Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна

— Дети спят?

— Спят. Пойдемте на кухню.

На кухонном столе стояла плетеная корзинка с мандаринами. Петр купил мандарины и половину — вон еще груда в вазе для фруктов — завернул в золотую фольгу.

— Они целый вечер тут фольгой шуршали, Петя и мальчишки, — пояснил старик. — У нас так принято. Мы их на елку…

— Я знаю, — кивнула Нина.

Сердце сдавило. Эти мандарины, золотая фольга, острый свежий аромат цитрусовой корки… Близость праздника, единственного праздника, который у нас остался, приближение праздника — и предчувствие беды. Как все сплелось, туго-натуго, разрубить нельзя!

— Закройте окно, — попросил старик. — Дует.

Нина подошла к окну и взялась за створку. Глянула вниз — машина Петра у подъезда, он только что выбрался из нее, еще не успев захлопнуть дверцу.

— Петя! — отчаянно крикнула Нина, высунувшись из окна по пояс.

Он поднял голову, увидел Нину — и ринулся в подъезд, не закрыв машину.

Нина выскочила из кухни, невольно толкнув старика, понеслась вниз по лестнице. Петр бежал ей навстречу. Они встретились где-то между вторым и третьим этажами, обнялись, стоя на ступенях.

— Ты совсем? — спросил он, тяжело дыша. — Ты насовсем? Да, Нина? — спрашивал он с надеждой, боясь в это поверить и веря безоговорочно. — Ушла от него, Нина?

Она молча качала головой — спазм, слезы мешали говорить.

Петр уже понял, что рано радуется.

— Пойдем наверх, — сказал он.

— Петя, нам нельзя, — пробормотала Нина, уткнувшись мокрым лицом в его плечо. — Нельзя. Ты сильный, я сильная. Слишком большая роскошь по нынешним временам — двум сильным быть вместе.

— Что ты несешь? — рассмеялся он. — Это что за душеспасительные речи? Ты что, записалась в Красный Крест? Почему ты непременно должна опекать слабого?

— Это не твои слова. Ты-то всю жизнь опекаешь.

— Только тех, кого люблю, — жестко возразил Петр. — Сыновей, отца. Тебя, твоего сына.

На лестничную площадку выскочил старик.

— Петя! — хрипло крикнул он. — Машина! Там машина горит!

Петр помчался вниз по лестнице.

— Иди в дом! — бросил он Нине, но она выбежала на улицу следом.

Столп огня, треск рассыпающихся искр — старенький «жигуль» горел, изношенные бока его плавились, корчились, скукоживались на глазах.

— Не подходи! — заорал Петр, перехватив Нинину руку. — Стой на месте!

Пустая канистра из-под бензина валялась на снегу, покрытом копотью.

Нина всмотрелась в темноту и выдернула руку.

— Куда? — крикнул Петр и понесся за ней по снегу через двор, к гаражам.

Нина подвернула ногу, упала, поднялась, оглянулась на пылающую машину. Петр подбежал, развернул к себе. И замер.

Возле гаражей стоял Дима. Неподалеку, метрах в двадцати, стояла машина его охранника.

— Это последнее предупреждение. — Дима смотрел на Петра, пьяно скалился, сжимая в руке свою палку. — Потом тебя самого спалю.

— Мразь, — выдохнула Нина.

— Спалю, кремации не потребуется. Мои парни чисто работают. Навык.

— Сволочь! Ты что наделал, сволочь?! — Нина налетела на благоверного, захлебываясь от слез, бестолково толкая его в грудь растопыренными пятернями. — Ты его последнего заработка лишил! Сволочь! У него дети. Я тебя сама удавлю. Я тебя не-на-ви-жу, ненавижу тебя, слышишь?

Дима молчал, словно не замечая ее, не слыша, не чувствуя ее ударов. Он молчал, глядя поверх ее головы на Петра.

Машина догорала.

В окнах дома зажегся свет, там стояли люди, смотрели вниз, на горящую машину, но никто не спешил выходить.

Петр подошел к Нине, не без труда оттащил ее от Димы, обнял за плечи, отвел от мужа подальше. Он был странно, необъяснимо спокоен.

— Ты мне скажи, скот… — Петр взглянул на Диму. — Если ты вообще в состоянии говорить связно. Ты что с ней делаешь? — Он кивнул на Нину. — Ты зачем ее мучаешь?

— Это еще вопрос, кто кого мучает, — ответил Дима. — Я ее люблю. Понял? Я ее не отдам. Она мне нужна.

