Анатолий Иванов - Повитель
— Вот так «рос» ваш колхоз. Вот так «руководил» артелью Бородин. Вот куда вел он ваше хозяйство, — закончил свою речь Семенов. — А здесь раздавались возгласы снова оставить председателем Бородина. Допустим, оставите. А дальше что будет? Через год, через два? Вот думайте, товарищи… И давайте выкладывайте свои мысли вот отсюда, с трибуны. А кто хочет — прямо и со своего места. Только пооткровеннее.
Бородин плохо слышал, о чем говорили Алабугин, Ракитин, Туманов. До сознания дошли вдруг слова Евдокии Веселовой:
— …конечно, снимать надо с председателей. Да не просто снимать, а выгнать с треском, чтоб не путался под ногами, не мешал жить нам. Все мы будем голосовать за это обеими руками.
Евдокия замолкла, зал недружелюбно смотрел на Григория.
— Оно правильно…
— Хватит, похозяйствовал…
— У него что-то все свое на уме, это факт!
— Иной раз находило на него — заботился вроде о хозяйстве. А посмотришь — как волком был, так и остался…
Григорий сидел за столом президиума, положив огромные узловатые руки на стол. Лицо его было красным, даже темно-багровым, а руки, наоборот, бледные, бескровные. Длинные пальцы вдруг конвульсивно сжались, кожа на кулаках натянулась и стала еще белее. Он почувствовал, что кто-то смотрит на его руки. Чуть повернул голову и увидел — Семенов смотрит из-под своих густющих бровей. Григорий, не разжимая губ, усмехнулся, встал и, согнувшись, пошел между рядов колхозников к выходу.
— Или нервы не выдержали, сбегаешь? — крикнула вслед ему Евдокия. — Ну и скатертью дорожка…
… После собрания Григорий целые вечера молча просиживал в комнате, поглаживая по спине огромную собаку.
А однажды, тихим и теплым зимним вечером, жители Локтей удивленно прислушались: над не замерзшим еще Алакулем долго плакал и безнадежно жаловался надтреснутый женский голос, который вырывался через открытую форточку окна бородинского дома.
Много раз подряд Григорий проигрывал неизвестно как сохранившуюся пластинку со стертой этикеткой…
Глава вторая
1
Петр ремонтировал трактор. Каждую субботу он приезжал из МТС в Локти, чтоб повидаться с Поленькой.
В прежние времена Григорий обязательно поинтересовался бы, какая нужда заставляет сына ездить по морозу без малого десять километров. Но сейчас ему было не до этого.
— На улице хоть появляется? — шепотом спрашивал Петр у матери, показывая из кухни на желтого, как лимон, отца.
— Выходит иногда. То дров наколет, то снег от крыльца отгребет… Ракитин, председатель, приходил — чего, говорит, в контору не идешь, работу дадим. А он его… матом…
Анисья тоже отвечала сыну шепотом, скорбно покачивая головой.
А Григорий, будто слышал их разговор, вдруг усмехался — беззвучно, обреченно: шепчетесь, мол? Ну и черт с вами… Мать и сын, заметив эту усмешку, умолкали. Однако усмехался Григорий, не замечая, впрочем, этого, своим собственным мыслям.
Кто он, Григорий Бородин? Зачем живет?
Эти две мысли назойливо и больно сверлили ему мозг, требуя ответа. А ответа не было. И заросшее щетиной лицо кривила усмешка: «Жизнь прожита, а что нажито? Ничего. Умру — и не останется от меня следа… Петька вот только, сын… Все взяли, сволочи, все… А сына? Ну, нет, сына-то уж не отдам…»
Раздумывая об этом, Григорий не замечал, что Петр, переодевшись, уходил из дому. С Поленькой они встречались возле клуба, бродили по темным, заваленным рыхлым снегом улицам.
Прощались всегда у дома Поленьки.
— Теперь когда приедешь? — спрашивала она, вставая на носки, чтоб прижаться лицом к его холодной щеке.
— Как всегда, через неделю.
— Долго как! — вздыхала девушка. — Недели такие длинные. Я все считаю: до субботы четыре дня осталось, три, два, един. И этот проклятый день…
— Самый длинный, — заканчивал Петр.
Поленька ничего больше не говорила, счастливо улыбалась.
Потом Петр уходил, а она стояла и слушала, как затихают в морозном воздухе его шаги.
* * *Петр тоже с нетерпением ждал наступления каждой субботы. Но работалось ему легко и весело. Он копался в машине, насвистывая что-то, мурлыкал себе под нос.
— Ты что-то того, парень… — заметил однажды Гаврила Разинкин и постучал костяшками пальцев себе по лбу. — Не влюблен, случаем, по молодости?
