Виктор Лихачев - Единственный крест
— Смехота…
— Во-во, я и говорю. Мы вообще юмористы. У меня друган в автоколонне работает. Вкалывает, вкалывает, а потом, как водится, в запой уходит. Однажды, когда из него вышел, начальник на ковер позвал. Поорал, знамо дело, но выгнать не может — умные люди давно в Москву подались, где он еще найдет дурака за две тысячи работать? Пиши, приказывает, объяснительную. Ну, тот и пишет, причем, заметь, чистосердечно: «2 июля я ходил на рыбалку, там выпил и не смог остановиться, и это продолжалось до 11 июля. Постараюсь, чтобы больше такого не повторилось. Ежели такое повторится, то прошу уволить меня по 33 статье».
— Забавно.
— Вот и я говорю: юмористы мы.
— Вы сами-то писали такие объяснительные?
— Мы-то? Писали. Одну наш главный до сих пор хранит, говорит, где у них пьянка какая, он обязательно ее читает. Мол, лучше всякого анекдота проходит. А я правду написал.
— Расскажите.
— Да пожалуйста! На память никогда не жаловался. Написал, что в понедельник вечером 17 июля 1996 года выпил с соседом на двоих бутылку водки, через два часа мне стало плохо. Я пошел, взял еще бутылку, чтобы было получше, а утром и меня и его рвало. Сильно. Я выпил две таблетки от рвоты и пошел 18 числа на работу. До обеда как-то продержался, а в обед опять зашел к нему…
— К соседу?
— К кому же еще? Выпили по 150 и опять на начало тошнить, и так тошнило почти трое суток. Решил написать административный и ничего лучше не придумал, как написать, что теща померла, прости меня, Господи! И так, как меня продолжало рвать, я прогулял до 25 июля.
В конце рассказа тракториста паузы между словами становились все длиннее и длиннее. Впереди показался бревенчатый мостик, съезд с которого не добавил Сидорину оптимизма.
— Вы бы осторожней, Александр…
— Да я по сто раз на дню здесь езжу. Так что не дрейфь, браток.
В этот момент трактор резко перекосился на бок.
— Каскадерам за это хоть деньги платят, — пробормотал Сидорин, вцепившись в какую-то железку.
— А мы здесь по жизни каска…
Он не успел договорить. Взревев на прощанье, трактор упал на бок и заглох, а Александр упал на Асинкрита, благо, весил тракторист не много. Чертыхаясь, Сидорин стал выбираться из западни, но несостоявшийся каскадер вместо того, чтобы помочь, безжизненно повис, обхватив руками шею Асинкрита.
— Александр, что с вами? Вы слышите меня?
В ответ раздался богатырский храп.
Пока Сидорин извлекал из трактора почти бесчувственное тело, пока ходил в ближайшую деревню, а ею, разумеется, оказалась Богословка, наступила ночь. В первом же доме Асинкриту популярно объяснили, что за Сашку можно не беспокоиться, ему же в ночлеге отказали. У Сидорина даже появился азарт, сродни спортивному: он методично обходил дом за домом — и везде слышал отказ. Так и пришлось ночевать подле куста бузины на околице деревни, размышляя о сложности человеческой природы и превратностях быта. Огромные звезды над головой только способствовали философскому течению мыслей Асинкрита. Дневная встреча с незнакомцем помогла подавить обиду. Сидорин понимал, что неспроста все произошло именно так. Дело не в предначертанности событий, а в нас самих. И когда, лежа под этим огромным небом, он поставил себя на место тех людей, к которым просился на ночлег, на душе стало легче. В следующий раз надо будет делать это по-другому, решил Асинкрит.
А потом был Шацк, маленькое кладбище в пригородной слободе, знакомая фотография на скромном памятнике… Он долго ходил по улицам городка, возвращаясь в памяти в тот дальний и давний летний день, когда Людмила, к которой Асинкрит приехал в гости, водила его по этим же самым улицам. Да, улицы и дома на них те же, а Людмилы больше нет.
В гостиницу идти не хотелось. На втором этаже здания, где размещалась местная библиотека еще горел свет, и Сидорин открыл входную дверь… Все-таки, добрые люди есть везде. Ему было тепло в компании простых и душевных людей, по-женски жалостливо вспоминавших Людмилу. Вспомнил и Асинкрит, как во время своего первого приезда в Шацк, Люся обещала свозить его на редакционной машине в какое-то место с очень красивым названием, но что-то не сладилось.
— А у нас очень много таких названий, — ответили ему. — Завидное, Богословка…
— Как же, как же, — с улыбкой кивал Сидорин, — знаем…
— Шарик, Выша, Желанное…
— Вот, оно! — обрадовался Асинкрит. — Желанное. Люда говорила, что там даже краеведческий музей есть.
