Анатолий Иванов - Повитель
— И я, мама, отдала бы жизнь… Только… только он… Ты знаешь его, мама?
Евдокия снова положила мозолистую ладонь на голову дочери:
— Знаю, доченька. И, что мучает тебя, знаю. — Она вздохнула. — Да ведь и так бывает: от кривого дерева прямые сучья отрастают. Ты не торопись только, доченька… Время сейчас такое: само выправляет людей. Я верю: Петр будет человеком. Мягкий он, податливый, как воск на огне, — лепит его отец в одну сторону. Но придет время — и поймет Петр: сам он себе хозяин на земле, ступать по ней может вольно, говорить громко, дышать полной грудью. Не поймет сам — люди помогут ему понять. Вот за это, доченька, и отец твой всю жизнь боролся… Только ты не торопись. А так — что же могу посоветовать тебе? Смотри сама. Будет у тебя счастье, и мое сердце возле согреется…
Раза два-три вспоминала Поленька после разговора с матерью ее слова: «Мягкий он, податливый, как воск на огне». Тень тревоги и раздумья набегала на ее лицо Но быстро исчезала.
Мало-помалу слова матери растворились в том новом, необычном, чем жила теперь Поленька.
Петр приходил иногда на свидание рассеянным, часто хмурился.
Поленька понимала его по-своему. Тревожно заглядывала ему в глаза, спрашивала:
— Ты устал сегодня, Петя?
— Немного, — отвечал Петр, улыбался и крепко прижимал ее к себе.
Она слышала, как бьется его сердце, — и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя самой счастливой на свете.
Так уж водится: каждый влюбленный не допускает мысли, что кто-то есть на земле счастливее его.
Однажды Петр и Поленька сидели на берегу до самой полуночи. Расстались, когда поднялась над озером яркая луна.
Григорий Бородин курил, сидя на крыльце. Он насмешливо оглядел с головы до ног торопливо возвращавшегося домой сына и спросил:
— Где был?
— Так… у товарища, — неумело соврал Петр и совсем растерялся. — Чего тебе?
— Этот товарищ, случайно, не в юбке ходит?
— Хоть бы и в юбке… Что тут плохого?
— Что плохого? — опять переспросил отец и бросил ему под ноги незатушенный окурок. — Смотря на ком юбка…
Петр быстро взглянул на отца.
На коленях у него лежал кисет, на который сыпались табачные крошки из вновь свертываемой папиросы. Прямо на Петра, не мигая, в упор смотрели два маленьких круглых глаза. Давно он не ощущал на себе этих глаз…
Потом он услышал голос отца, спокойный, будто уговаривающий:
— Ты, Петро, послушный сын, хвалю. Только вот глаза у тебя в последнее время стали не свои… Я слежу за тобой, тревожусь. Давай-ка, сынок, поговорим начистоту…
— На работу мне завтра рано.
— Гм, — промычал Григорий Бородин, прикурил, выпустил дым сразу изо рта и из ноздрей. — Значит, не хочешь поговорить с отцом по-хорошему? Некогда? Ну, тогда я сразу, без вступлений, чтоб не задерживать тебя… Не с дочкой ли Евдокии Веселовой снюхался? Смотри у меня! Ну, ну, чего морду воротишь? — повысил голос отец. — Не так выразился, что ли?
Петр, не отвечая, медленно пошел в дом.
Как и в детстве, между Петром и Поленькой стоял Григорий Бородин.
Долго мучился Петр, не зная, как рассказать Поленьке о своем разговоре с отцом. Да и нужно ли рассказывать? Может, лучше, чтобы ничего она не знала?
… Поэтому, когда Поленька тревожно смотрела ему в глаза, он только грустно улыбался и крепче прижимал ее к себе.
7
Снег выпал в середине ноября. Побелели улицы, помолодела земля. Лишь незамерзшее озеро зловеще чернело, курилось по утрам тяжелым сероватым туманом.
В Локтях в это время только и было разговоров, что о предстоящем отчетно-выборном собрании.
Готовить его приехал первый секретарь райкома партии Семенов. Сдвинув лохматые брови, он ходил в сопровождении Бородина и Ракитина по скотным дворам, по амбарам, проверял бухгалтерские документы. Счетовод Никита запарился, делая бесконечные выборки цифр урожайности, денежных доходов и расходов, пополнения неделимого фонда и т. д. Бородин все эти дни упрямо продолжал думать: может, еще вспомнят люди, что это он, Григорий, построил электростанцию, организовал рыболовецкую бригаду, хорошо оплачивал трудодни. Но когда увидел, как Семенов подолгу беседовал о чем-то с Евдокией Веселовой, Павлом Тумановым, Степаном Алабугиным и многими другими колхозниками, — эта последняя надежда, последняя соломинка переломилась. Вдруг больно застучало в голове: ведь не зря сопровождал их с Семеновым по хозяйству Ракитин! А потом усмехнулся зло, с презрением к самому себе: «Дурак! Как будто раньше не знал этого».
