Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна

Так. Плохи дела. Петр сгреб злополучные фотографии со стола, спрятал их в карман куртки. Глянул на часы — половина третьего. Денег нет. Ее долбаный Дима в ловушке. Надо подключать ментов. Праздничный день, толку от служивых не будет ни малейшего… А что он скажет Нине?

— Сколько ей нужно?

Петр тупо посмотрел на хозяина таблоида.

— Сколько ей нужно, я спрашиваю? Две?

— Две, — растерянно подтвердил Петр, глядя, как Игорь подходит к сейфу, набирает код, открывает… Маленький сейф у окна, за окном — снег, снег идет сплошной стеной, и там, за снеговой завесой, темнеет «девятка» немногословного солдатовского приятеля.

— Держи, — сказал Игорь. — Отдашь ей.

— Я… Я верну. — Петр сунул деньги за пазуху, протянул ладонь к холеной и вялой лапе хозяина таблоида, сжал ее, долго тряс с каким-то нелепым, чрезмерным воодушевлением — горячо и взволнованно, как активист партячейки. — Я верну! Заработаю и верну.

Игорь осторожно выпростал свою руку из западни.

— А фотографии? — на всякий случай спросил Петр. — Они вам не нужны?

Игорь покачал головой.

— Я пойду, — сказал Петр, — я тороплюсь… Спасибо вам. Я, честно говоря, не ожидал… Я даже… Спасибо!

— Не за что. — Игорь захлопнул сейф.

— С Новым годом! — Петра распирало от радостного возбуждения, от благодарности, ему хотелось выказать ее как можно полнее, искренней, но он не слишком это умел и потому только повторил по-дурацки: — С Новым годом!

— С Новым годом, — невозмутимо ответствовал Игорь. — С новым счастьем.

Кругами, кругами, кругами — по снегу, по снегу…

Где-то на окраине Москвы, между елочным базаром, закрытым на засов (какой базар, какие елки, шесть часов вечера, шесть часов до Нового года, все елки проданы давно), между елочным базаром и типовой коробкой универмага, по грязному истоптанному снегу, что-то бормоча себе под нос, сжимая ладонями виски, ходила кругами Нина. Шапка съехала набок — Нина этого не замечала, ничего не замечала, только изредка зорко, с надеждой и страхом всматривалась куда-то вправо, в темноту. Там была дорога, по которой ушел Петр. По ней он должен вернуться. Не один — с Димой.

Вот она и кружила по снегу, ждала. Олег наблюдал за ней, сидя на заднем сиденье «девятки».

Бедная баба! Лицо распухло от слез, волосы выбились из-под шапки… Седая совсем. Она ведь не старая, ну сколько ей? Сорок, не больше. А выглядит на пятьдесят с гаком.

Заездили бабу.

Ничего, зато ее любят. Вон как ее любит этот сутулый, немногословный, простоватый цыганистый парень. Любит, коли вызволяет ее непутевого благоверного из всей этой передряги.

Сейчас он его вызволит. Она успокоится. Оклемается. Отойдет. Все у них снова будет хорошо. Обычное дело. Русское счастье. Треугольная жизнь. Все мучаются, все терпят, потом, глядишь, — притерпелись…

Половина седьмого. Хорошо, что он предусмотрительно захватил с собой свой саквояж.

Куда он едет? В Боровск. Зачем? Он и сам не знает.

Он там долго не задержится.

Море? Можно будет к морю.

Смерть его никому не понадобилась, не дали за нее ни гроша.

Жизнь его тоже никому не нужна.

Кроме него самого. Что, этого недостаточно?

Нина там, за окном машины, вскрикнула отрывисто и ринулась куда-то… Ясно куда. Идут.

Олег выбрался из машины. Да, идут. Петр, его приятель и неведомый Олегу детинушка в расстегнутой долгополой дубленке. Детина заметно прихрамывал, опираясь на трость.

Олег подошел поближе.

— Дима, не тронули? Не трогали они тебя? — сквозь слезы спрашивала Нина.

— Живой, — буркнул детина.

— Нина, успокойся, — сказал Петр. — Ты вдумайся только. Ты. Больше. Никому. Ничего. Не должна.

— Никому? — слабо, недоверчиво переспросила Нина.

— Никому. Ничего. Ты свободна.

Нина опустилась прямо на грязный снег, примятый шинами машин, чужими шагами, усыпанный еловой хвоей, — сколько елок мимо проволокли, с базара идучи! Она села на снег и закрыла лицо руками. Так она и сидела, методично раскачиваясь из стороны в сторону.