— И какой музей! — И женщины стали с гордостью рассказывать о создателях музея Николае Ивановиче Панине и Николае Терентьевиче Кошелеве, которые…
— Простите, — перебил своих собеседниц Сидорин, — их обоих Николаями зовут?
— Ну да. Первый — директор музея, второй — учитель биологии.
И Асинкриту почему-то очень сильно захотелось поехать в Желанное.
* * *И опять у него ничего не получилось. Желанное, поманив, вновь осталось где-то вдали, как потерянный Рай. Жизнь шла своим чередом, события, значимые и не очень сменяли друг друга. Близкие и друзья Сидорина словно соревновались в том, кто кого больше удивит. Сначала Лиза родила двойню — Коленьку и Анечку, затем Люба объявила о своем выборе — она решила навсегда остаться в монастыре. А Глазуновы усыновили двухлетнего мальчика, которого звали Федор.
Когда малыши смогли более или менее спокойно переносить тяготы путешествия, Асинкрит, не взирая на протесты Лизы, повез свое семейство в Желанное.
День выдался ласковым и солнечным. Под ногами хлюпала весенняя грязь. Широко раскинувшаяся деревня словно вымерла. Замок висел и на двери музея.
— Сейчас посевная, наверное, в поле все, — предположила Лиза. Ей хотелось поддержать Асинкрита, хмуро оглядывавшего бревенчатое здание музея.
— Смотрите, идет кто-то, — воскликнула маленькая Лиза.
И действительно, из соседнего дома, опираясь на палку, медленно ступая, вышла пожилая женщина.
— Здравствуйте, бабушка! — хором поздоровались Сидорины.
— Здравствуйте, милые. Видать, туристы?
— Что-то вроде этого, — ответил за всех Асинкрит. — Как-то пусто у вас.
— Так ведь в лесу все.
— Где?
— В лесу, милые. К Прощальному дубу пошли. Школьники с учителями, музейные, старушки — все пошли. Мне вот не дойти с ногами моими… Вы что, ничего не слышали о Прощальном дубе?
И Матрена Степановна, так звали женщину, рассказала о том, что с незапамятных времен рос в окрестностях Желанного дуб. Сколько было ему лет — не знал никто. Как не знали, когда появился этот обычай — провожая молодых парней в армию или мужчин на войну, люди шли со своими близкими за пять километров от села к дубу. Сколько бабьих слез слышал дуб, от которого уходили желанновские и завидновские мужчины на крымскую, первую германскую, гражданскую, финскую, Отечественную… Только до дуба доходили провожающие, а потом долго стояли, глядя вслед уходящим, многим из которых так и не судил Господь вернуться обратно. Так и стал дуб Прощальным.
И кто знает, сколько бы простоял дуб, не приди сюда чужие люди. Они проводили через лес новую электролинию и Прощальный дуб оказался на их пути. никто не узнает, о чем думал лесной великан, когда впились в него железные зубы. Но упал навзничь, как солдат, сраженный в бою…
Как человека оплакивали в Желанном и Завидном Прощальный дуб. Словно частичку души отняли у каждого. Старый учитель и солдат Николай Терентьевич Кошелев сказал тогда:
— Не случайно все это. Вот так и Россию нашу…
— Что же делать? — спросили его.
— Мне — помирать. Вам — не знаю. Не вернешь дуб.
— Постой, тезка, — неожиданно возразил Николай Иванович Панин, — рано ты на покой собрался. Мне помощь твоя будет нужна.
— Или задумал что?
Леса в этих местах богаты березой, ольхой, а вот дубов мало. Долго искали нужный саженец, чтоб и крепким был, но еще не очень большим, чтобы…
— Постойте, Матрена Степановна, — перебил старушку Асинкрит, — так они сегодня у Прощального дуба новое деревце сажают?
— Я и говорю — два села там.
— Подскажите, как туда добраться?
— Трудно, милые. Лес ведь, а вы не местные… Постойте, а может, и меня возьмете? — вот я и покажу.
— Ты погляди, — говорила Матрена Степановна, усаживаясь на первое сиденье, — как меня Господь утешил — святому месту поклонюсь.
Многое повидал на своем веку Сидорин, но такого не видел. Почти в мертвой тишине несколько ветеранов войны, когда-то юношами ушедшие отсюда на войну, сажают маленькое деревце — новый Прощальный дуб. Вот в ямку льется вода из ведер. Ветераны водрузили дубочек на место, поправили его и слегка присыпали землей. Затем передали лопаты двум другим людям. Сидорины догадались, что это были Панин и Кошелев. Еще немного земли летит в яму. Погрустнели глаза у школьников, стоявших рядом. Николай Иванович все понял. Они переглянулись с Николаем Терентьевичем, и передали свои лопаты ребятам. Очереди никто не устанавливал, Панин тихо ронял имена ребят, и лопаты без вопросов и слов возражения переходили в другие руки.
