Николай Крыщук - Ваша жизнь больше не прекрасна
— Ладно, давай теорию, если хочешь, — сказал я. — Только коротко. У меня впечатление, что все меня решили заболтать, пока двери окончательно не закроются. Мне надо спешить или не надо? Какое мне, в конце концов, дело до того, кто и что думает о человечестве?
— Ты попал в переплет, — сказал Шитиков. — Об этом, собственно, я и должен тебе сообщить.
— Если ты о дискете — я ее сейчас отнесу Пиндоровскому. Пусть делает с ней, что хочет. Не думаешь же ты, что меня всерьез прельщает роль штатного тамады на похоронах? Отдам, а потом — бежать! Исчез же как-то Антипов.
— Все не так просто. Скажу сразу самое трудное: в этом деле замешаны твои сыновья. Они входят в радикальную группировку, которая завтра будет охранять Антипова.
С этой стороны удара я не ждал. До сих пор я находился в автономном плаванье и привык, что отвечаю только за себя. Первое, что хотелось крикнуть этому курьеру, принесшему дурную весть: «При чем здесь дети?» Но я понимал, что этот вопрос задают все без исключения, когда оказываются в западне. Собственно, он и является обычно знаком того, что выбора нет.
Представить своих близнецов в компании стратегически мысливших сверстников, оказалось делом невозможным. Они были образцово показательными лентяями, с придурочной вальяжностью и сбивающейся на фальцет иронией. Склонными к авантюрам. Допустим. Но подростковая дерганость и нецеремонность всегда обличала в них детей.
По воскресеньям я, копируя отца, устраивал пышные застолья. По моему замыслу это был семейный час — покоя, мира и красивого изобилия. Тщета отца передалась мне как закон и привычка. Дети видели в этом только театральное представление:
— Какие понты! На следующий юбилей надо будет подарить тебе серебряные вилки.
— И салфетницу, — добавлял другой.
Разграбление стола начиналось задолго до начала обеда.
— Ну что же вы, как волчата — хватаете кусок и тащите в свою нору — укорял я, но с улыбкой, в надежде, что церемония еще не окончательно погублена. — Видели бы вы, как мой отец…
Обед проходил сносно. Поесть они любили.
Но радикальная группировка! Психолог объяснил бы, наверное, просто: если любимый инструмент отца лекало, дети, рано или поздно, затоскуют по пулемету.
— Это точно? — спросил я.
— Они выходят на связь через случайные интернет-клубы. Дома не ночуют. Но пофамильный список лежит у Пиндоровского.
В решительные моменты я начинал скучать. Так, во всяком случае, это выглядело внешне. Начинал расслабленно заговаривать о пустяках. Мне необходимо было сосредоточиться.
— Знаешь, недавно обнаружены две черные дыры, — сказал я. — Буквально у нас под боком.
— Серьезно? — переспросил Шитиков с самым живым участием.
— Да. Всего в 160 миллионах световых лет от нас.
— Не пустяки.
— Вот именно.
— Ты-то их явки можешь предположить?
— А-а-а!.. — замотал я головой. — Так вот зачем я понадобился. Добровольный шпион. Ниточка к Антипову.
— Тебе решать. Пиндоровскому положи в пасть свою дискету. Но для удовлетворительного пищеварения одной дискеты ему будет мало. Копия антиповского диска у него есть. Нет программы. Ему нужна программа. Одноразовый фокус никого не устроит.
— Ты как будто диктуешь мне план действий?
— Почему бы тебе с ним не познакомиться. Решать все равно будешь сам.
— Что еще?
— Все должно идти, как задумал Пиндоровский. Сейчас это важно. Знаешь, когда здание внутри сгнило, фасад должен выглядеть особенно безупречно.
— Красиво излагаешь.
— Закон постмодернистских джунглей. Президенты уже затеяли какую-то рокировку, но видишь: один при этом ныряет за амфорами, другой вводит закон, по которому водителю за стакан кефира прокалывают талон. Вечером оба будут на пятом бракосочетании маэстро. Всё по плану. Сегодня вечером на твой концерт обещал прибыть, между прочим, временно опальный сенатор.
— Что, кстати, случилось-то?
— Не бери в голову. Он решил с президентами по-дружески на кулачках повозиться. Любил угождать самолюбию старших братьев. Но затянул с демонстрацией искреннего азарта, поддался неловко, с запозданием, и угодил глазом в кулак. Пройдет. Пока же всю эту игру нельзя нарушать. Ходим, улыбаемся, разговариваем, выражаем молчаливую готовность.
— Хитро, — сказал я.
— Не хитро, а еще как хитро.
