Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен

Кафе как-то сразу опустело, но Молхо остался сидеть в своем углу, только расплатился с официантом, который сначала искал его на прежнем месте, и неожиданно для себя попросил квитанцию. «Теща, разумеется, не потребует у меня отчета, — с улыбкой подумал он, — но все же лучше, если я смогу дать ей более или менее ясное представление, на что пошли ее деньги. А вдруг она снова захочет послать меня за границу?! Ведь на государство нет никакой надежды, оно никогда не пошлет меня за границу за казенный счет, как нашу юридическую советницу». Он перевернул квитанцию, записал на обороте вчерашние расходы, сунул в карман, сложил купюры сдачи в бумажник и тщательно подсчитал полученные от официанта монеты, потом откинулся на стуле и стал смотреть на улицу, где уже кипела дневная сутолока. Его маленькая русская исчезла в воротах посольства, и, когда она не вернулась по прошествии часа, в его сердце забрезжила надежда.

Когда он наконец вышел из кафе, его удивила неожиданная теплынь влажной венской осени. Большие, красновато-коричневые опавшие листья с тихим потрескиванием шелестели под его ногами. Он шел мимо набитых товарами витрин, раздумывая, куда бы зайти, и вдруг его как пронзило — хватит покупок, даешь что-нибудь духовное. И хотя в нем все еще жила обида, нанесенная советом господина Шимони посетить зоопарк — как будто сефарды не могут наслаждаться музеями и картинными галереями! — он все же решил поехать в Венский лес. Нашел остановку шестого номера трамвая, убедился, что выбрал нужное направление, и сел в первый же подошедший вагон вместе с пожилыми австрийскими дамами, молодыми женщинами и их визжащими от восторга детьми. Трамвай, скрежеща и позванивая, доставил его в лес. Последняя остановка действительно оказалась возле ворот зоопарка. Его на мгновение потянуло все-таки зайти, но он решил, что в его возрасте это унизительно, и поэтому просто погулял среди больших красноватых деревьев, идя наугад по ухоженным дорожкам и то и дело встречая местных любителей природы, которые показались ему очень похожими на немцев, только более колоритными. Под конец он вышел к открытому кафе с большим фонтаном посередине. Фонтан украшали скульптурные изображения различных животных, и он присел в приятной тени возле изящной газели со слепыми каменными глазами, разглядывая гуляющую толпу, состоявшую в основном из пожилых людей, вышедших насладиться теплой погодой. Потом он вытащил захваченное из дому приложение к пятничной израильской газете, просмотрел весьма тенденциозную, как ему показалось, статью о жестоком обращении с женами в израильских семьях, отложил газету и со вздохом извлек из чемоданчика заветный второй том «Анны Карениной», чтобы дочитать все еще не оконченную седьмую главу. Постепенно он втянулся в чтение и увлеченно переворачивал страницу за страницей, пока наконец не дошел до описания того, как прекрасная, но отчаявшаяся женщина бросается под поезд и свет свечи гаснет в ее глазах. Он захлопнул книгу дрожащими руками. Хотя Ури и предупреждал его о том, что героиня покончит самоубийством, и он был к этому готов, это простое и детальное описание потрясло его, вызвав глубокое волнение и боль, которые постепенно перешли в теплое чувство благодарности автору, и он поднялся с места и стал ходить меж столиками, потягиваясь и хрустя суставами. Взгляд его упал на покрытый стеклянным колпаком поднос с пирожными, и он заказал себе одно и съел его с жадностью, снова сел и раскрыл книгу, чтобы начать последнюю, восьмую главу, ожидая прочесть о том, как был убит горем Вронский, узнав о смерти Анны, но вместо этого увидел, что сюжет неожиданно поворачивает в совершенно ином направлений, притом весьма скучном и далеком от самоубийства, и, прочитав две страницы, безнадежно махнул рукой и разочарованно закрыл книгу.

Время близилось к полудню, и парк стал заполняться подростками. Солнце жарило так, что там и сям уже открывали разноцветные зонты. Молхо поднялся, снова сел в трамвай и вернулся в город. Сначала он заглянул в гостиницу, но ключ от ее комнаты висел на месте, и поэтому он пошел пешком к посольству, но в кафе, что около него, сидело лишь несколько незнакомых ему людей, и никакого следа его спутницы. Очереди перед посольством тоже уже не было. «Выходит, они ее в конце концов все-таки приняли», — сказал себе Молхо и улыбнулся при мысли о том, как он удивит сегодня вечером господина Шимони.