И до самого собрания не показывался на людях.
Наконец наступил день собрания.
Вопрос о работе Бородина и замене председателя обсуждали бурно. Едва Ракитин сообщил о мнении парторганизации, как уже с мест посыпались возгласы:
— Нахозяйствовал Бородин. Хозяйство-то у нас — дыра на дыре…
— А электростанция? А сушилку вон какую построили?..
— Зато долгов одних — день считать надо…
— А насчет трудодней правильно, хорошо давали…
— Что трудодни? Брюхо сыто, да ничем не прикрыто. Вот те и трудодень…
Бородин, насупившись, крепко стиснув зубы, смотрел в бушующий клубный зал. В самом дальнем углу сидели Иван Бутылкин, Егор Тушков, Муса Амонжолов. Сидели тихо, безмолвно, настороженно прислушиваясь к голосам.
Только один раз Бутылкин, привстав, подал голос:
— Заменить председателя легко, а жалеть не будем?
Ему ответила Евдокия Веселова:
— Ты, конечно, пожалеешь: из кладовой-то выпрет тебя новый председатель…
— Кого это ты в новые председатели наметила? — с издевкой спросил Бутылкин. — Ракитина, что ли?
— Ракитина, угадал, — вставая, звонко сказала Евдокия.
Бутылкин, сверкнув в ее сторону глазами, втянул голову в плечи.
— Чего нахохлился? Да с таким председателем, как Ракитин, мы бы разве так жили…
— Верно. Видим, как работает! — пробасил в углу Степан Алабугин.
Сидевшие в первых рядах Кузьма Разинкин и Демьян Сухов, оба согнувшиеся, седые, оба с костылями в руках, враз поднялись со своих мест.
— Вот ведь какое дело… — дребезжащим, износившимся голосом начал дед Демьян. — Ракитина, Тихона то есть, мы все знаем. И он нас знает… Его бы не только в председатели — в ноги надо ему поклониться каждому. — Поморгал слезящимися глазами, погладил голову и закончил: — Вот такое и мое мнение. Остальное он скажет, Кузьма…
И кряхтя, точно гнулся со скрипом, опустился на стул. А Кузьма Разинкин, глянув на сына, который сидел как представитель от МТС в президиуме собрания, промолвил:
— Так а я что? Я с Демьяном согласный. Чего тут много говорить.
— Давайте Ракитина, Тихона то есть, якорь вас, — взмахнул над головой костылем Демьян Сухов.
Многие одобрительно засмеялись.
Иван Бутылкин тоже усмехнулся, но по-своему — ядовито, презрительно: хохочете, мол, а над чем? Но, заметив, что Семенов смотрит на него, хотел спрятать эту усмешку, отвернуться и почему-то не мог. Повинуясь взгляду секретаря райкома, встал против своей воли и сказал:
— А что? И скажу… Такой-сякой, говорят, председатель у нас… А тут разобраться надо. Сколько лет мутим-крутим его… То есть некоторые, я хочу сказать, мутили. И подсиживали — все знают. Только возьмется Григорий за работу — его бац по рукам. Конечное дело, Бородин — человек, обидно. Пока очухается… Вот. Разобраться, говорю, надо… с недостатками, конечно, Григорий, а колхоз-то все же рос. Откуда бы тогда электростанция… и так далее…
Семенов нагнулся к Павлу Туманову, председательствующему на собрании. Тот встал и четко объявил:
— Слово имеет секретарь районного комитета Коммунистической партии товарищ Семенов.
Секретарь райкома подошел к фанерной пошатнувшейся трибуне.
— Товарищи. Разобраться тут действительно надо, — начал он и посмотрел на Бутылкина. Тот опять усмехнулся, но, испугавшись этого, тотчас смахнул с лица смешок. — Колхоз, вот говорят, рос… Я неплохо познакомился с вашим хозяйством. Да, урожайность немного повысилась, особенно за последние годы. Да, животноводство стало кое-какие доходы давать. Я думаю, всем вам ясно, товарищи, кроме разве вот этого гражданина, — Семенов вскинул бровями на Бутылкина, — чья здесь заслуга…
— Ракитина…
— Евдокии Веселовой, — раздалось несколько голосов.
— Да, Ракитина, Веселовой, — подтвердил Семенов, — и других членов правления. Но их успехи сводились на нет неправильным и, я бы сказал, преступным руководством артелью. Давайте-ка совместно разберемся, кто кого бил по рукам — Ракитин Бородина или Бородин Ракитина…
Семенова слушали с напряженным вниманием. Он приводил пример за примером неправильных действий Григория Бородина, бесхозяйственного расходования им трудодней, необоснованно высокой их оплаты деньгами и натурой, в результате чего неделимый фонд артели не увеличился, долги государству возрастали с каждым годом.
