Т. Корагессан Бойл - Дорога на Вэлвилл
Два часа ночи. Келлогу необходим сон – конечно, не так, как другим людям, и не в таких количествах, но сон ему все-таки нужен. Обычно он обходился четырьмя часами ночного отдыха и вообще ко сну относился с некоторой настороженностью. Почти греховное излишество, растрата драгоценных человеческих ресурсов. Просто удивительно, что некоторые люди ждут не дождутся вечера. Но, будучи врачом, он понимал и признавал потребность организма восстановить силы после изнурительного бодрствования и готов был ежедневно предоставлять своему телу необходимое количество сна. Это входило в его режим; он так же не мог обойтись без сна, как без клизмы, шведской мануальной гимнастики и овсяной каши. Сон – жизненно важный элемент физиологического существования. Обычно усилием воли доктор получал небольшую, но эффективную дозу отдыха. Выпив чашечку «Санитас Коко» или травяного чая, мирно почитав «Проблемы опорожнения кишечника» или «Новости гидротерапии», он переодевался в белую пижаму из тонкого льна с серебристой монограммой Дж. X. К. на уровне сердца и засыпал в тот миг, когда выключал свет.
Но сегодня ничего не получалось. Слишком многое тревожило доктора. И это в воскресенье – как правило, самый спокойный день недели, день медитации в церкви и музыкального получаса у рояля с кем-нибудь из детей. Сегодня Келлог не обрел покоя. Помимо прочего, доктор волновался из-за назначенной на ближайший вечер лекции по заявкам из ящика для вопросов. Беспокоился он не из-за предмета лекции – тут все давно решено: в последние дни его мысли занимал сахар, эта пищевая добавка, столь же опасная и губительная, как чистая пшеничная мука. Об этом он и собирался говорить. Нет, тревогу – и даже страх – заронил в его сердце Джордж. Прошло уже две недели со дня дерзкого нападения Джорджа на пальмовый сад в вечер после лекции о ленточном черве, и, хотя в этот промежуток времени ничего не произошло, доктор был уверен, что затевается какая-то новая пакость. А есть ли более подходящий момент для очередного нападения этого жалкого, ненавистного мерзавца, чем триумфальное выступление доктора перед публикой?
В ту ночь Джорджу повезло – им не удалось поймать его. Если бы его схватили – при одной этой мысли глаза доктора широко раскрылись, – смог бы Келлог удержать себя в руках? Он не был уверен, что не повторилась бы вновь сцена, которая разыгралась между ними как-то ночью на лестнице в детскую, когда маленький Джордж только начинал осваиваться в его доме. Мальчишка выставил его дураком, поджег занавески, до смерти напугал сотню пациентов, чьи нервы и так в плохом состоянии. Он чуть было не поджег тафтовое платье миссис Корниш, его огненная стрела, влетев в декольте этой дамы, оставила на ее левой груди ожог второй степени. Просто поразительно, как мальчишке удалось удрать. Внезапное явление пиро-маньяка повергло пациентов в транс, и он каким-то образом ухитрился ускользнуть от самого доктора, от Фрэнка Линнимана и полудюжины санитаров. Мальчишка, нужно отдать ему должное, хорошо знаком с санаторским зданием.
Но это ужасно. Возмутительно. Это уже не прежнее хулиганство, когда негодяй выпрашивал деньги или выкрикивал на улице непристойности, – это попытка преступления, поджог, покушение на убийство. Шериф Фаррингтон вместе с двенадцатью помощниками с того самого дня прочесывал улицы, заглядывал в «поселок» бродяг под мостом Саут Джефферсон, добирался вплоть до Каламазу, Оливера и Альбиона. На этот раз Джордж отправится в тюрьму. Никакого снисхождения, никаких смягчающих обстоятельств.
– Билл, – обратился доктор к начальнику полиции. – Я допустил ошибку с этим мальчиком, прискорбную ошибку. Я с горечью это признаю. В его крови – зараза, и я хочу, чтобы он отправился за решетку прежде, чем от него пострадает еще кто-нибудь. Поймайте его, Билл, – добавил он ровным, ледяным тоном. – Сделайте это быстро и чисто. И не забывайте о том, как много значили все эти годы для вас и для мэра моя поддержка и мое расположение.
Можно не сомневаться, Фаррингтон прекрасно все понял, но вот уже две недели Джордж находится в бегах. И это довольно серьезно. Юнец ясно дал понять, каковы его намерения, он объявил войну Джону Харви Келлогу, человеку, чье преступление заключалось лишь в сострадании, великодушии и способности верить в падших; человеку, который дал приемному сыну одежду и крышу над головой, пищу, образование, дал ему свое имя и место в мире – стоило лишь руку протянуть. Это непостижимо, это превосходит всякое разумение. Но теперь терпение доктора иссякло и он хотел лишь одного: негодяя надо остановить. Он сделался врагом, а с врагами доктор справляться умел. Джордж не выйдет на свободу до конца своей жизни.
