Михаил Белозеров - Река на север
— Что ты сделала? — удивился он.
Она засмеялась:
— Каре на ножке, — и добавила, тряхнув головой: — Тебе нравится?
То, к чему он привык, сменилось чистыми линиями обнаженной шеи и затылка. Все заканчивалось крохотным хвостиком.
От резкого движения прическа на мгновение рассыпалась, и он понял, что она действительно это сделала ради него. "Знала бы ты, что я этого не заслужил", — тяжело подумал он, глядя на ее веселое лицо.
Пока она отсутствовала, еще пару раз пытался найти Королеву. Звонил в офис и на квартиру. Между попытками выпил рюмку перцовки и понял, что это то, что в данный момент ему требуется больше всего. Наконец-то.
— Ты же знаешь, я от друзей не бегаю, — заявила она так, словно он пытался в чем-то ее упрекнуть.
В ее голосе он прочел многозначительность.
— Не бегаешь, — согласился он, привычно уступая ей инициативу.
— Ну тогда в чем же дело?
Наверное, ее раздражает собственный автоответчик, решил он.
От черных мыслей его отвлекла Изюминка-Ю. Еще одна привычка — привычка делать сюрпризы, то, что в ней его волновало больше всего.
Села напротив и сжала ему ладонь.
— Я так рада... Вино осталось?
— Осталось, — ответил он.
— Давай договоримся, — сказала она, словно набравшись смелости, и по глазам он понял, что ее мучает, — пусть твой житейский опыт не будет нам помехой.
— Давай, — почти удивленно согласился он, — давай.
Несколько мгновений ему не хотелось огорчать ее.
— Я дозвонился, — произнес он наконец и тут же добавил: — Просто хочу взглянуть ей в глаза, — словно этим хотел продлить приятный день в кафе на мокрой набережной, под звуки крикливых чаек, и Изюминка-Ю поспешно кивнула. Слишком поспешно, и он понял, что она боится за него. Так боятся одиночества или старости. "Не расстраивайся раньше времени", — чуть не подсказал он ей.
— Ты ведь не бросишь меня здесь? — Она не хотела оставаться одна и цеплялась за него, как за соломинку.
— Нет, конечно, — сказал он, и они вышли из кафе в начинающиеся сумерки.
Небо на востоке было темным и плоским.
* * *— Почему? — только и спросил он.
Она медленно улыбнулась, словно оценивая его вопрос.
— Ты многого не знаешь, — заметила она, прислоняясь к машине и закуривая сигарету.
Гибкая, но уже чуть-чуть отяжелевшая — в той мере, которая только подчеркивает женственность. Одетая во все черное. Как всегда спокойная и собранная, с чеканным, монументальным профилем. Ветер с реки теребил прядь волос. Ее спутники стояли поодаль, засунув руки в карманы брюк.
— Я не хочу ничего знать, только — почему?
В такие моменты он подозревал, что в мире существует какая-то несправедливость, которая сама по себе может приходить, когда ей вздумается, и так же бесследно исчезать. Просто ты знаешь о ней делаешь на нее поправку в своих расчетах, и это знание не дает тебе жить так, как живут другие. Ты словно говоришь себе: "Возможно, я не прав, но погодите, погодите и вы увидите суть вещей..." Просто ты ждешь. Но чего ты ждешь, ты сам не знаешь, вернее, ты знаешь, что ждешь просветления. Просветления, которое может и не состояться.
— Знаешь, — призналась она, не меняя положения головы, — Губарь, — она всегда называла его по фамилии, словно соблюдая ложную дистанцию, — это тот человек, с которым у меня всегда совпадали взлеты и падения, и за это я ему благодарна. Но... — Она выпустила в ночное небо струйку дыма, которая на мгновение застыла вопросительным знаком, потом ветер унес его в темноту, вздохнула и бросила сигарету на песок. — Я думаю, — произнесла она, и ее надтреснутый голос прозвучал, как скрип дверной петли, — я думаю, что его смерть испугала тебя...
Она вопросительно повернулась к нему — женщина с голодными волнующими ямками на лице, но скорбно опущенными уголками красивого рта, с безупречно чистым высоким лбом и сухими властными глазами.
— Я больше не попадусь на твои штучки, — быстро ответил он.
Она внимательно посмотрела на него, словно услышанное удивило ее, и равнодушно ответила:
— Дурак ты, Иванов... — И покачала головой. — Я не доставлю тебе удовольствия во всем разобраться до конца. Мне давно надо было оставить его в покое. Это не его хлеб. Это та девушка? — Она едва заметно кивнула на Изюминку-Ю, а потом, обращаясь в темное пространство: — Заводи, Сережа.
И Иванов вдруг узнал в одном из ее спутников Витька, узнал по вислому широкому правому плечу.
