Сергей Алексеев - Покаяние пророков
Тот приступил к делу как профессионал, что-то слушал, проверял, но зарплаты своей не оправдал.
Давняя мечта пройти по родным улицам закончилась ощущением бесприютности, бездомности. Не замечая, куда идет, Палеологов внезапно обнаружил, что заблудился. Город оживал стремительно и к шести часам уже гремел, тарахтел и выл тысячами моторов, все в нем перепуталось, улицы на вид были старые, но назывались по-другому, пережившие сырую зиму дома не походили на себя, сменились фасады, вывески, подъезды, и даже автомобили ехали мимо чужие. Прошел сон, мышцы ног или окрепли, или потеряли чувствительность, он шел наугад с единственной целью — самому выбраться из лабиринтов улиц и каналов.
Не выбрался, заставил телохранителя поймать такси, поскольку до встречи с мэтром оставалось полчаса.
Река поднялась и подпирала гранитные парапеты, а Петропавловская крепость на той стороне, казалось, подтоплена, стоит в воде, и ангел на шпиле напоминает спасающегося от неминуемой гибели человека.
В назначенное время Землянов не пришел. Опоздания не могло быть в принципе, старый дипломат никогда себе этого не позволял. И все-таки Палеологов выстоял у парапета еще пятнадцать минут сверх обычных, «прощаемых» пятнадцати.
От набережной Невы к дому мэтра он пошел пешком. В этом что-то было — передвигаться на своих ногах! Мысли становились неторопливыми, как-то незаметно складывались в один длинный ряд, и сразу же становилась заметной и выразительной их логика.
Или полное ее отсутствие.
Возле парадного Землянова стояла неотложка и две милицейских машины. От одного их вида на душе стало пусто, как уже было, когда он продал Космача Матрешнику с Арбата.
— Узнай, в чем дело. — Он сел на низкий заборчик, длинные полы пальто упали в грязь.
Телохранитель сунулся к машинам, на минуту задержался возле «скорой».
— Суицид, — сообщил он. — В тридцать первой квартире.
Палеологов понимал: входить сейчас туда глупо, бессмысленно и опасно, сам мэтр никогда бы этого не одобрил, однако ноги понесли сами, как по местам детства.
Возле открытой двери курили санитары в голубых халатах.
— Вам туда нельзя. — Телохранитель попытался заслонить собой вход.
В передней и зале толклись какие-то люди, будто в музее, с любопытством рассматривающие экспонаты. Землянов оказался в комнатке, где принимал Палеологова в прошлый раз. Он сидел в кресле, опустив голову, в руках, лежащих на коленях, был маленький пистолетик, и создавалось впечатление, будто он сидел тут, играл и, наигравшись, заснул.
Только почему-то на столике перед ним стояла ритуальная глиняная чаша, чуть ли не доверху наполненная жженой бумагой, и в комнате еще пахло гарью. А под ногами валялись все четыре заповедных сосуда с варварски срубленными горлышками. Палеологов машинально поднял один из них и обнаружил, что затычки сделаны из туго скрученной газеты, которая торчит с обратной стороны.
Если там и были джинны, то они, наверное, витали где-нибудь здесь же…
Какой-то утлый человечек, возможно, следователь, сначала прогонял, потом что-то спрашивал у предводителя; и тот что-то отвечал, не вдумываясь в слова, и единственное, что запомнилось, — самоубийца не оставил предсмертной записки, и потому совершенно неясны мотивы содеянного.
Эта записка нашлась спустя несколько часов в квартире Палеологова. Она торчала из факса, скрученная в трубочку, как пробка для сосуда с джинном. Написанная от руки, она была такой же короткой, как рекомендательное письмо академика, найденное у Космача, но или аппарат забарахлил, или Землянов после своего сообщения запускал просто чистые листы, — на записку израсходовался весь рулон бумаги.
«Генрих, прости меня. Я давно чувствовал, что мы попали под контроль, и пытался выяснить, под чей именно. Недавно получил косвенные доказательства, что профессор Желтяков побывал у академика перед его смертью и теперь уверен: получил из его рук розу и крест. Письмо Барвина поставило последнюю точку. Профессора я привлек к нашему делу с самого начала как эксперта и советника. Втащил троянского коня. Сам все погубил, искупление возможно лишь кровью. Это не малодушие. Не имею права больше советовать тебе, но лучше дело законсервировать лет на двадцать, вывести из-под контроля хотя бы княжну. Чтоб потом начать сначала. Ты мутант, ты живучий и все выдержишь. Прощай. Г.М.Землянов».