Келлог лежал, вытянувшись в постели, и шум дождя не убаюкивал его, мягкая подушка не помогала расслабиться напряженным мышцам у основания черепа, взгляд рассеянно скользил по колеблющемуся, призрачному, едва различимому узору обоев. Ему было страшно – страшно от того, какую форму приняла объявленная война. Огненные шары, пролетавшие по воздуху, словно ракеты, словно пылающий факел рока. Келлог цепенел при одном воспоминании об этом зрелище. Огонь был его кошмаром. Больше всего на свете он боялся этой стихии – единственной неподвластной ему. И Джордж знал об этом. Сколько лет было мальчишке, когда огонь уничтожил Санаторий, – тринадцать? Четырнадцать? Сколько бы ни было, он хорошо запомнил этот урок, этот способ бросить вызов миру, унизить тех, кто выше и лучше его, воткнуть нож в сердце приемного отца. Достаточно одной искры, языка пламени, тайно разгорающегося в темноте.
Из самой глубины ночи, уставившись в пустоту, доктор видел перед собой Санаторий, свой драгоценный Санаторий, лежащий в руинах. Таким он предстал в тот день, когда, прервав лекционное турне, Келлог примчался домой – это было 19 февраля 1902 года. Никогда он не забудет этот день, самый горестный день своей жизни, никогда не простит себе, что отсутствовал в момент катастрофы. Накануне приезда Шефа огонь унес жизнь одного пациента и обратил в прах здание Санатория и все оборудование, экспериментальные кухни и вибрационные стулья, ванны с подогревом и физиологические кресла. Трубы, словно скелеты, торчали из развалин, будто в насмешку демонстрируя Келлогу свою прочность; легкий белый пепел покрывал руины слоем в три фута толщиной, и в нем еще мелькали дьявольские искры. Все, что доктор построил, все, за что он боролся, во что верил, было уничтожено одним махом. И перед его глазами вновь возникло лицо Джорджа, такое же, как в тот день: глаза источают яд, рот искривлен ухмылкой, мерзостной гримасой; мальчишка явно счастлив – до такой степени, что даже кончики ушей покраснели и голова раскачивается взад и вперед на тонком стебельке шеи.
Мальчик пришел в восторг от пожара, от того, что это бедствие сделало с доктором и с его верой в себя. Келлог до сих пор помнил, как Джордж взобрался на край закопченной ямы и с отвратительной улыбочкой заглянул вниз. Все остальные дети плакали навзрыд, цеплялись друг за друга, словно на их глазах рушился мир.
Они так и не выяснили причин пожара. Подозрительное было дело. Тогда доктору и в голову не приходило возложить вину на Джорджа; даже сейчас, после всего, что произошло, он не верил, что мальчишка мог приложить к этому руку. Возможно, он мечтал о таком событии, даже молился, чтобы все вспыхнуло ярким пламенем, и возликовал, когда верхний этаж провалился, обнажая шахту лифта – но в те времена он еще не опустился настолько, чтобы самому устроить поджог. Нет, все указывало на сестру Уайт и ее фанатичных адвентистов.
Сестра Элен Уайт, вдохновительница и соучредительница (совместно с мужем) Западного Института Здоровья, распоряжавшегося прежде Санаторием, в последние годы сделалась пророчицей адвентистов; с тех пор секта жила исключительно руководствуясь ее частыми и довольно-таки своеобразными видениями. В течение многих лет Элен Уайт боролась с доктором за власть над Санаторием, но доктор одержал в этой борьбе безусловную победу. Когда Уайт попыталась выдоить из него взносы на всевозможные проекты своей церкви, на свои дурно управляемые убыточные санатории в забытых Богом уголках вроде Споканы, Пеории и Молине, на заморские миссии и типографии, непрерывно извергавшие никому не нужную литературу, доктор объявил Санаторий нерелигиозным благотворительным учреждением (якобы с целью снижения налогов) и добавил в устав Санатория пункт, согласно которому вся прибыль от его деятельности должна была распределяться в границах штата Мичиган.
Этот ход мог устроить сборщика налогов, но никак не сестру Уайт. В один прекрасный день она сообщила с церковной кафедры об очередном видении, указавшем, что и Господь тоже недоволен таким поворотом событий. «Санаторий сделался приютом безбожников, – провозгласила она. – Там поддерживают „эволюционное" учение и ставят доллар выше миссии христианского милосердия. Гнев Господень пробудился и не угаснет». Сестре Уайт привиделся всесокрушающий меч, обрушившийся на Бэттл-Крик, и то был меч огненный.
