Дом на берегу лагуны - Ферре Росарио
Больше я могла ничего не говорить. Маурисио тут же догадался о цели моего визита. Он спросил, не планирует ли случайно Кинтин какую-нибудь поездку в ближайшие дни. Я сказала: да, планирует; так получилось, что на следующей неделе он должен присутствовать на собрании виноделов в Нью-Йорке, куда и выезжает во вторник. Он собирался установить для «Импортных деликатесов» новые связи с калифорнийскими виноделами и хотел встретиться с владельцами виноградников еще до заключения сделок. До пятницы он не вернется.
Маурисио назначил дату на ближайший четверг. Единственное, что от меня требовалось, – оставить на ночь открытой дверь в нижний этаж, и около трех часов его помощники (несколько юношей, которые работали на него и прекрасно разбирались в искусстве контрабанды) войдут в дом и унесут те картины, которые я им заранее укажу. Они снесут их на «Бертрам», поскольку эта яхта длиной в двенадцать метров и там есть куда сложить картины. Яхта будет нужна только на одну ночь, обещал мне Маурисио, заметив, что при слове «Бертрам» я побледнела. Кинтин будет в истерике, когда увидит, что исчезли какие-то из его картин, но если украдут яхту, его гневу не будет границ. Но Маурисио заверил меня, что на следующий день яхта будет стоять на якоре у одного из причалов Сан-Хуана, где Кинтин легко ее найдет.
«Бертрам» в темноте пройдет лагуну Аламарес, его никто не обнаружит. Пройдет через заросли, а когда достигнет пляжа Лукуми, яхта Маурисио уже будет ждать его, стоя на рейде в миле от берега. Маурисио сам будет на борту и проследит за погрузкой картин на свое судно. Оттуда они возьмут курс на континент. По прибытии в Майами Маурисио все продаст по высшей цене.
– Скоро у тебя будет достаточно денег, чтобы поехать с Вилли в кругосветное путешествие, дорогая моя, – нежно сказал он.
Я вернулась домой успокоенная и начала готовиться к отъезду Я ничего не сказала Вилли: состояние его здоровья было такое зыбкое, что лучше его не волновать. Я была уверена, что в нужный момент он поймет, почему я решилась на этот шаг, и последует за мной.
Кинтин уехал в Нью-Йорк во вторник утром. В четверг вечером я спустилась в нижний этаж с приготовленными чемоданами, я хотела убедиться, что все готово к отъезду. Я не была здесь со дня смерти Петры, и меня удивил беспорядок, царивший в общей зале. Плетеное кресло Петры валялось в углу перевернутым, а сквозь земляной пол начали прорастать корни кустарника. Из задних комнат доносился тошнотворный запах болота, и повсюду ползали крабы, – они карабкались даже по железным столбам, которые поддерживали террасу Павла.
Я подумала: почему за такое короткое время их стало так много, – и тут же поняла почему. Слуги ушли оттуда, а до этого ловили их себе на пропитание. Мефистофель сдох, он пережил Фаусто всего на несколько дней, и теперь некому было с ними расправиться. Крабы медленно передвигались, постукивая клешнями о земляной пол, похожие на хоровод теней.
«Бостон Валер» стоял на якоре у причала. Я погрузила на него чемоданы – один свой, другой Вилли – и спрятала их под сложенный тент из синего пластика в носовой части судна. Убедилась: бак полон бензина; накануне я велела садовнику его наполнить, щедро одарив его чаевыми, чтобы он ничего не говорил Кинтину.
«Бертрам» находился чуть подальше. Я и там проверила горючее и вставила ключ зажигания и то же самое сделала на «Бостон Валер».
Маурисио сказал мне, что намерен выручить полмиллиона долларов от продажи трех картин: «Святая Лючия, девственница и мученица», «Святая Дева с плодом граната» и «Гибель мятежных ангелов». Я не чувствовала за собой никакой вины; в конце концов, я тоже заплатила за них свою цену.
Было шесть вечера, когда я вошла в комнату Вилли. Я принесла ему ужин на подносе, в тот день нужно было поужинать раньше. Он сидел на кровати и слушал музыку. Я улыбнулась ему и поцеловала в лоб, потом поставила поднос к себе на колени.
– Мне нужно серьезно поговорить с тобой, – сказала я, сидя рядом с ним. Вилли убавил звук в проигрывателе: он слушал «Голубую прохладу» Чарли Паркера. – Я хочу на время уехать с Острова. Мне тяжело здесь жить, ничего не зная о Мануэле, а пока мы живем в этом доме, он никогда не сделает ни одной попытки с нами связаться. Если Кинтин узнает о том, где он прячется, его посадят в тюрьму. Я бы хотела, чтобы ты поехал со мной, Вилли.
