Сандро Веронези - Спокойный хаос
Ко мне должен приехать Боэссон, так? Чтобы убить время в ожидании, мне захотелось чем-нибудь заняться, я вышел в Интернет с помощью своего мобильного, выбрал поисковый мотор «Google» и напечатал два слова: «Исаак Штайнер», было найдено 54.800 сайтов. Потом я напечатал: «Патрик Боэссон», и появилось 53.600 сайтов. Все правильно, подумал я; какое бы это значение и не имело, эти два божества, которые через три дня сольют свои империи, во всяком случае, в Интернете находятся почти в равных весовых категориях. Почти, однако же, а разница-то в пользу того, кто будет в подчинении, этот факт не стоит недооценивать. В таком случае, подумал я, припожалуй сейчас ко мне Боэссон, эту замечательную мысль я бы с удовольствием держал в голове, пожимая ему руку. Однако, он что-то не появляется, тогда я и начал задавать «Google» вопросы. Я напечатал «Жан-Клод Санше», и вышло 317 сайтов: что ж, и это тоже правильно. Жан-Клоду всегда нравилось оставаться в тени. «Терри Ларивиер», и результат дошел до 19.600 сайтов. «Пьетро Паладини»: 111. Прекрасно. Мысль, которую следует держать в голове во время рукопожатия с Боэссоном, стала еще краше. Боэссона все не было, и я пошел дальше. Я нашел себе игрушку. Я даже начал записывать результаты в записную книжку. Карло Паладини: 185.000. Барри: 4.470.000. Джорджо Армани: 1.050.000. Федерико Пике: 113 (на два больше, чем у меня, меня это заело). Паоло Енох: 9. Элеонора Симончини: 207. Энрико Симончини: 493. Марта Сичилиано (моя свояченица): 101. Лара Сичилиано (моя жена): 0. «Radiohead»: 571.000. Элтон Джон: 2.160.000. Сильвио Берлускони: 571.000 (как и у «Radiohead»), «Кока-Кола»: 9.240.000. «Пепси-Кола»: 1.110.000. Мафия: 4.280.000. Билл Гейтс: 7.100.000. Уильям Гейтс: 51.100. Бил Гейтс: 5770. Билл Гатерс: 92. Брилл Гейтс: 142. Билл Грейтс: 242. Билл Гайтес 159. Билл Гэтс: 450. Билл Ггейтс: 24. Билл Гзейт: «Возможно, Вы искали Билл Гейтс». Джордж Буш: 7.510.000. Джордж Даблъю Буш: 15.900.000. Бин Ладен: 5.290.000. Саддам Хуссейн: 17.000.000. Дьявол: 30.400.000. Бог: 63.900.000. Смерть: 115.000.000. Секс: 183.000.000…
Именно в это мгновение мне пришло в голову напечатать «quite chaos»[89], и тогда моя игра вступила в абсолютно другую фазу. 2.180 случая: неожиданный результат. А мне казалось, что это я придумал такое словосочетание, «спокойный хаос», понятно? Я думал, что такое понятие просто не существует. Я ожидал обнаружить так, какой-нибудь пустячок, уж кому-кому, а мне-то известно, что на этом свете невозможно изобрести что-то поистине новенькое: но то, что в 2.180 сайтах упоминается это выражение, меня просто поразило. Тогда я попробовал поискать то же самое и на других языках, оказалось: на итальянском и испанском: 8, на французском: 9. Но на английском-то — 2.180. Значит, это что-то англо-саксонское, очень даже может быть, американское. И мне захотелось открыть эти сайты и почитать, что в них говорится о спокойном хаосе, и, прежде всего, что это такое. Но мой мобильный не смог открыть ни одного из них, потому что все они были слишком тяжелые, но один я все-таки приоткрыл, он называется «Тускола: Погребенные судьбы». По-видимому, там была какая-то фотография или рисунок, однако, на дисплее это не появилось, и я смог прочесть только краткий сопроводительный текст: мрачные силы, первобытные существа; старая как мир борьба; охотники, превращающиеся в жертвы; и «nestled in the centre of this quite chaos»[90], это значит, что спокойный хаос — это совокупность всего этого; маленький городок в штате Иллинойс. Там была еще иконка: щелкнешь мышкой по ней, и можешь войти на сайт, но ничего не поделаешь, это уж мой мобильный не потянул; когда тебе его продают, тебя заверяют, что с его помощью ты сможешь и в Интернете плавать, а как дойдет до дела, выясняется, что каждый раз все слишком…
Вот и Боэссон. Пришел пешком. Один. Поднимается в гору по противоположной стороне улицы, можно сказать восходит, в смысле, что его фигура увеличивается на горизонте шаг за шагом. Издали он похож на мальчишку. Быстро-быстро он идет в гору и вовсе не боится поскользнуться на заснеженном тротуаре. Снег перестал, но успел все вокруг завалить сугробами, повсюду — белым-бело, и этот небольшой подъем, ведущий к школе, машины преодолевают с трудом. Боэссону же все нипочем: он шагает по снегу бесстрашно и быстро, как по траве. Одет в черное. Приталенное пальто доходит ему до колен. Увидел меня и поприветствовал издали: помахал рукой. Мы с ним встречались только один раз на кинофестивале в Каннах в мае прошлого года, я присутствовал на ужине в числе четырехсот приглашенных: как же ему удалось меня узнать? Я его приветствую, иду ему навстречу, и возле скверика мы встречаемся. Замечаю, что для Всевышнего он уж чересчур молодой.