— Она? — ненавидяще уточнил Петр. — Она или те деньги, которые она для тебя горбом зарабатывает? Ишачит на тебя, гада?

— Петя, не нужно, молчи, — взмолилась Нина.

— Ты хоть знаешь, что она четвертый месяц подряд твой долг выплачивает? Этим, чью лавку ты с землей сровнял?

— Петя, молчи! — крикнула Нина.

— Ты это знаешь?

Дима пробормотал нечто нечленораздельное и потрясенно уставился на жену. Машина еще горела, алые отблески огня метались по снегу.

— Это правда? — Дима шагнул к Нине, качнулся, тяжело оперся на свою палку. — И ты молчала? Почему ты молчала? Почему?

* * *

Его поезд отправляется в ноль часов ноль минут. Сейчас — утро, одиннадцать. Вещи собраны. Вещи! Громко сказано. Дорожный саквояж наполовину пуст. Жизнь налегке, походно-полевая жизнь, удобная штука.

Олег закурил, подошел к окну. Осталось двенадцать часов. Что с ними делать, как их убить?

Можно отключить телефон, выпить таблетку снотворного, лечь, уснуть. Проспать до вечера. Это нетрудно. Ему теперь все время хочется спать. Сонная вязкая одурь, пустота в голове, вялое, расслабленное тело.

Это спад, нервный спад Нормальная реакция организма на пережитый стресс.

Как убить время?

Вот деньги. Вот билет на поезд вот пять фотографий, мутноватых, нечетких, не лучшего качества.

Олег съездил в Москву, договорился с приятелем, закрылся в фотолаборатории и сам проявил эту жуть, где ночь, обрез, где весь этот морок.

Конечно, он мазохист. Конечно, это пытка. Да, пытка, но он рассматривал их часами. Изучил досконально.

Все эти несколько дней он или спал, проваливаясь в неглубокую тревожную дрему, или рассматривал фотографии, разложив их веером на разобранной постели.

Да, пытка. Но и странная, вполне радикальная терапия. Олег освобождался. Все тот же эффект освобождения.

Он выздоравливал. Демоны этой осени медленно, нехотя, сопротивляясь, не сразу, но уходили. Они покидали его. Надолго ли? Кто ж его знает.

Зазвонил телефон, Олег снял трубку.

— Это Петр. — Сумрачный голос его недавнего нового знакомца. Что-то у него стряслось, похоже. — Олег, я понимаю, что не по адресу. На авось. Да — да, нет — нет. Нужны деньги. Много и немедленно. Сегодня.

— Сколько? — спросил Олег.

— Две тысячи баксов.

Олег присвистнул.

— Я понимаю, что не по адресу, — повторил Петр. — Ты сам восемь штук должен, я знаю.

— Он мне дал отсрочку. Святой человек. Передумал насчет Аляски, притормозил… Что стряслось-то, ты можешь толком?

— Это долго объяснять, — вздохнул Петр. — Нина… Помнишь Нину?

— Еще бы я ее не помнил, — хмыкнул Олег, машинально вытряхивая из бумажника пять фотографий.

— Ее… Ее родственник задолжал одним гадам крупную сумму. Нина возвращала долг вместо него. Вчера они повздорили, Нина и этот ее родственник. Короче, он взбеленился, наломал дров. Нашел этих гадов, которым он должен, наехал на них — они его скрутили. Держат где-то, говорят Нине: пока не отдашь две штуки, которые он нам должен, ты его не увидишь. Можешь вообще никогда не увидеть. Такие дела. Нина в истерике. Я всех обзваниваю. Денег, сам понимаешь, нет ни у кого.

— А в милицию?.. — спросил Олег.

— Да толку-то! Тридцать первое. Нет, позвоню, конечно. Не найдем денег — позвоню.

— Сколько нужно? Две? — Олег внимательно рассматривал фотографии, лежащие перед ним на подоконнике. — Слушай… Помнишь, она тогда, ночью, здесь сказала? Сколько ей предлагали за эту пленку? С моим… — Олег запнулся, выговорил через силу: —…смертоубийством?

— Ты в своем уме? — помолчав, спросил Петр.

— В своем. В кои-то веки — в своем. Только там, наверное, сегодня нет никого, в этой ее шарашке. Предпраздничный день.

— Я тебе перезвоню через пару минут, — сказал Петр. — Отзвоню в таблоид и потом — тебе, — и добавил, поразмыслив: — Затея, конечно, аховая. Но чем черт не шутит!

Он уже все понял, с полуслова, весь расклад. Понятливый.