Разговор происходил в мастерской. Из-за гула токарных станков и рева опробуемых тракторных моторов Петр даже не разобрал, кто говорит, но сразу же громко бросил через плечо:
— А я, брат, не случаем, я — по-настоящему!.. — И только после этого обернулся.
— Вон что! — рассмеялся Разинкин.
Петр смутился. Но бригадир со смехом нахлобучил ему на самые глаза шапку, отошел. А на душе у Петра стало еще радостнее и светлее, как бывает у человека, увидевшего утром первый, ослепительной белизны, снежок.
— Ну-ка, влюбленный, одолжи на минуту плоскогубцы, — попросил пожилой светлоусый тракторист.
— На, совсем возьми, на память, — поспешно протянул ему Петр щипцы. — У меня еще есть…
— Ишь ты! Ну, ну, — добродушно ухмыльнулся усач. — Когда второй раз влюбишься, я у тебя на память целиком трактор попрошу.
— Не дождешься! Я ведь раз — и навсегда! — горячо воскликнул Петр.
Во время работы в поле трактористу в кабинке целый день разговаривать не с кем. Зато на людях он выговаривается до дна. Может, поэтому через день в мастерской почти не было человека, который не знал бы, что Петр Бородин влюблен. То и дело слышалось теперь:
— Эй, влюбленный! В контору зовут!..
— Как на качество ремонта любовь влияет? Положительно? Порядок! Завтра влюбляюсь…
— Ну, Петька, пятница кончилась, завтра — любовный день!
Петр не обижался. А по субботам действительно частенько поглядывал на стенные часы-ходики в мастерской. Шли они, как назло, медленно. Находились шутники и незаметно переводили стрелки назад.
— Да бросьте вы, черти, — попросил Петр, догадавшись об этом.
«Черти» не унимались. Тогда Петр купил наручные часы.
Однажды в субботу с обеда потянула слабая, безобидная поземка. Но Петр сразу помрачнел: если разыграется буря, в Локти не рискнет выехать ни машина, ни подвода: дороги занесет в десять минут.
Так и случилось. Ветер крепчал, начиналась метель. Крышу мастерской рвало, и казалось, вот-вот опрокинет. Трактористы шутили:
— А она, должно, у ворот ждет… Всю, поди, снегом занесло.
— Придется, Петро, дать ее любви проверку временем…
Петр не отвечал, и шутки мало-помалу смолкли. Перед концом работы бригадир предупредил:
— Не вздумай сегодня идти! Пропадешь…
Нагибаясь вперед, падая грудью на упругую струю воздуха, Петр шел в общежитие. А мысли его были там, возле Поленьки. «Она, конечно, придет в клуб, несмотря на метель, будет ждать… Потом уйдет домой. Будет идти так же вот, как и он, падая грудью навстречу ветру, закрывая лицо руками… А может, не пойдет в клуб? Подумает: все равно не приеду я в такую метель — и не пойдет…»
И вдруг Петр рассердился на себя за такие мысли. Как это она не придет, раз договорились? Она придет! А вот он… Всего каких-то девять-десять километров. Да еще под ветер… Так и понесет, если стать на лыжи…
Лыжи хранились в обычном месте — в углу коридорчика, за какими-то пустыми ящиками. Петр глянул на них и вошел в комнату.
Там никого не было. «Где же ребята?» — подумал он. И сам же ответил: «Где же им быть! В столовой».
Есть ему не хотелось. Он снял замасленный до блеска ватник, подошел к окну. Сквозь залепленное снегом окно ничего не было видно. Но Петр видел ее, Поленьку. Вот она, закутанная в большой белый платок, стоит возле клуба, вот повернулась и пошла домой… А до следующей субботы целых семь дней!
И Петр решительно шагнул к вешалке, схватил полушубок. Через минуту он был уже на улице, торопливо обматывал валенки сыромятными ремнями, приспособленными для крепления лыж. Ему казалось, что он потерял зря много времени. Еще через минуту Петр разогнулся, поплотнее обмотал шею шарфом (подарок матери) и оттолкнулся палками. Крутящаяся, звенящая, завывающая белая муть сразу поглотила его.
И будто никто никогда не стоял на этом месте. Ветер мгновенно зализал лыжный след…
* * *Мимо пробегали ребята и девушки, которых никакая непогода не могла удержать дома, а тем более сегодня, когда из города приехали с концертом артисты. Проходили пожилые люди. Многие несли с собой табуретки и скамейки, потому что в клубе, когда собиралось много народу, не хватало стульев. Дверь была открыта, и оттуда валил пар. Поленька стояла возле клуба спиной к ветру.
— Стулья, вообще говоря, ведь недорого стоят, надо бы купить, Тихон Семенович. А то непорядок, — услышала Поленька голос Туманова.
— Купим обязательно, Павел. На днях пошлем кого-нибудь в райцентр, — ответил Ракитин. — Потом надо будет еще… Погоди! Это кто стоит вон там, под ветром?