«А тем временем, — весело сказал он себе, — сделаю-ка я что-нибудь полезное», — и, хотя голод уже напоминал о себе, направился искать какое-нибудь ближайшее туристическое агентство, чтобы получить точные сведения о возможном маршруте ее возвращения в Советский Союз. Он помнил, что на одной из улиц, по которой они проходили утром, было какое-то агентство, которое специализировалось на рекламе поездок по железной дороге, — его витрина была оформлена в виде шикарного купе железнодорожного вагона первого класса с обитыми кожей сиденьями, часть которых уже была превращена в постели, привлекавшие глаз прохожего своими белоснежными простынями; надо всем этим трепетала большая цветная фотография обворожительной красотки — она выглядывала из окна поезда, и ее волосы развевались на ветру. Он медленно шел по улице, пока не отыскал это заведение. Внутри, на стене, висела карта железных дорог, соединяющих Европу с Азией, вплоть до далекого Пекина. «Не упускайте возможность попутешествовать!» — взывали огромные плакаты на всех мыслимых европейских языках. Молхо был принят весьма радушно и буквально завален сведениями обо всех возможных поездках во всех доступных классах по любому желаемому направлению. Все это заняло изрядное время, и, когда он вышел оттуда, в небе над городом уже собирались темные тучи. Теплая дневная влажность липла к лицу, как мокрое полотенце.

Он заторопился в гостиницу, проверить, не вернулась ли его маленькая русская, но ее ключ по-прежнему висел на стойке Впрочем, на какой-то миг ему показалось, что он еще качается, как будто его только что повесили, но то была, вероятно, иллюзия. «Госпожа Занд, — сказали ему за стойкой, — не возвращалась с самого утра и ничего о себе не сообщала». Выбора не было — приходилось снова идти в кафе возле посольства. Вдруг ее все-таки не приняли, а она не поняла утренний уговор и теперь ждет Молхо там, боясь отойти от посольства. Он торопливо шагал по венским улицам, пробуждавшимся от послеполуденного перерыва; небо над городом становилось все более мрачным, и таким же становилось его настроение. Теперь он был уже встревожен. В кафе опять было полно народу, но ее нигде не было. Он протолкался к стойке и заказал себе гигантский бутерброд. «Может быть, она снова играет со мной в кошки-мышки, — угрюмо подумал он. — Впрочем, я сам виноват. Я избаловался, я слишком долго жил рядом с женщиной, все перемещения которой ограничивались несколькими метрами и сокращались со дня на день. Вот я и расплачиваюсь теперь за это». Пытаясь успокоиться, он вытащил свою неразлучную «Анну Каренину» и начал было снова читать восьмую главу, но вскоре отложил книгу с прежним недовольством. Было ясно, что никаких больших событий в этой истории уже не будет, и его даже удивило, почему Толстой не закончил свой роман смертью героини. Через окно кафе он видел ворота посольства, теперь их охранял всего один часовой. Оттуда то и дело выходили люди, но внутрь никто уже не входил. Неужели они действительно приняли ее к себе, сняли с него эту заботу?! Он расплатился, вышел, немного постоял и вдруг, приняв дерзкое и странное решение, повернул в сторону ворот. Ему повезло — часовой как раз отвернулся в сторону, и он уверенным шагом прошел внутрь, вошел в здание посольства и медленно, с бешено стучащим сердцем, пошел по длинным пустым коридорам, вспоминая, как вот так же шел когда-то по пустынным коридорам в больнице Рамбам, когда приезжал забирать жену после сеанса химиотерапии, уже после ухода врачей и посетителей, и искал ее в пустых комнатах, пока не находил, измученную, но светящуюся робкой надеждой, и забирал в раздевалку, все время мучаясь вопросом, но не решаясь спросить, каким образом жидкость, которую вливают ей в вены, находит опухоль, если та расположена в совершенно другом месте: эта растущая опухоль почему-то представлялась ему красноватой прожилкой камня, ползущей в темной толще угольного пласта. Сейчас, усилием воли подавляя страх, он осторожно заглядывал в комнаты, где усталые чиновники складывали последние бумаги, с явной радостью торопясь покинуть служебные помещения. Жаль, что он так и не договорился с ней об условном свистке, — может быть, он осмелился бы сейчас подать ей сигнал. Через зарешеченные окна он увидел первые мутные струйки предсказанного дождя, ползущие по стеклу, но звуков не было слышно — их заглушали громкие голоса переговаривавшихся чиновников. Опасаясь привлечь их внимание, он низко опустил свою темную кудрявую голову, такую непривычную и странную в этом месте, и пошел назад к выходу, стараясь не потеряться в путанице коридоров.