Виктор Лихачев - Единственный крест
Но после третьей бутылки Асинкрит решил выкрасть Лизоньку у проклятых янки… После четвертой понял, что если сейчас не увидит ту Лизу, которая Алиса, то умрет от тоски. Сидорин потерял счет времени — часов у него не было, а декабрьский день, как говорят в народе, короче воробьиного клюва.
А вот и знакомая лестница. Третий этаж. Сначала хотел позвонить, но передумав, открыл дверь своим ключом. Тихо вошел, думая о том, что скажет сейчас Алисе. И вздрогнул, услышав… Голосок, который он узнал бы из тысячи, старательно выводил:
У моей России длинные косички,У моей России светлые реснички,У моей России голубые очи,На меня, Россия, ты похожа очень.
Солнце светит, ветры дуют,Ливни льются над Россией.В небе радуга цветная,Нет земли красивей.
Для меня Россия — белые березы,Для меня Россия — утренние росы,Для меня Россия — ты всего дороже,До чего на маму, ты мою похожа.
Солнце светит, ветры дуют,Ливни льются над Россией.В небе радуга цветная,Нет земли красивей.
Ты, моя Россия, всех теплом согреешь,Ты, моя Россия, песни петь умеешь,Ты, моя Россия, неразлучна с нами,Ведь Россия наша — это мы с друзьями.
Солнце светит, ветры дуют,Ливни льются над Россией.В небе радуга цветная,Нет земли красивей.
В большой комнате за накрытым столом сидели две Лизы. Пока Сидорин бродил по городу, они ждали его, не притронувшись к еде. Увидев Асинкрита, маленькая Лиза бросилась к нему на шею, а большая только и сказала:
— Иди, мой руки, а то ребенок кушать хочет — и столько в этих словах было любви и заботы, радости и тревоги, что Сидорин только и смог, что опуститься на стул и произнести всего два слова:
— Я вернулся.
…За веселым ужином он узнал, что вчера, когда на комиссии ГОРОНО решалась судьба Лизоньки, девочка, на вопрос, почему она не хочет ехать в Америку, где у нее будет все, что ее душенька захочет, спела эту песню Георгия Струве. А забрать малышку из детского дома Толстикова попросила свою новую подругу — Римму Львовну Лебедеву, с которой увязался и Слонимский…
* * *В кладбищенской церквушке старенький священник совершает обряд венчания. Голос его тих и слаб. Лиза, несмотря на всю торжественность момента с тревожной заботой смотрит на отца Николая. Но он держится молодцом. А когда полумрак церкви вдруг прорезал луч солнца, священник улыбнулся, голос его стал крепче:
— ….Блажени вси боящиися Господа. Ходящи в путех Его. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе… Блажен еси, и добро тебе будет. Жена твоя яко лоза плодовита, во странах дому твоего. Сынове твои яко насаждения масличная окрест трапезы твоея. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе…
Перед отцом Николаем, держа в руках свечи стояли Асинкрит Сидорин, наверное, впервые надевший галстук, и Лиза, пока еще Толстикова, удивительно красивая в нежно-голубом платье. Короны над ними держали Вадим Глазунов и Римма Лебедева, специально крестившаяся по этому поводу. Позади брачующихся стояло около двадцати человек родственников, друзей и просто случайных зевак. Асинкрит пытался вслушиваться в каждое слово, не отводя взгляда от пламени свечи, которую держал.
— Отец, Сын, и Святый Дух, Всесвятая, и Единосущная, и Живоначальная Троица, едино Божество и царство, да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие, преспеяние живота и веры, и да исполнит вас весех сущих на земли благих: да сподобит вас и обещанных благ восприятие, молитвами Святыя Богородицы, и всех святых, аминь.
А после того, как их повенчали и молодые причастились из одной чаши, отец Николай поцеловал Лизу и Асинкрита, откашлялся и обратился к ним, как обращается к детям заботливый любящий отец. Обращается, прощаясь навеки.
— Поздравляю вас — начал старец, — теперь вы муж и жена перед Богом и людьми. Только что, любезный мой Асинкрит, я обращался к тебе: «жених». «Возвеличися женише якоже Авраам, и благословися якоже Исаак, и умножися, якоже Иаков, ходят в мире, и делай в правде заповеди Божия». А сейчас и до скончания своего века ты — муж. «И ты, невеста» — только что говорил тебе, Елизавета. «Возвеличися якоже Сарра, и умножися якоже Рахиль, веселящаяся о своем муже, хранящи пределы закона: зане тако благоволи Бог». А теперь и навечно — ты жена.
Вам понятны эти слова? Муж — храни правду заповедей, живи по истине. Жена — гордись своим мужем и — «хранящи пределы закона» — будь для мужа мерилом нравственности, чистоты и верности…
И вдруг лицо отца Николая осветила его обычная, немного озорная улыбка:
— Один мой хороший знакомый, по имени Игорь, а по фамилии… очень такая русская фамилия… пьют его еще…
Священник задумался, будто ему очень важно было вспомнить фамилию Игоря.