— А не кажется тебе, что сенатор показал нам как раз, принеся себя в жертву, чем эти игры заканчиваются?
— Пиндоровский засыпает от стресса. Но укусить может в любую минуту. Надо помочь ему досмотреть сон. Фисгармонию после концерта должны вернуть в церкву. Грузовой лифт спускается прямо в радийный гараж. Пока будут стекаться на фуршет, ты уйдешь вместе с инструментом. На этот фортель Пиндоровский дал свое благословение. Деятельность «ублютков» временно приостановлена. В общем, ты обманываешь его, он в курсе и выпускает тебя. Все как у людей.
Уже второй раз мне говорили о концерте как о всем известном факте. Это пугало меня если и не больше остального, то как-то особенно. Типа, сбылась мечта идиота. Оставалась еще надежда, что Корольков раскрутил заведомую «липу»: инструмента нет, сбежит с деньгами или что-нибудь в этом роде. Но не с Шитиковым же мне сейчас было это выяснять. План его был бредовым сам по себе.
— Вася, ты сам-то понял, что сказал? Ведь Пиндоровский пустит за мной шпионов, чтобы я через детей вывел их на Антипова. Так?
— Так.
— Получается, что обманщик он, а я, в лучшем случае, дурак.
— Шпионов можно замотать. К Антипову не ходить…
— Детей не искать, — продолжил я, — и пусть летает над головой «пи..ец всему», а я сяду и буду играть на балалайке.
— Чего же ты хочешь, не пойму?
— Этот роман написал не ты, а бессмертный Кочетов, — сказал я раздраженно.
— Ну а на что твоя лояльность, в которую я предлагаю сыграть? Пообещай, что ты уговоришь Антипова не ходить на митинг и отдать программу. Он ведь не знает, что ты в курсе его планов уничтожить вас обоих при таком раскладе.
— Но я-то в курсе. Получается, ты хочешь, чтобы я сам себе и веревку принес.
— Дальше по обстоятельствам. Скажи, что и сам ты в принципе готов, так сказать, сотрудничать. Независимо от результата эксперимента. По крайней мере, ты можешь спасти детей.
— Явилась кета с того света. Свежепосоленная. Принесла детям свой жирный бочок.
— Кажется, мы ругаемся.
Шитиков был прав: ссориться глупо. К тому же, в словесных битвах проблемы не решаются. Личные тем более. Темпераментные граждане, которые лезли в «ящик», чтобы выяснить статус минета наряду с патриотическим смыслом пакта Молотова-Риббентропа, всегда казались мне неудачным вымыслом пьяных продюсеров. Представить, что по утрам эти оголтелые интимники и патриоты жарят яичницу, чувствуют приступы одиночества, гладят по голове сына или испытывают неловкость, когда их обманывает продавец, было не по силам. При столкновении с этими неразрешимыми загадками бытия я впадал в тупую задумчивость и деревенел, как мимоза, выброшенная в холодную урну. То есть примкнул бы к компании, скорее, отчаявшегося Антипова, чем самодовольного Воронова.
Разговор с двойником и собратом, конечно, совсем другое. Но и в этом случае диалог бесполезен, даже фальшив. Мне в очередной раз нужна была пауза.
— Так что за теория у профессора? — спросил я.
— Ну, в общих чертах, там речь о сверхвозможностях мозга, точнее об открытии явления, которое назвали «Прямым видением». Человек, допустим, «видит», что сейчас из-за угла появится красно-синий автобус и наедет на лоток с мороженым. Слепые «видят» цвет, фактуру материала и даже способны читать. Этим нас забавляли, если ты помнишь, документалисты еще в пору нашей юности. Теперь наука вроде бы дошла и нашла. Тех, кто способен выбрать максимально правильное решение в условиях дефицита информации, называют гениями. Но такие сверхвозможности бывают исходные (талант, гений), а могут при определенных условиях, как они говорят, оптимального эмоционального режима проявляться в форме озарения, с изменением скорости времени, в экстремальных ситуациях, к примеру. Теперь на повестке дня возможность целенаправленного формирования человека сознательного.
— Чушь! Нет? Очередной гомункулус. То есть они хотят штамповать гениев. Но гений, по-моему, не столько быстро соображает, сколько создает новые формы. Не могут же они с помощью пилюль и организованных стрессов (а чего их организовывать-то?) превратить человека уныло потребляющего в человека творящего. Да и откуда в их собственных мозгах представление о том, как эти новые формы создаются, если сами они не гении?
— Костя, это не моя теория, — мягко остановил меня Шитиков. — Взять еще или уйти?
— Взять еще и остаться, — сказал я.
