Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен
«Стоит ли спорить? — успокаиваясь, подумал Молхо. — Ведь он, в сущности, совершенно прав. И зачем показывать ей, что я встревожен?» Он повернулся к широким окнам, за которыми сверкала вечерними огнями осенняя Вена, — там, внизу, в парке, мелькнула вдруг ослепительно яркая электрическая вспышка, сорвавшаяся с дуги проходящего трамвая и голубым мечом прорезавшая верхушки деревьев. Он снова повернулся к болезненно бледному Шимони и неожиданно почувствовал странное удовольствие от того, что сам так здоров. Когда его жена умерла, он долго боялся, что ее болезнь перейдет на него, но вот — прошел уже почти год, а ему ни разу не пришлось обращаться к врачу, даже к зубному. Он полез в карман за своими новыми очками, решив, что пока они разговаривают, он мог бы посмотреть израильские газеты, но его вдруг остановили музыкальные звуки ее русской речи, буквально заворожившие его слух. Она что-то возбужденно объясняла, указывая то на письма, то на самого Молхо, как будто что-то рассказывала о нем. Уж не о его ли жене?! В своей новой прическе, открывавшей неожиданно белоснежную шею, она показалась ему привлекательной. У нее, оказывается, есть кое-что еще, кроме красивых глаз, отметил он про себя. Теперь ему даже казалось, что он понимает, о чем они говорят. Шимони слушал ее внимательно, даже с интересом, хотя и с несколько насмешливой улыбкой, почти свернувшись в широком кресле и все посасывая леденец, и Молхо вдруг снова ощутил необходимость заявить о своем присутствии. «А почему бы, собственно, русским не принять ее обратно? — вмешался он в разговор. — Это могло бы дать им неплохую рекламу». — «Они не нуждаются в рекламе, — отрезал Шимони. — А если бы они даже и захотели ее принять, их бюрократия не приспособлена давать задний ход. — Он вдруг ухмыльнулся, обнажая желтоватые зубы. — Послушайте, а на кой черт ей вообще возвращаться в Россию? Она могла бы отправиться в Америку, в Канаду, я мог бы устроить ей это через Джойнт». — «Что касается меня…» — начал было Молхо, но Шимони уже повернулся к ней с тем же предложением. Русская выслушала его, ее глаза налились слезами, пышная грудь взволнованно заколыхалась, она затрясла головой, словно это было совершенно невозможно, и Молхо вдруг почувствовал, что ему нравится ее упрямство, хотя у Шимони оно, кажется, вызвало раздражение.
«А у вас уже были такие случаи?» — спросил Молхо, с трудом разлепляя губы, потому что у него вдруг пересохло во рту. В комнате было жарко, наверно, работало центральное отопление, но он видел, что Шимони, видимо живший одиноко, вряд ли предложит им освежиться. «Не так уж часто, — ответил тот. — Являются порой вот такие одиночки, и все ко мне, как будто это я уговаривал их эмигрировать из России». Нина слушала его внимательно, и Молхо вдруг заподозрил, что она понимает на иврите больше, чем делает вид. «Видите ли, — сказал Молхо, ободряюще кивнув ей, — вдобавок ко всему она плохо переносит жару. А нынешнее лето в Израиле было совершенно невыносимое. — Шимони насмешливо посмотрел на него, и Молхо поспешно добавил — Нет, но вы вообще посмотрите на нее — разве можно сказать, что она еврейка?! В каком смысле она еврейка? В биологическом, что ли? Так это просто смешно. — И он рассмеялся, сам. впрочем, не совсем понимая, что именно тут было смешного. — И не говорите мне, пожалуйста, о нашей обшей еврейской судьбе! — добавил он возбужденно, хотя Шимони, кажется, и не собирался об этом говорить — Что это вообще такое — общая еврейская судьба?! — уже горячился он, удивляясь, куда его несет. — Нет никакой общей судьбы! Это просто выдумка тех, кому не повезло и кто поэтому хочет притащить к себе побольше тех, которым и так вполне хорошо». Шимони слушал его с легким удивлением, как будто его забавляли эти смелые рассуждения гостя. Его длинные, мягкие, как студень, руки неподвижно лежали на подлокотниках сморщенного от старости кресла. Молхо замолчал и, чувствуя, что после этой длинной тирады его жажда стала совершенно уже невыносимой, наклонился к хозяину и шепотом осведомился о местоположении туалета. Шимони медленно поднялся и повел его по длинному темному коридору с многочисленными дверями, как в вагоне поезда. Они вошли в большую ванную комнату, и хозяин поспешил включить свет.