Вилли сказал, что он и сам хотел бы уехать. Рисовать он больше не может, в университет его не пускают. Но если он поедет со мной, то по крайней мере сможет заботиться обо мне. Меня это глубоко тронуло. Он был тяжело болен, а думал о том, чтобы заботиться обо мне. Я крепко обняла Вилли.
– Когда мы уезжаем, мама? – спросил он.
– Сегодня ночью, дорогой. Маурисио Болеслаус предложил нам свою помощь; он говорит, что в Соединенных Штатах сможет продать кое-какие наши картины за хорошую цену. – И я рассказала, что наняла людей Маурисио, которые появятся здесь чуть позже, чтобы забрать картины.
Вилли растерянно посмотрел на меня:
– Продать папины картины? Но он же придет в ярость!
Я терпеливо пояснила:
– Эти картины принадлежат мне так же, как и ему. Кинтин купил их за счет и моих вложений, которые я сделала много лет назад. У меня есть полное право продать их, если я захочу. И потом, нам нужны деньги, чтобы уехать.
Вилли взял мою руку в свои.
– Делай как считаешь нужным, мама. Когда-нибудь мы вернем папе долг.
Я закрыла дверь в комнату Вилли и вышла на террасу. Села на стул кованого железа и стала ждать наступления условленного часа. Мне было грустно, но в душе царил покой: правота была на нашей стороне. Я не чувствовала обиды на Кинтина – разве только глубокое разочарование.
Единственное в нашем путешествии, что меня серьезно беспокоило, – это здоровье Вилли. Я боялась, что волнение, неизбежно сопряженное с поездкой, ухудшит его состояние, но у меня не было другого способа, как только идти на риск. На лагуну стал опускаться вечер, и окна от Тиффани, освещенные последними лучами солнца, сделались красными и золотыми. Я встала и подошла к краю террасы. У меня за спиной высились стены великолепного дома; стеклянный павильон, слуховые окна с лепниной из алебастра, потолок из золоченой мозаики – вес мерцало в сумерках призрачным светом, но все казалось мне каким-то чужим и далеким. Наверное, прав был Буэнавентура, когда говорил, что на всех домах Павла лежит проклятие. Я была рада, что уезжаю.
Около десяти вечера я прошла через стеклянный павильон, собираясь прилечь. Погасила свет в прихожей, как вдруг услышала, что кто-то открывает ключом входную дверь. Затаив дыхание, остановилась на лестничной площадке. Дверь открылась, и появился Кинтин.
– Собрание виноделов закончилось раньше запланированного, – сказал он, вытаскивая ключ из двери. – Я поехал в аэропорт посмотреть, не удастся ли мне вылететь последним самолетом «Америкэн», и, к счастью, оказалось одно свободное место на пятичасовой. – Он взял чемодан и стал медленно подниматься по лестнице.
Я сделала вид, будто все так и надо. Мы вместе дошли до нашей комнаты в конце коридора, и я спросила Кинтина, не принести ли ему чего-нибудь из кухни: стакан молока или печенье. Он ответил, что поужинал в самолете и не голоден, что падает с ног от усталости и хочет спать.
Я разобрала его чемодан и повесила костюмы в шкаф, потом пошла в ванную. Нужно было вести себя так, будто я тоже собираюсь спать, так что я надела ночную рубашку. Когда я вышла из ванной, свет уже был погашен и Кинтин спал мертвым сном.
Я осторожно вытянулась на постели рядом с ним и неподвижно лежала, не знаю сколько времени, боясь дышать. Скоро похрапывания Кинтина стали перекрывать жужжание кондиционера. Помощники Маурисио смогут беспрепятственно войти в дом; я молилась всем святым, чтобы, снимая картины, они не шумели. Я посмотрела на светящийся циферблат «ролекса» и увидела: около двенадцати. Скоро мне надо будет встать – убедиться, что они пришли.
Я, должно быть, уснула, потому что следующее, что помню, – это Вилли, который стоял около моей кровати и пытался меня разбудить. Он приложил указательный палец к губам в знак того, что надо соблюдать осторожность, и поманил меня за собой. Я снова посмотрела на часы – было половина четвертого. Я тихо поднялась и босиком вышла за дверь вместе с Вилли. К счастью, в комнате был ковер, и двигались мы бесшумно. В коридоре я на минуту задержалась, чтобы надеть халат и тапочки.
