Возвращение - Дюпюи Мари-Бернадетт
Гийом заметил у воды остатки каменной стены, подошел к ней и присел. Мари после недолгого колебания села на некотором расстоянии от молодого человека.
— Первым, кто говорил о вас, был мой отец. Он часто рассказывал моей матери, сколько гадостей вы ему сделали. Он так и не смирился с потерей «Бори». Твердил, что вы — не дочь Жана Кюзенака, а его любовница… Тогда я был еще маленьким, меня это поразило, но я многого не понимал! Потом несколько раз они с матерью сильно ругались — она ревновала отца к вам, потому что он рассказывал о вас такое…
Заинтригованная Мари нахмурилась:
— Неужели? И что именно?
— Говорил, что вы преследовали его и ему приходилось не раз вам отказывать! Я подслушал это под дверью… Они оба так кричали! Мать вас ненавидела…
Мари, возмущенная такой ужасной клеветой, встала и посмотрела Гийому прямо в глаза. На этот раз она расскажет правду, пусть даже она будет шокирующей!
— Видит Бог, это уже слишком! Я не могу слушать всю эту ложь! Знайте, Макарий пытался меня изнасиловать, когда мне едва исполнилось шестнадцать! В то время я была служанкой в «Бори». Однажды вечером он поднялся на чердак, где я спала, и, не спрашивая моего согласия, накинулся на меня, как зверь! Если бы Жан Кюзенак, мой отец, не вмешался, я была бы обесчещена, запятнана…
Гийом смотрел на нее невидящими глазами. Его разум отказывался воспринять то, что слышали его уши. Мало того что его отец — коллаборационист, он еще и насильник! Это уж слишком! И это так отличалось от того, что он привык слышать… Побледнев, он воскликнул:
— Мадам, я вам не верю! Мой отец никогда бы не сделал такое! Он был верующий человек и любил мою мать! Ну нет, на этот раз, я думаю, вы врете!
— Мне жаль вас, но я больше не могу молчать! Я хотела пощадить вас, но не такой ценой! Я запрещаю вам марать мою честь и рассказывать такие ужасы обо мне, и это при том, что вы знаете о моей жизни только отдельные детали, и то в искаженном виде! Поэтому вы дослушаете меня до конца! Потом вы уйдете, но не раньше! И мне плевать, поверите ли вы мне, но предупреждаю: правда вам совсем не понравится! И помните, что речь пойдет о тех временах, когда Макарий был еще не женат, но обручен…
Однако начнем с начала. Видите вон там церковную колокольню? В том здании располагается приют, в котором я выросла. Однажды за мной приехал мужчина — Жан Кюзенак, супруг Амели, тети Макария. Тогда я ничего не знала о своих родителях. Отец рассказал мне все только после смерти своей жены. Макарий по воскресеньям приезжал в Прессиньяк. Ему нравилось меня унижать, называя безотцовщиной, а ведь тогда я была еще подростком! Я так его боялась! Позже, когда я выросла, он стал действовать по-другому. Время шло, но он продолжал меня преследовать. Однажды вечером, зимой, когда я ждала своего первого ребенка, ваш отец вошел без стука и снова стал меня оскорблять. Когда я попросила его уйти, он насильно поцеловал меня и укусил за губы… Мне пришлось соврать мужу, что я ударилась…
Мари умолкла, ощутив внезапную усталость оттого, что пришлось воскресить в памяти эти болезненные воспоминания. Картины из прошлого возникали перед мысленным взором, ясные и жестокие, равно как и безжалостные слова… Она отвернулась и снова села на камень.
Гийом молчал. Да и слышал ли он слова Мари? Она не знала наверняка. Но нет, каждое ее слово каленым железом было запечатлено в его сознании! Глядя на воду канала, он испытывал мучительное желание раствориться в ней навсегда, чтобы вся эта гнусность исчезла вместе с ним. Цепляясь за остатки надежды, он проговорил едва слышно:
— Я не могу поверить, что отец был таким жестоким!
Повисла долгая пауза. Молодой человек повернулся и посмотрел на Мари. Она беззвучно плакала, взгляд ее затерялся где-то вдали. Он заметил, что она дрожит всем телом, что на лице ее написана невыносимая боль… Ни эти слезы, ни это волнение не могли быть наигранными. Они были лучшим доказательством, чем любые слова, тем самым доказательством, которого недоставало Гийому. Но теперь сомнений у него не осталось.