«Какая у вас большая квартира», — уважительно заметил Молхо. «Большая?! — оскорбленно воскликнул Шимони. — Да она гигантская! И к тому же неописуемо дряхлая! Она непомерно велика для одного человека, но, видите ли, некий богатый австрийский еврей подарил ее нашему агентству для всех этих иммигрантских дел сразу после войны, нельзя же было отказаться от такого щедрого подарка!» Молхо кивнул, чтобы побыстрее отделаться от хозяина и войти в туалет, но тот, видимо желая воспользоваться их уединением, понизив голос, спросил: «Вы действительно приехали в Вену специально ради госпожи Занд?» — «Разумеется, — ответил Молхо. — Ее мать — старая подруга моей тещи, и, кроме тещи, у нее нет ни одной знакомой души в Израиле. Мы не хотели, чтобы эта молодая женщина ехала в Вену одна, не зная языка, и к тому же со всеми своими вещами — у нее с собой тяжеленный сундук и еще чемоданы вдобавок. Ну вот я и вызвался ей помочь». — «Но ведь вы даже говорить с ней по-настоящему не можете?» — удивился Шимони. «Да, с большим трудом, — согласился Молхо. — Она не понимает ни иврита, ни английского, ни французского. Что поделать! — И он тяжело вздохнул. — Некультурный народ, дикая страна…» — «И вы всерьез надеялись, что Советы примут ее обратно?» — продолжал расспрашивать Шимони. «Нет, — честно признался Молхо. — Я теще так сразу и сказал. Но мы решили, что лучше дать ей возможность попытаться, чтобы она потом не кляла себя, что не попробовала. И к тому же эти финны — они тоже вселили в нее надежду». Губы Шимони тронула легкая ироническая улыбка. Молхо снова кивнул, как бы извиняясь, и вошел в туалет, неплотно прикрыв за собой дверь. Он снял очки, открыл кран, нагнулся над раковиной и попил из ладони. Вода была прохладной и вкусной. Он пил и пил, пока не ощутил, что утолил жажду, потом сполоснул лицо, но не решился воспользоваться полотенцами хозяина из опасения заразиться и просто подождал, пока вода высохла сама, равнодушно: поглядел на унитаз и по привычке осмотрел аптечный ящик. В зеркале отражалось его раскрасневшееся лицо и темные, усталые и воспаленные глаза. Из глубины квартиры до него снова донеслась прозрачная сладкая мелодия русского голоса, внезапно прервавшаяся коротким всхлипом, который заставил его задрожать. «Нет, надо помочь ей вернуться на родину!» — решительно подумал он, и ему почему-то вспомнилась ее открытая белая шея. Даже тот легкий намек на двойной подбородок, который так мешал ему утром, теперь как будто уменьшился. Нет, ее нельзя так просто сбросить со счета. В каждой женщине есть что-то заслуживающее любви. Он выключил свет и стал нащупывать себе путь по коридору, по дороге поочередно заглядывая во все комнаты, в одной из которых вспугнул какую-то маленькую старушку — она сидела на кровати в ночной рубашке и медленно шевелила пальцами босых ног.
Он вернулся в салон, но они почти не заметили его возвращения. Шимони сидел, стиснув руками лысоватую голову, и заинтересованно слушал рассказ русской гостьи, время от времени удивленно улыбаясь. «Видно, я пропустил что-то интересное», — с сожалением подумал Молхо и осторожно сел на прежнее место, оглядываясь кругом. Улучив минуту, когда она замолчала, он обратился к хозяину с вопросом, не может ли тот одолжить ему русско-ивритский словарь. «Словарь? — переспросил Шимони. — Для вас? По-моему, у нас даже в офисе нет такого. Впрочем, в книжных магазинах можно найти русско-английский или русско-французский разговорник. А вам для чего, — говорить с ней или понимать, что она говорит?» — «И то и другое, — ответил Молхо. — Это отсутствие общего языка может кого угодно довести до ручки. Она то и дело исчезает, ничего мне не говоря, — например, сегодня ушла в парикмахерскую, и я весь вечер бегал по гостинице, пока ее нашел. — Шимони засмеялся. — Это совсем не смешно, — сказал Молхо и тоже засмеялся. — Пожалуйста, скажите ей сами, по-русски, что, если она куда-нибудь уходит, пусть предупредит меня, а не исчезает бесследно». Шимони перевел ей слова Молхо, и маленькая русская сильно покраснела. Молхо шутливо погрозил ей пальцем, и она восторженно хихикнула. «Честное слово?» — спросил Молхо с деланной суровостью. «Чеснослово, чеснослово, — радостно повторила она несколько раз на иврите. — Чеснослово!»