— Сколько в тебе этого... — произнес он, чувствуя, что только этим может задержать ее.
— Чего? — с интересом спросила она, и углы рта совсем упали вниз.
— Жестокости, — сказал он.
"Как она примирилась сама с собой?" — удивился он.
Она криво ухмыльнулась, словно читая его мысли.
— В детстве мне все старались доказать, и мать, и дядя, который сейчас ворует на таможне, что главное в жизни деньги, я долгое время не верила, и теперь не верю, а верю я в то, что главное — это власть, а деньги сами упадут, их принесут и подарят тебе. Понял — по-да-рят... Вот что такое власть!
— Это твой самый длинный монолог, — заметил Иванов. - Ты ведь не любишь говорить.
— Ах, не надо... — Она махнула рукой, и ее щека дернулась. — Просто тебе никто ничего не дает, ты и ... Вот ты. — Она ткнула пальцем совершенно мужским жестом, словно пришла к какому-то решению. — Вот во всем и виноват.
Она была очень уверена в себе. Так уверена, что не утруждалась задуматься.
— Я не верю тебе, потому что знаю...
— Что ты можешь знать? — перебила она, еще выше вскидывая голову, и лицо ее под крепом застыло, как маска. — Ты живешь в мире, который сам же и выдумал. А правда? — спросила она и потрясла головой, как опытная актриса. — Правда совсем другая. Она не твоя и не моя. Она существует сама по себе.
Он подумал, что ей идет черный цвет, но не идет длинная юбка, только подчеркивающая рост. Губы ее презрительно покривились. Она не прощала слабостей.
Теперь он не любил высоких женщин. Они вызывали в нем протест тем, что в них было слишком развито мужское начало. "Тот, кто всегда смотрит свысока, не способен на чувства", — подумал он. Он вдруг почувствовал, что наконец-то освободился не только от Королевы, а вообще от женщин. На какое-то мгновение это чувство удивило его. То, что жило в нем всю жизнь, умерло, оставив место холодному любопытству.
— Это было случайностью, — поведала она, останавливаясь на мгновение в своем движении к дверце машины. — Просто тебе повезло больше.
— Кассета, за которую убили Сашку, у меня, — выложил он свой последний аргумент, уже чувствуя, что это бессмысленно. — И я пущу ее в ход.
— Ладно, — сказала она медленно, бросив взгляд на того, кто ходил за его спиной. — Я тебе скажу. Существует план, где распределены портфели будущего правительства.
— Вот как! — сказал он. — И что тебе обещано в нем?
— А... — холодно протянула она. — Ты и так все знаешь. И твоя девочка тоже. — И перевела тяжелый взгляд на Изюминку-Ю. — Впрочем, я тебе скажу, что господин Е.Во. будущий министр внутренних дел.
Огонек сигареты вопросительно уставился в темноту, ожидая его реакции.
— У трупов нет будущего, — сообщил он.
Она с интересом взглянула на него:
— На этот раз ты меня удивил. Но это не твой козырь.
— Это вообще ничей козырь, не твой и не мой, — заметил он.
— Возможно, — согласилась она. — Всегда ты говоришь загадками. Но я не дам тебе все испортить. Я была плохой женой, но буду хорошей вдовой. Тебе не удастся сделать из Губаря героя. Он им не был. — Голос ее со временем стал глубже, потому что она теперь много и красиво публично выступала. — Ты ничего не докажешь, — произнесла она почти равнодушно. — К тому же ты опоздал. Насколько я поняла, господин Е.Во. ушел в лучший из миров. Поэтому я тебя отпускаю вместе с твоей девчонкой. Кассету можешь оставить себе на память.
Она повернулась и пошла к машине, и он невольно посмотрел вслед. Она ступала почти как прежде, как и двадцать, и тридцать лет назад, если бы только не едва напряженные плечи и отведенная в сторону кисть, если бы все же не чуть-чуть осторожный постав ноги. Один из спутников услужливо распахнул дверцу. Она села, как садятся крупные женщины — по частям: вначале тело, потом ноги, но у нее вышло не так, а чуть-чуть собраннее, чуть-чуть концентрированнее, словно она покидала не танцплощадку, а кладбище. Села, и у Изюминки-Ю невольно вырвалось: "Сука!"
Машина тронулась с места, потому что мотор был сильным и потому что за рулем сидел один из ее мальчиков, который хотел показать, какой он ловкий, и, подымая в ночное небо шлейф пыли, ринулась с горки, потом мелькнула за освещенным крестом церкви, потом вынырнула на повороте в Подол, и стала похожа издали на летящего жука.
Он вдруг понял, что она перестала быть для него Королевой, а стала просто Ветой Марковной Барс.