* * *В кольце его продержали ровно сутки, на местном диалекте это называлось красиво — смирение птицы. Видимо, имелась в виду традиция птицеловов: только что отловленную пичугу сажают в клетку и накрывают черным полотном. Пространство было тесное, ровно метр в ширину, девяносто сантиметров в высоту, потому выбор оставался небольшой: плюнуть на все и сесть на холодный бетон или скрючиться на корточках, упираясь головой в потолок. Кроме прочего тело разламывала боль после драки с казаками, особенно ныла поясница, спасительной шубы не было, и, наверное, отбили почки. Из-за монтажных петель крышка лежала неплотно, свет и воздух проникали сюда вместе с отдаленными голосами и звуками. Кажется, в цехе шла обыкновенная ритмичная работа, к формам подвозили бетон, валили на железные листы и забрасывали потом лопатами, а в склад готовой продукции, где находился Космач, часто приезжал автокар и ставил готовые кольца.
На следующий день, когда затекло все тело и заклинило шею, а от жажды пропал голос, автокар снял плиту, и двое надзирателей вытащили Космача из юзилища. Оказалось, на самом деле в пыльном и мрачном цехе с замурованными окнами работают люди, мешают бетон, формуют кольца, вяжут арматуру. На Космача никто не обратил внимания, никто головы в его сторону не повернул. То ли неяркий свет, то ли забрызганная цементом спецодежда делали этих людей похожими друг на друга, и выделял их лишь язык: слышались два акцента, молдавский и украинский.
Тут же, в цехе, за деревянной переборкой, его накормили макаронами на молоке, выдали синюю спецовку и кирзовые сапоги. Космач переоделся, и один из надзирателей отвел его на работу к бетономешалке — забрасывать в миксер щебень, песок и цемент. Работник тут уже был — то ли узбек, то ли таджик лет двадцати, маленький, черненький человечек с огромными влажными глазами. Как и все остальные, он тоже будто не заметил, что дали напарника, пыхтел и методично швырял шебень в жерло миксера.
Пока Космача водили по цеху, он успел определить, где здесь входы и выходы. Там, где отливали кольца, был тупик, за рядами форм виднелась глухая стена, и напротив, за складом готовой продукции, черным квадратом вырисовывались высокие ворота, туда же уходили рельсы. И еще заметил, что охранников тут всего три или четыре человека, хотя рабочих человек двадцать. Поскольку на месте окон краснел свежий кирпич, а лампочки располагались по стенам, создавалось ощущение, что цех глубоко под землей.
Попытка разговорить азиата не удалась, паренек лишь вскинул на него коровьи глаза и показал на бетономешалку:
— Кидай.
В девять вечера техника начала выключаться, люди выходили на рельсы и строились в шеренгу. Кто-то припоздал, не успел выработать бетон, кто-то еще чистил формы и строительные ванны, — все остальные ждали терпеливо и молча. Потом без всякой команды пошли на ужин в загородку, ели не торопясь, даже чинно, никто не погонял, и присутствующий там надзиратель сидел отрешенно, прихлебывая пиво. Если все эти люди были рабами, то какими-то очень уж современными, скорее похожими на бригаду шабашников. После ужина опять выстроились, закурили, поочередно сходили в туалет, отгороженный в углу за формами, и по какой-то неясной команде стали подниматься по приставным лестницам на верхний дощатый ярус, пристроенный к стене и напоминающий скворечник. Расходились по трое в каждую клетушку, и когда Космач вошел третьим в одну из них, никто не возразил, должно быть, здесь ничего постоянного не было и ночевали где придется.
Света в каморке не было, люди просто вползали через маленькую дверцу и ложились на матрацы, постеленные на пол. Через некоторое время надзиратели убрали лестницы и, показалось, вообще ушли из цеха. Двое сокамерников, судя по скупому разговору, молдаван, уснули сразу же, беззаботно и крепко. Еще часа три Космач пролежал с открытыми глазами, прислушиваясь к звукам: кажется, у ворот работал телевизор, и оттуда же изредка доносились неразборчивые слова — вероятно, там находилось караульное помещение.
Космач приоткрыл дверцу и выбрался на узкий балкончик с деревянным парапетом. Сверху весь цех был как на ладони. Дежурное освещение горело лишь по одной стене, отчего на противоположной, как на экране, были видны все тени шевеления: на верхней площадке формы висела тряпка и раскачивалась от легкого сквозняка, однако тень от нее была гигантской и двигалась как живая. За скворешнями, над складом готовых колец, висела кранбалка с крюком и стропами. Значит, когда отгружают продукцию, машины заезжают прямо в цех…
