать, выйти из ситуации с малыми потерями.
— Батя, давай договоримся? Ты же слышал, полный отбой, объект приказано освободить. Ты нас отпускаешь, и мы уходим. И никогда больше не встретимся, я гарантирую. Все обошлось, батя, княжну мы не взяли!
— Да мне, в общем-то, на нее и наплевать, — спокойно проговорил Комендант. — Нужен Юрий Николаевич, живой и здоровый. И пока его не будет, никто из вас отсюда не уйдет. Разве что в прорубь за Почтарем. Зови свою банду.
— Они могут не подчиниться.
— Это еще почему?
— У них своя задача, у нас своя…
— Ты скажи, из Москвы дали отбой, — посоветовал Комендант. — И приказ возвращаться. А сбор здесь. И чтобы дотемна успели.
— Если они не пойдут, я не виноват. — Гундосый набрал номер.
Отчетливо был слышен длинный гудок, затем механический женский голос объяснил, что абонент временно недоступен.
— Давай еще раз, — приказал Кондрат Иванович. — Куда они делись? Почему абонент недоступен?
— Могли получить команду. Отключились и уехали.
— А вас тут оставили?
— Я же говорю, у нас задачи разные. Они блокировали деревню и наблюдали за всеми передвижениями, а мы занимались… в общем, оперативными делами.
— И вы не согласовываете своих действий?
— Только самые общие.
— Ладно. — Комендант отобрал трубку. — Говори телефон, сам буду звонить.
— Номер уже в памяти. Только вот эту кнопочку нажать…
Он нажимал кнопку и слушал дребезжащий голос через каждые четверть часа, пока на дисплее не высветилась надпись, что батарея разряжена. Между тем солнце садилось, от леса за рекой постепенно надвигались сумерки, и Коменданту становилось тревожнее. С обрезом в руках и пистолетом в кармане он забрался на чердак и долго рассматривал горизонт — никакого движения. Потом взял другой телефон, принадлежащий усатому, разобрался с кнопками, отыскал номер и послал вызов.
И вдруг ответил живой женский голос.
— Аркаша, это ты? Ой, мы тебя заждались! Когда ты приедешь? Алечка тебя все зовет, папа, папа. Вот я сейчас ей трубку дам!
Комендант нажал сброс, от зовущего и тоскующего голоса женщины стало не по себе. Оказывается, у этого Аркани жена есть и дочка…
С чердака хорошо просматривались все подходы к дому от леса, однако со стороны реки была мертвая зона. Дождавшись темноты, он спустился вниз, осмотрел двор глазом солдата, готового держать круговую оборону, и забрался на стог. Шапка снега на нем растаяла, и сено промокло на полметра. Он разворошил его, сделал гнездо, положил под руку обрез и снова достал трубку. Номера, по которому звонил оставшимся в лесу наблюдателям, он не запомнил, поэтому перебрал в справочнике все, а их было десятка три, и стал набирать подряд. Два первых не ответили, третий почему-то срывался, и только по четвертому неожиданно отозвался мужской голос.
В это время боковым зрением заметил движение около реки. Сунул игрушку себе под ноги и взял обрез.
Снег на склоне почти согнало, узкие ленты сугробов остались только вдоль поскотины и огорода. Комендант держал под наблюдением изгородь усадьбы и через минуту увидел легкую и стремительную тень, мелькнувшую на фоне снега. Почти одновременно на улице за спиной послышался шлепок, будто в лужу наступили.
Еще через минуту вроде бы зашуршал рыхлый снег за домом, в мертвой зоне. Если это был не обман слуха, не весенняя игра звуков просыпающейся земли, то подходили сразу с трех сторон.
Он замер, затаил дыхание. Жеребец в деннике несколько раз гоготнул тоненько, будто пробуя голос, и вдруг затрубил, как полковая труба…
* * *Предчувствие опасности спало разом, будто она из глубины вынырнула и вдохнула свежего воздуха. За все время своего подземного сидения боярышня поднималась в хату лишь один раз, чтоб испечь жданки, и сейчас, едва почувствовав облегчение, перебралась в подпол, нашарила лестницу и открыла люк.
Ей казалось, что на улице день и солнце, однако в хате горел свет, а за окнами было темно.
— Бабушка, должно быть, кончились наши муки, отлетела беда.
Агриппина Давыдовна выпотрошила комод, шкаф и теперь сидела на полу, вязала узелки. Они уже стояли повсюду, на столе, лавках и даже на пороге, большие и совсем маленькие, с тряпьем, посудой, валенками и телевизором.
— Куда же ты собираешься, бабушка? — Вавила потрясла ее за плечи. — Не надо уходить.
— До хаты пойду. У гостях дюже добре, та же ж пора до дому.
— Ты же у себя дома? Это ведь твоя хата!
— Ни, туточки усе чужо… Тай и чоловик мой, Лука Михайлович, ждет.
— Что ты говоришь, бабушка? — Заглянула в лицо: глаза осмысленные, живые, разве что непривычно кроткие…
