Айрис Мердок - Монахини и солдаты
Она не знала, что ей думать о Тиме, понимая лишь одно: что он тоже ушел. Она жалела его, думала о нем сейчас, как если бы у нее было два ума, два сердца. Тосковала по нему: ей не хватало его повседневного присутствия. Les cousins et les tantes, желающие, как и Анна, помочь ей забыть свою ошибку, порой намекали, что причина такого ее состояния — «чисто физическая», а потому недолговременная, или же это «психическое расстройство», вызванное потрясением, проявление истерии, а следовательно, тоже скоро пройдет. Гертруда знала, что ни то ни другое объяснение не отвечает истине. Она действительно любила и продолжает любить Тима любовью, которая ослабнет и умрет. Она находила горькое успокоение в гневе на него не только за его отвратительное предательство, но за само его нелепое никчемное существование, и в гневе на себя за то, что она по собственной глупости послала его во Францию, и это привело к поспешному и предосудительному браку, столь оскорбительному по отношению к тени Гая и заставлявшему теперь испытывать мучительное чувство вины и стыда. Она представила, как она выглядела со стороны, и понурила голову.
Что до отвратительного предательства, то ни в мыслях, ни в душе у нее не было полной ясности. Она тоже, как Тим, постоянно пыталась припомнить, что именно было сказано ими в том кошмарном разговоре. В чем она конкретно обвиняла его и что он признавал, а что отвергал? Все ли время он лгал или только лишь иногда? Имеет ли значение, какая часть обвинения была справедливой, и в чем действительно состояло обвинение? Первое время она делала попытки обсудить это с Анной и Графом, даже с Манфредом, но те отделывались общими фразами, да и то с неохотой, и скоро она почувствовала неуместность разговоров на эту тему. Это означало, что она осталась наедине с важными, может, даже критическими проблемами. Впрочем, Гертруда не думала, что частности могли бы иметь большое влияние на ее решения. Ее грустному, глупому замужеству пришел конец. Тим был достаточно виновен; и это становилось со все большей беспощадностью ясно Гертруде по мере того, как дни складывались в недели, а от исчезнувшего мужа не было никаких известий.
Гертруда страдала также от недуга, никогда прежде не посещавшего ее с такой остротой, — ревности. Мысль, что «замужеству конец», ни в коей мере не смягчала ужасной, унизительной боли. Порою ревность казалась сутью и основой всего ее несчастья. Ревность сливалась с чувством стыда, утраченного морального достоинства, оскорбленной чести. Она всегда была баловнем судьбы, как такое могло произойти с ней, как могла судьба обойтись с ней так жестоко? Но это было даже еще хуже, глубже, метафизически ужаснее. Тим не просто ушел, он ушел к другой женщине, которой отдал свою физическую любовь, любовную силу, и сладость, и животное обаяние, которые Гертруда так глупо считала принадлежащими исключительно ей. Она узнала, как смерть побеждает любовь, во всяком случае страсть и нежность. Сейчас нежность ушла, сменилась горечью, но желание продолжало жечь. Тим светит где-то еще, и она никогда не узнает причины и не увидит тот свет снова. Ревность требовала его, и гнев, и бешеное желание, и горькая безумная ярость, и об этом она не могла говорить ни с кем.
— Тем не менее, — сказала Гертруда Анне, — мы должны… я должна… дать ему возможность объясниться. То есть видеть я его не желаю… он ничего толком не мог сказать и…
— Видимо, он молчит, потому что ему нечего сказать в свое оправдание.
— Да. Просто я хочу, чтобы все выяснилось, разрешилось. Хочу положить этому конец, понимаешь? Хочу знать, что у него была возможность защищаться и он ею не воспользовался. Мне нужно знать это. Тогда я буду чувствовать себя… лучше…
— Как ты великодушна.
— Анна… не говори со мной так… у меня ощущение, будто ты играешь роль… прости, знаю, ты любишь меня, сочувствуешь…
Как проницательно, подумала про себя Анна, да, она играет роль, и какую неблагодарную, безрадостную. И сказала:
— Прости, дорогая…
— Я не великодушна. Я зловредна и злопамятна. И хочу выбраться из всей этой грязи, в которой оказалась по собственной воле. Хочу увидеть, что Тим ужасен, убедиться, что он имел возможность и не воспользовался ею. Не могу тебе объяснить. Иногда нам нужен козел отпущения. Я ищу спасения. Это не великодушие, и ты так не считаешь. Ты-то видишь, в каком я жутком состоянии.
— Прости, — сказала Анна. — Не могу подобрать слов. Я пытаюсь.
Она смотрела на смуглые теплые щеки Гертруды и ее красивый профиль в зеркале на туалетном столике. На Гертруде было тщательно подобранное платье, браслет, ожерелье.