— Мадам, что с вами? — спросил он. Ему было странно видеть, что такая сильная и мужественная женщина плачет перед ним.
— Вы не понимаете? Просто мне больно вспоминать все эти ужасы! Я не настроена враждебно по отношению к вам, молодой человек. Даже наоборот, мне кажется, что вы — славный мальчик, которого обманули. Макарий умер, и я ничего не могу с этим поделать. И его смерть, о которой я никогда не сожалела, освободила меня от ярма его ненависти, навсегда оставшейся для меня непонятной. Может, он злился на меня из-за той неудавшейся попытки изнасилования? Мне жаль чернить образ вашего отца, но жить во лжи — не выход! Рано или поздно правда настигнет вас, и придется заплатить за нее страшную цену, поверьте, я кое-что об этом знаю…
У Гийома недоставало смелости продолжать разговор. Обхватив голову руками, он вдруг осознал, что ему тоже хочется плакать. Он чувствовал себя снова маленьким мальчиком, и ему было так плохо, так хотелось прижаться к этой женщине, которая казалась такой мягкосердечной, такой ласковой и великодушной… Ему хотелось утешить ее, но и услышать от нее слова прощения, получить немного материнской нежности…
— Вы все мне рассказали? Или есть еще что-то, о чем вы не решаетесь сказать?
Мари колебалась. Зачем вспоминать о том изнасиловании в гестапо? Сын Макария теперь знал достаточно, чтобы не спутать злоумышленника с его жертвой!
— Большего вам знать и не надо! Гийом, говорю вам снова: радуйтесь своей юности, смотрите в будущее! Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на воспоминания! Оставьте прошлое тем, кто умер!
То, как Мари произнесла его имя, успокоило молодого человека. По-дружески, почти ласково… И эта фамильярность не то что не рассердила его, она придала ему смелости говорить доверительно:
— Мадам, мой отец портил вам жизнь, и я чувствую, что вы не открыли мне всю правду! Когда я вспоминаю, что натворил, я сам себя стыжусь!
Мари пожала плечами, думая, что он намекает на отказ в ссуде Полю. Она даже попыталась найти для него оправдание:
— Как говорится, на войне все средства хороши! Зачем бы вы стали помогать моему сыну, если были уверены, что это я донесла на вашего отца? Как бы то ни было, это мужественный поступок — приехать в Обазин, чтобы со мной поговорить. А теперь мне пора, уже полдень или даже позднее. Муж и дочки будут волноваться…
Она робко улыбнулась Гийому. Потом дружелюбно протянула ему руку и добавила:
— Давайте мириться!
— Не знаю, возможно ли это! — воскликнул он, отстраняясь. — Вы бы не предложили этого, если бы знали…
Мари повнимательнее присмотрелась к юноше. В его светлых глазах была тревога, кулаки сжались, на лбу обозначилась морщинка гнева. Неужели это никогда не закончится? Устало и с некоторым отвращением она сказала тихо:
— Объяснитесь раз и навсегда!
— Мадам, вы несколько раз упомянули об анонимных письмах. Я знаю, кто вам их посылал! Если бы в то время я был поумнее, я мог бы этому помешать! Но я не стал, наоборот, я радовался, представляя, сколько неприятностей вам это причинит. То, что вам угрожали смертью, тогда казалось мне справедливым, особенно по отношению к вашему мужу. Из-за него умер молодой парень в Прессиньяке — ваш муж отказался ему помочь…
Ошеломленная этим признанием, Мари вскочила и отступила на пару шагов. Мгновение — и этот высокий молодой человек с низким волнующим голосом уже не казался ей достойным даже малейшего снисхождения!
— Кто писал эти письма? Ваши добрые друзья Варандо? Элоди или Фирмен? И это казалось вам забавным? Боже мой, да вы понимаете, о чем говорите? Из-за этих писем я чуть не сошла с ума от горя, а мой муж поседел! И эти кретины — что он, что она — еще осмелились называть мою приемную дочь безотцовщиной! Видеть, как оскорбляют сироту, — это забавно, конечно! Вы так же виноваты, как и они! Не хочу больше видеть вас! И никогда больше не вмешивайтесь в нашу жизнь!