— Расстегаев? — подсказала Лиза.
— Глупая, — махнул рукой отец Николай, — расстегаи едят.
— Сбитнев? — обрадовано спросил Сидорин, не сомневаясь, что попал в точку.
— Нет, проще. Летом, когда жарко.
— Квасов! — на одно дыхании выдохнула вся церковь.
— Точно! Игорь Квасов. Несколько строчек он написал, а стоят они дорогого, ибо о характере и душе русского человека очень хорошо поясняют.
Священник откашлялся еще раз:
У мужика земли —Едва-едва,Избу построитьПолтора на два,Да под картошку малость —Три полоски.А он сажаетПод окном березки…
Вот мой завет вам, дети мои: умножайте в мире доброту, берегите его красоту. А Господь — Он ведь щедр, Он даст вам все, в чем вы нуждаетесь. И не забывайте каждый день благодарить Его за это. Будьте на земле добрыми хозяевами — как зеницу ока храните каждую травинку, каждый куст, каждый цветок, каждую птицу и каждого зверя. Птицы… Вот есть такая птичка — реполов. Так ее называют в народе. А еще у нее есть другое название — коноплянка. Маленькая, серая, неприметная. Питается семенами, причем самых сорных растений. Короче, чем не русский мужичок — скромный, трудолюбивый, все время с землей связан. Но как запоет коноплянка-реполов песню свою — и слеза прошибает тебя, и сразу жить хочется, и любить мир хочется, и сделать что-то доброе. Такая песня у этой птички. И чем звонче песня — тем выше коноплянка к небу поднимается. Вот и вы, любезные мои Асинкрит и Лиза, живите так. Ногами стойте крепко на родной земле, берегите и любите ее, а душой, сердцем поднимитесь к небу. Как малыш тянется к елке за игрушкой, стараясь достать ее из последних сил, так и вы тянитесь. И не оставит Господь вас и потомство ваше. И будет долго век ваш. И будет щедр плодами сад ваш. А теперь — прощайте. И идите с миром.
И старец перекрестил присутствующих.
Глава сорок седьмая.
Прощальное дерево.
Сидорин стал пленником бесконечной русской дороги. И не жалел об этом. Вот и сегодня, он шел с раннего утра — то чистым полем, то высоким, как готический собор, сосновым бором. А вот и речка, из тех, которые были так любы Асинкриту: быстрое течение прозрачных струй, каменисто-песчаное дно, от одного Серега до другого — всего с десяток метров.
Он разделся до гола и бросился в воду. На миг перехватило дыхание, холод обжог до самых костей, а потом пришли нега и блаженство. Асинкрит лежал на спине, а река несла его на своих заботливых руках меж кувшинок и лилий. Над Сидориным, словно инопланетные корабли, пролетали стрекозы. Там, где становилось совсем мелко, Асинкрит останавливал свой полет на речных струях, возвращался по берегу назад, и все начиналось сначала. Пока, наконец, он в счастливом изнеможении не упал на бархатную мураву и не забылся сном.
Долгим ли, коротким — Бог весть. Проснулся Сидорин будто от прикосновения. Он вскочил и увидел, что в нескольких шагах от него сидит старик. В руках суковатая палка, редкими седыми волосами ласково играет ветерок. Старик не отрываясь смотрел на воду, пока Асинкрит сконфуженно натягивал штаны. Затем повернул голову в сторону Сидорина и приветливо улыбнулся.
— Славная речка Кермиська. Не правда ли?
— Правда.
Нескольких мгновений было достаточно, чтобы он поразился тому, насколько молодые у старика глаза. Глядят так, словно видят тебя насквозь. Сидорину даже стало не по себе.
Слово за слово — завязался разговор, неспешный, как летние облака. Через какое-то время Асинкрит с удивлением обнаружил, что успел рассказать незнакомцу и об уходе в назначенный час отца Николая, и о смерти после трех дней жизни маленького Федора, ребенка Галины и Вадима, о тяжелой болезни Любы. В глазах старика было нечто по-отечески родное, и, пусть говорил он мало, но Сидорин нисколько не сомневался в том, что его понимают. И тогда Асинкрит стал рассказывать от увиденном на российских дорогах — о вымирающих деревнях, их жителях, никому не нужных и спивающихся. О больших городах, где позорная нищета соседствует с не менее позорной роскошью. И, самое главное, о том, что из его души, как-то тихо ушла радость. Вроде бы и грех жаловаться, но отчего-то все, даже хорошее, принимается, как должное. а все плохое, как страшная несправедливость. К примеру, почему так судьба несправедлива к Глазуновым, его друзьям? Почему как только он, Асинкрит, нашел себе учителя, тот покинул его?