Гертруда встала и села с ней рядом на кровать. Взяла Анну за руки и посмотрела ей в глаза.
— У тебя холодные руки. И пятно от ожога еще не прошло. Тебе надо показаться Виктору.
— Наверное.
— Как тебе идет этот голубой халат, ты в нем, как в вечернем платье. Голубой тебе к лицу. Хорошо, что я выбрала тебе такой?
— Да, очень…
— Анна, счастье покинуло меня со смертью Гая. Ты первая, кто заставил меня почувствовать, что оно возможно снова. Но я ухватилась за фальшивое, кажущееся счастье…
— Ты еще найдешь настоящее.
— Гай говорил, что хочет мне счастья…
— Да, да…
— Теперь я чувствую себя преступницей… Анна, я знаю, у тебя свои трудности, ты не можешь устроиться на работу, но не беспокойся об этом. Я хочу, чтобы ты уделила мне все свое внимание. Я, конечно, безжалостная эгоистка. Но позже мы найдем тебе работу, вот увидишь.
— Я не беспокоюсь по поводу работы.
— Все в порядке, да, Анна, дорогая?
— Да, что бы ты ни имела в виду.
— Я имею в виду: ты и я, навсегда, наш старинный союз?
— Ну конечно!
— Ты всегда будешь со мной, правда? Я не могу жить без тебя.
— Да.
— Да — то есть останешься?
— Останусь… Гертруда, извини, хотелось бы мне быть лучше… — Из глаз Анны брызнули слезы.
— Лучше! Ты идеальная подруга. Это я такая дурная. Моя страшная ошибка все и всех перевернула. Чувствую, я никогда не разделаюсь с последствиями. Не плачь, сердце мое.
— Ты оправишься, все будет хорошо, — сказала Анна, смахивая слезы. — Мы все тебя любим.
— Да, в этом отношении я счастливица. Все поддержали меня, никто не остался в стороне, и они, конечно, были правы с самого начала, но они так нежны, так добры ко мне. Я доставила столько неприятностей тебе, и Манфреду, и Графу.
— Чепуха. Как прошел вечер у Стэнли и Джанет, хорошо?
— Хорошо. Граф тоже там был. Удивительный человек. Знаешь, в нем столько скрытых достоинств.
— Ты права. — Анна высвободила руки. Погладила подругу по блестящим каштановым волосам. — Ты вообще говорила с ним о том, что сейчас сказала мне: о желании положить конец и увериться и что у Тима есть возможность?..
— У нас был разговор, когда он пришел ко мне в тот день…
— О да, когда мне пришлось уйти.
— Граф так щепетилен. Защищал Тима. Больше того, даже убедил меня, что это мой долг дать ему возможность оправдаться.
«Он способен на такое», — подумала Анна и сказала:
— Тогда ты должна это сделать.
— Да, но как? Анна, дорогая, ты не могла бы… не могла бы еще раз пойти туда, в ту квартиру?
— Я бы предпочла не ходить, — ответила Анна. — А ты не можешь написать ему?
— О господи! — сказала Гертруда. Она села обратно в кресло и принялась крутить браслет на руке. — Думаю, могла бы. Но хотелось бы знать наверняка, что он получит письмо… он, а не кто другой… о, как это все ужасно…
— Хорошо, — согласилась Анна. — Я, если хочешь, отнесу письмо и буду знать наверняка, что он его получил.
— Отдашь ему в руки?
— Да.
— Ох, я такая беспомощная, такая глупая, такая слепая, такая эгоистичная и такая несчастная…
Анна притянула ее к себе на кровать, обняла, сцепив руки на шелковой спине Гертруды, где длинная застежка-молния была немного расстегнута. Прижалась щекой к щеке Гертруды и неожиданно увидела их головы в зеркале: серебристо-золотистая и каштановая, смешавшиеся волосами.
— Дорогая, я очень хочу, чтобы ты была счастлива, очень хочу помочь тебе стать счастливой.
— Хватит ли у тебя на это сил?
— Сделаю все, что возможно и невозможно.
— Тогда я приду в себя, смогу что-то соображать. Какое это все безумие, отвратительное, ужасное, идиотское безумие!
— Мне не нравится идея идти туда, — проговорил Граф. — Эта женщина может наброситься на вас.
— С нее станется! — ответила Анна. — Она способна наброситься и на вас!
Граф выглядел обеспокоенным.
— Я, — сказал он, — очень хорошо понимаю желание Гертруды убедиться, что он получит письмо. В конце концов, эта женщина может уничтожить его, правда?
— Она может.
— Кто-то должен попытаться встретиться с Тимом наедине, чтобы Дейзи не знала.