— Привет.
Мы слегка, по-дружески, пожимаем друг другу руку. Он расслаблен, улыбается. На лице ни морщинки, кожа у него бледная, гладкая, а волосы цвета воронова крыла.
— Как твои дела?
Он называет меня на «ты». Значит, и мне надо бы отвечать ему тем же. Даже не знаю, как это получится.
— Хорошо. А у тебя?
Он отреагировал абсолютно естественно.
— Я чудесно прогулялся, — говорит он. — Когда идет снег, я не могу удержаться от искушения выйти на улицу и пройтись по снегу. Эта привычка сохранилась у меня с детства.
Меня поражает его безупречный итальянский, он говорит абсолютно без акцента, даже грассированного «р» у него не слышно. Обычно только шпионы так идеально говорят на иностранном языке.
— Значит, вот где ты осел.
У него промокли ноги. На одной туфле развязался шнурок.
— Да.
Он поднимает глаза на деревья, запорошенные снегом, обнимает их одобрительным взглядом.
— Что ж, все правильно. И я бы на твоем месте так поступил. Может быть, даже и на своем тоже, но вот в чем проблема, у меня четверо детей, и они ходят в три разные школы. Поэтому я, как ты, просто бы не смог. Я, разумеется, мог бы сидеть у каждой из трех школ по очереди, но это уже совсем другое дело.
И улыбается, пар изо рта обволакивает ему лицо. Вот так ситуация: ведь в мире-то только есть один человек, чуть покруче того, что был здесь два часа назад, и сейчас вот он пришел сюда и рассказывает мне о своих детях, как будто мы с ним дружим еще с университетских времен, а мне — хоть бы хны. Да захоти даже я сотворить все эти чудеса, вряд ли бы мне это удалось.
— Ты хорошо знаешь Штайнера? — спрашивает он меня вдруг. — Он твой друг?
О, нет. Вот зачем он пожаловал. Он знает. Какое разочарование. Это неправда, что загадка порождает загадку, все это романтическая чушь. Тайна может породить только логические последствия, как впрочем, и все остальное.
— Никогда с ним раньше не встречался.
— Серьезно? Зачем тогда он к тебе приходил? — он по-прежнему улыбается. Никаких угроз, никакого давления авторитетом. Кажется, это простое любопытство: вот он весь передо мной — молодой, спокойный, любопытный.
— Он приходил, чтобы рассказать мне одну историю.
Проклятие, сейчас он захочет, чтобы я ему рассказал ее.
И мне придется решать, удовлетворять это его желание или нет, ведь сама его снисходительность тому порукой, что я не должен ничего делать насильно, он предоставляет мне возможность выбрать одно из двух, и, разумеется, это очень ответственный момент, все дело в том, что я не знаю, что стоит на кону, у меня нет ни одного критерия для принятия такого серьезного решения.
— Историю? И что же это за история?
— Это очень личная история, — отвечаю ему я. — Но сразу же тебе скажу, что она к слиянию не имеет никакого отношения.
— Ум-м-м, — промычал он, снедаемый любопытством, и замолчал. Кажется, размышляет. Я же оглядываюсь по сторонам, как будто хочу попросить совета у этого места, как мне поступить. Помоги мне, место. Вокруг ни души, снег замел следы всего живого. Нет, минуточку, из бара выходит служащая турагентства, она несет своим коллегам кофе в бумажных стаканчиках. Значит, сейчас Маттео со своей матерью должен возвращаться домой после процедур. Какой сегодня день? Пятница. Сегодня как раз их день. Хотя сегодня утром я их не видел, но два часа назад я сидел в машине со Штайнером, и шел густой снег. Тогда пусть будет так: если они появятся, несмотря на снегопад, парализовавший движение автобусов и переполнивший поезда метро людьми, в таком случае, я Боэссону ничего не скажу. Если же они не появятся, потому что мать из-за непогоды решила остаться дома, несмотря на то, что ей советовали не пропускать ни одной процедуры, особенно в этот период, когда он принимает их через день, если эта женщина сегодня решила на все махнуть рукой, тогда, что ж, и я сдамся и расскажу Боэссону о том, что мне поведал Штайнер. Пусть это будет критерием.
— И ты его никогда раньше не видел, — снова начинает Боэссон и улыбается мне.
— Нет.
Он неподвижен, крепко стоит на ногах, как кипарис. Его тело, голова, ноги, руки, словом, все у него застыло. Сейчас он подвигал глазами: опустил и мгновенно поднял их, но только глаза у него дрогнули. Не думаю, что тело человека способно так непроизвольно замирать в неподвижности, особенно в такой собачий холод. Должно быть, это самоконтроль.