Дима наклонился к ней, чтобы поднять.

— Не трогай! — сказал Петр. — Ей нужно. Отойди.

Снег все шел, а до Нового года оставалось чуть больше двадцати минут.

Олег стоял возле табло — сейчас укажут номер пути. Олег загадал семерку — семерка и появилась.

Он поднял свою дорожную сумку, сбил с нее снег.

Двадцать три сорок пять. Народу совсем немного. Кому охота встречать Новый год на вокзале или в вагоне, между пунктом А и пунктом Б?

Олег не торопясь шел по перрону, внимательно всматриваясь в лица людей, идущих навстречу. Усталые, сумрачные, совсем не праздничные лица. Люди спешат к метро. Да не очень чтобы и спешат, спеши не спеши, все равно встретишь Новый год где-нибудь между Таганской и Курской.

Усталые будничные лица. Нет, почему: вот мимо промчалась стайка молодняка с рюкзачками — смеются, весело переговариваясь на бегу.

Двадцать три пятьдесят.

Через десять минут кончится этот злосчастный год. Поскорее бы!

Как будто что-то изменится после двенадцатого удара. Но все же, все же… Мы всегда надеемся на чудо, живем с этой беспомощной, нелепой, неистребимой, счастливой детской надеждой на чудо, на магическую силу двенадцатого удара, отсекающего от нас прошлогодние беды и потрясения. Мы надеемся, мы всякий раз в это верим.

Да ни во что мы не верим уже, все это новогодние сказки для людей младшего пожилого возраста.

Олег подошел к своему вагону и обалдело остановился. У края перрона, за спиной рослого, уже проводившего старый год не одной стопкой проводника стояли Петр и Нина.

— Не торопишься, — мягко укорил Петр Олега.

— Ваш билет, — потребовал проводник, качнулся, сжал рукой поручень, устоял. — Кто едет-то? Вы?

— Леня! — окликнули проводника из тамбура. — Давай иди!

— Щас, — пробормотал проводник, делая Олегу какие-то суетливые, просительные знаки рукой и глазами: мол, мужик, погоди, сам понимаешь, такое дело, ты тут сам как-нибудь, без тебя не уедем, не бойся, вообще, на кой хрен нам всем ехать, куда? Погоди!

Проводник исчез в недрах вагона, где его ждала початая бутылочка, закусь, славная компания…

— А мы чем хуже? Что мы, не люди, что ли? — Петр вытащил из-за пазухи бутылку шампанского.

— Ну вы даете! — Олег посмотрел на часы — без пяти двенадцать. — Зачем это нужного было? Сидели бы дома… в кругу семьи.

— У нас не круг, — усмехнувшись, поправила его Нина, вынимая из сумочки три маленьких бокала. — У нас…

— Сам виноват. — Петр открыл шампанское. — Кой черт тебя дернул брать билет на ноль часов ноль минут первого января?

— У нас не круг, у нас треугольник, — закончила Нина. Она вгляделась в темноту, куда-то за спину Олега. — Вон и третий угол ковыляет.

— А то тебе непонятно! — ответил Олег Петру. — Первое января, ноль часов, ноль минут… Какая-то символика. Дешевая, конечно.

— Тебя кто привез? — спросила Нина у кого-то, кто стоял у Олега за спиной.

Олег оглянулся. Ага, третий угол пожаловал. Детина в расстегнутой дубленке, опирающийся на свою трость.

— Кто, Владик? — Нина подставила бокал под шипящую струю шампанского. Петр стоял рядом, они касались друг друга плечами.

Олег окинул взглядом всю троицу. Детине тут делать нечего. Счастья втроем здесь не будет. Несчастья втроем — тем паче.

— Для тебя бокал не предусмотрен, — сказала Нина мужу. — Будешь пить из горла.

— Из своего, — буркнул Дима мрачно и вытащил из-за пазухи бутылку шампанского.

— Господа, двадцать три пятьдесят девять! — объявил Олег, скосив глаза на светящийся циферблат.

— Ты куда едешь? — спросил его Дима, открывая свою бутылку. — Возьми меня собой, а? А то я его убью. Я их обоих убью. — И он жадно присосался к бутылочному горлу, давясь шипящей пеной.

— Подожди, еще рано! — крикнула Нина. — И вообще, тебе хватит. Ладно, так и быть, допивай последнее, в следующем году ты будешь трезв, как агнец! Запомни: вменяем и трезв.