Максим Кантор - МЕДЛЕННЫЕ ЧЕЛЮСТИ ДЕМОКРАТИИ
В конце XX столетия миф о демократии как венце достижений европейской цивилизации стал играть роль мифа о коммунизме. Можно сказать, что мифологическое сознание европейца, пресытившись одним мифом, заменило его другим — не заботясь об оригинальности. Так и римская мифология нисколько не рознилась с мифологией греческой, хотя государство, построенное на основе этой мифологии, отличалось от греческих полисов изрядно. Имперский размах придает старому мифу совершенно новое звучание, и, заимствуя конструкции, наделяет новым, рабочим содержанием. Например, заимствовав идею коммунистического интернационала, демократическая мифология создает идею глобализации. Это тоже интернационал, но не трудящихся, а капиталистов, хотя обаяние мифа сохраняется. Как и миф о коммунизме, миф демократический отсылает слушателей к идеалу, однако в отличие от коммунистической легенды — легенда демократическая объявляет идеал существующим, его лишь требуется внедрить повсеместно. Трудности, которые коммунистическая идеология оправдывала временем (еще потерпим, и тогда), идеология демократическая оправдывает пространством (завоюем всех, и уже потом).
Очевидно, что сегодня победившая демократия оперирует методами поощрений и наказаний — но не склонна к равному распределению благ на всем протяжении географических экспансий. Права человека были выведены из практического применения в идеологическую сферу, стали символом. Эволюцию правового сознания — от конкретных прав к символическим, напоминает процесс перехода экономики от золотого стандарта к бумажному эквиваленту. Для покрытия больших территорий и огромных масс населения требуются бумажные деньги, векселя и расписки. Отныне правами человека демократия торгует так же бойко, как некогда церковь торговала индульгенциями — и те, кто приобрел векселя на права человека, имеют столько же оснований чувствовать себя свободными, как обладатели индульгенций — на вечную прописку в раю. Символические права успешно реализуются на символическом уровне (миллионные демонстрации против войны в Ираке отважно маршируют по Лондону), а реальные права находятся у тех, кто ведет войну четыре года подряд, ежедневно убивая десятки и сотни людей. При этом агрессивное общество на символическом уровне остается свободным — пресса высказывает недовольство политикой, демонстранты жестикулируют. Мифологическая система воспроизводится успешно, а имперская практика не страдает.
Практика победившей демократии привела к любопытной конструкции — демократической диктатуре (варианты названия «управляемая демократия», «демократический централизм» и т. п.). Очевидно, что данная демократия способна вместить на символическом уровне любую моральную доктрину, но также очевидно и то, что на практике мораль будет применяться избирательно. Это последнее обстоятельство позволяет сохранять коммунистическую мифологию живой.
12. Эстетический принцип
Одним из досадных неудобств развитого капиталистического общества является то, что капиталистическое искусство — есть искусство непременно пошлое. Оно может быть развлекательным, технически виртуозным, декоративным, но при этом пошлость сохраняется как видовое определение. Общество богатое, просвещенное, сытое, диктующее волю сопредельным варварам должно бы распространять на дикарей шедевры своего духа. Но развитое демократическое капиталистическое общество шедевров не создает, не обучено.
В оппозиции к тоталитаризму — да. В сопротивлении фашизму — сколько угодно. В своей религиозной, христианской ипостаси — бесконечно много. Но в благостном секуляризованном виде цивилизация производит только пышные декорации. И это, конечно, печально.
Убивая коммунизм — калечили западное искусство, во всяком случае, европейская гуманистическая мысль пришла в негодность. Причина проста: невозможно инициировать гуманистическую мысль протестом против идеи солидарности трудящихся, оппозицией к поддержке слабого, развенчанием идеи сострадания угнетенным. Однако именно этим и питался западный интеллектуальный дискурс — и захирел. Искусство, литература, социология — все увяло: в отсутствие гуманизма мысль портится. Демократическая идея выступила как субститут гуманизма — и благополучно угробила и гуманизм, и веру в демократию. Выставочное кривлянье и развлекательная литература — простое подтверждение нравственного состояния общества.
Потребовались усилия трех поколений постмодернистов, чтобы дезавуировать гуманистическое творчество. Потребовалось отменить роман, картину, философию, — во имя рыночной демократии, чтоб отстоять гарантированное сытое будущее меньшинства. Цель понятная, но не великая. Утопию поставили на место — заменили принцип долга принципом обмена, мир снова пришел в равновесие. И ждали: ярче прежнего вспыхнет интеллект в лучах рыночной свободы. Этого не случилось.
С завидным постоянством капиталистическая демократия воспроизводит один и тот же салон, одинаковый во времена Луи-Наполеона или Джорджа Буша.
Капиталистическое искусство может быть только декоративным, нажива и высокий дух — вещи несоединимые, как бы печально это ни звучало для уха рыночной демократии. Рынок — не есть условие развития искусства, этот невинныйобман испортил западное сознание. Великое искусство создается свободными людьми как свидетельство солидарности и сострадания — но не как мера успеха и денежный эквивалент. Выражаясь проще, искусство бывает только левое (например христианское), — «правого» не бывает.
Искусство создается верой — то есть в том числе и коммунистической утопией, нравится это свободному гражданину демократической страны или не нравится. И другого рецепта для возникновения искусства не придумали.
13. Будущее
Исходя из сказанного, надо ответить на вопрос, жизнеспособен ли коммунизм.
Сомнительно, что буржуазная демократия и капитализм — цель истории человечества. Набор так называемых буржуазных свобод не ограждает от социальных бед — история последнего столетия показывает обратное. История колониальных завоеваний — чудовищна, она превосходит по цинизму (если можно такие вещи сравнивать и замерять) историю коммунистических преступлений. Капитализм взял сегодня реванш у коммунизма, обвинил его во всех грехах, прежде всего в своих собственных.
Мы наблюдаем последствия этой победы. Власть над людьми досталась не идеалистам, не фанатикам, а ворам. Причем циничный служебный императив поведения выдавался за моральный категорический императив. Служили будто бы не наживе — но истории и цивилизации.
Сформировался интернационал богатых, считается, что именно богатые и есть подлинные труженики — принимают решения, двигают финансы. В век высоких технологий это и есть работа. Такой интернационал является владыкой мира, сегодня состояния отдельных людей равны бюджетам стран — никто не стесняется того, что образ жизни пройдох выдается за идеал. Журналы заполнены фотографиями богачей, каждый день которых состоит из экзотических удовольствий, и каждое из удовольствий имеет стоимость жизни тысяч людей. Не так давно на нужды пострадавших от очередного цунами мировое сообщество захотело собрать пятьдесят миллионов — и не набрали. Такие деньги сегодня тратятся на домашние концерты, корпоративные вечеринки. Приличной яхты на эти деньги уже не купишь.
Надо признать простой факт за привилегии меньшинства большинство вынуждено заплатить своим будущим. Африканский континент обречен — до него нет дела, зато состояния богачей удваиваются каждый год, гонорары певцов увеличиваются каждый год, цены на искусство стремительно растут. Параллельно существуют две жизни — жизнь бедняков ежедневно дешевеет, жизнь богатых развивается по восходящей. Богатые воплощают победу в соревновательном развитии — а значит, являются искомой «личностью», ради существования коей боролись с коммунистическим диктатом. Эти люди (моральный статус которых безмерно низок) обеспечивают развитие искусства, диктуют логику истории. Принято говорить: если он миллиардер, то дураком быть не может. Логика кажется неуязвимой, но ответ прост: миллиардер может быть мерзавцем, а с точки зрения жизни вечной это крайне неумно.
Трудно согласиться с тем, что именно такое социальное развитие — пик достижений человечества. Платоновская республика предлагала казарменное счастье и дала основание для критики; возможно, имелись основания у перепуганных интеллигентов принять капитализм за гуманизм. Правда, непонятно о чем тогда писали Диккенс, Бальзак, Толстой — коммунизма они не знали, а недовольны были. Надо обладать особой слепотой, чтобы принять решение локальных проблем за исцеление человечества. Надо обладать особым цинизмом, чтобы считать демократический миф реальностью, если эта реальность хороша лишь для ограниченного количества населения. Сетовать поздно — мы получили то, что заслужили. Однако приветствовать такую победу над коммунизмом — есть свидетельство интеллектуальной и моральной неполноценности.
